Канонично? Утопично!

— Я пытался бороться, но это чувство сильнее меня: я влюблен в тебя. — Томас оторвал глаза от своих отросших ногтей, из-под которых пытался достать грязь, и посмотрел на Ньюта. Тот всеми силами держал серьезную мину. Получалось отвратно. — Что ты ржешь? Это не смешно! — взорвался Томас и обиженно отвернулся. Сперва он хотел демонстративно подняться и презрительно выплюнуть в лицо другу, что он больше таковым не является, но после, обуздав эмоции, решил, что такая дешевая сцена совершенно ему несвойственна. Кроме того, Ньют, кажется собирался извиниться. Если, конечно, Томас правильно истолковал знаки: виноватый взгляд и прикушенную губу. И в самом деле, спустя секунду Ньют сказал: — Прости, серьезно прости… Но это очень смешно. — То есть мои чувства тебя веселят? — Томас почувствовал, как снова закипает. Он честно пытался абстрагироваться от ситуации, честно пытался подавить неловкость и смущение, но реакция Ньюта обезоруживала. Вернее было сказать, она была похожа на удар ребром ладони в кадык, тычок пальцем в глаз и встречу кулака с солнечным сплетением, от которой перехватывает дыхание, вместе взятые. Но нейтральное «обезоруживала» тоже вполне соответствовало действительности, если выражаться литературным языком, который Томас усердно изучал каждое утро, ровно для того, чтобы после в компании друзей точно знать, как следует изъясняться без риска остаться непонятым. — Нет! — Ньют хотел было утешительно похлопать Томаса по плечу, но передумал и замер с нелепо поднятой вверх согнутой рукой. — Ты сам меня спросил, что меня угнетает, а теперь смеешься, когда я душу тебе открыл! Паршиво, знаешь ли, что твой лучший друг не в состоянии тебя поддержать, когда тебе плохо. — Томми… — подавившись дружеским сокращением, столь неуместным в сложившейся щекотливой ситуации, Ньют прокашлялся и продолжил, — Томас! Поверь, мне не наплевать на твои чувства. Хоть тебе сейчас и сложно в это поверить. Тяжелое неловкое молчание по капле сцеживалось в напряжение, и даже паутинка брызг с океана не могла остудить накалившейся атмосферы. Уставившись прямо перед собой, друзья бок о бок сидели на каменнистом выступе утеса и ждали. Изначально они ждали рассвета. Но пасмурная безлунная ночь переросла в гнетущее утро. У берегов беспокойно сновали крикливые чайки. — Наверное, будет шторм. Или, на худой конец, гроза. — в пустоту пробормотал Ньют. — Наверное, — автоматически согласился Томас. Он снова принялся выковыривать грязь из-под ногтей, не решаясь сказать что-либо еще, но и не желая уходить. Уходить вот так: без ответа, без какого бы то ни было резюме, без одобрения или порицания. По природе боец, Томас не собирался пускать сейчас свою судьбу на самотек. Когда особенно жирная чайка бесстрашно присела рядом и нагло уставилась на Томаса, словно насмехаясь, он не выдержал: — Ответь мне хоть что-нибудь! — Что бы ни произошло, ты всегда останешься моим лучшим другом. Минхо, возможно, подкалывал бы тебя этим до скончания века, но я обещаю, что ни о чем ему не доложу в случае фиаско. Так что иди и скажи ей все то, что сказал мне. — Думаешь? — Томас мгновенно повеселел. — Конечно! — торжественно подтвердил Ньют. — Думаю, каждая девчонка спит и видит, что ты признаешься ей в любви. Только, Томми, — здесь он сделал многозначительную паузу, — не смотри на свои ногти, когда будешь признаваться. А то можно подумать, что тебя вынудили ей это сказать, тогда моя реакция покажется тебе цветочками. *** Тишину прорезал крик чайки. Хотя, более вероятно, Ньют, получив тумак от Томаса, теперь вовсю удирал, чтобы не полететь прямо в нервно бьющее волной серое море.