***
Сегодня она пришла ко мне в испачканном платье. Она всегда приходила в этом серебристо-сером коротком платье. Сегодня оно было бордовым спереди. Раздев ее, я застирал платье. Ведь если я не отстираю его, она может не прийти ко мне в следующий раз. А я не мог этого допустить. Я не мог отдать свою красавицу еще кому-нибудь. Она всегда принадлежала мне и будет принадлежать дальше. С того самого дня… …как я убил ее. Она пришла ко мне первый раз в этом самом платье. Обычная девочка, едва справившая совершеннолетие и выпившая много лишнего на вечеринке в клубе. Она была тогда страшной: черные волосы собраны в нелепую прическу, а некоторые пряди раскрашены в белый, глаза густо накрашены серыми тенями и тушью, тонкие губы за счет каких-то способов увеличены и накрашены яркой помадой. Она тогда была красивой, но для меня была уродлива. Безумный секс скрасил мое разочарование, но я не мог этого стерпеть даже после него. Она и тогда уснула почти сразу, но сначала выпросила клятву в вечной любви. Это было паршиво. А потом я изрезал ей руки. Она, конечно, кричала, но не долго. Кайф от порезов после секса был настолько сильным, что она даже забыла свое имя. Но больше она его никогда не чувствовала. Она просто свихнулась на этом кайфе и главной целью ее стало подарить его всем мужчинам, но она не могла. Это не так уж и легко, как кажется — порезы должны быть абсолютно идеальны. И она не могла их сделать сама. А я, идиот, отказался повторять. Может, поэтому она начала убивать?***
Сначала она просто занималась сексом с парнями, которые никогда не пересекались в ее биографии. А потом она следила за ними. Она выслеживала каждого из них в течении недели. И всегда настигала «жертву». Ни один из мужчин, заходивших с ней в отель, больше никогда не видел свою семью, родителей, друзей. Разве что каким-то чудом он мог еще чувствовать вскрывающий его скальпель патологоанатома и как его пожирают черви в собственной могиле. Довольно забавно думать об этом, вспоминать, когда она лежит в твоей постели, накрытая простыней. И так странно думать об этом всем, зная, что должно произойти совсем скоро. Совсем скоро она умрет. Или я. Это так интригует.***
Нож для мяса уже давно лежит и дожидается свою хозяйку. Мясо. Что-то забавное есть в этом сочетании: «зарезана ножом для разделки мяса». Или может быть: «была нанесена серия ударов острым предметом, предположительно, разделочным ножом». Мне стало жутко интересно — как же будет написано в деле? — Просыпайся, красавица, — шепчу я, присаживаясь на край кровати и стягивая простынь с голого тела. Она словно застывшая школьница, которая не хочет идти с утра в школу, и на наркоманку, только что получившую дозу и отправившуюся в мутный трехцветный мир*, одновременно. Она слегка приоткрыла один глаз. Тушь немного размазалась под глазами. Пожалуй, тушь — это единственное, что осталось от живой Лизы. Мертвая Лиза не любила косметику. Она никогда ей и не пользовалась. — Прости, малыш, — шепчет она и достает тесак из-под подушки, быстро встает и почти наносит мне удар. Почти. Разделочный нож входит мягко, как в сыр. И еще один удар. И еще. Семнадцать ударов. На лице застывшее удивление. Распахнутые глаза, слегка приоткрытый рот. Через секунду слышится звук падающего тесака. Простынь пропитана кровью. И тушью. Пара почти незаметных пятен от туши выделяются на красно-белом фоне, как оазис в пустыне. Сегодня ее найдет уборщица примерно в девять утра. Ее никто не сможет узнать. И Королеву убийц похоронят как обычную жертву маньяка или серийного убийцы. Она Убийца королей. Королева убийц. И мертвая она еще прекрасней…