Реквием монохромного мира

Терпкий запах кофе горьким призраком кружит в воздухе. Сквозь шифоновые шторы пробиваются золотые солнечные лучи, перечёркивающие сумрак комнаты. На кухне потрескивает синее пламя, тихо звенят воронёные сковородки. Сознание томно пробуждается, и руки, обнимающие огромную подушку, медленно расслабляются. Мимо глаз пронеслись знакомые картины, то, что произошло буквально пару часов назад. Веки неохотно поднимаются, и глазам, уже позолотевшим, предстают космического цвета звёздочки, прикреплённые к потолку. Порой мне кажется, что именно они и охраняют мой беспокойный сон. Адель, словно солнечная колибри, резво кружила по светлой кухне, перебирая различные специи и приправы. Её уставший, но не потерявший блеска взгляд прыгал по многочисленным полкам, по небольшому круглому столу, по белому подоконнику. Пару раз она заглядывала в холодильник, и каждый раз вытягивала из него что-то новое. Моя пчёлка-труженица. Я стоял в дверном проёме, скрестив руки на груди, и наблюдал за её стараниями. Не знаю, почему она меня не замечала. То ли была слишком увлечена завтраком, то ли попросту не видела. Впрочем, как истинный джентльмен, выдал я своё присутствие лишь тогда, когда Адель начала разбирать составленную Ричардом фигуру. — Ах, Эрси! — она чуть вздрогнула, когда я взял из её рук посуду. — Ты немного напугал меня. Ты не в постели? Всего одиннадцать часов утра, так что можешь выспаться. — И пропустить завтрак, приготовленный твоей рукой? Ни за что! Не смотря на то, что это была самая обычная яичница с петрушкой, в исполнении Адель она была настоящим произведением искусства. Думаю, если бы она пошла на кулинара, то прославилась бы не меньше, чем фотомодель. — Что, затосковал по мне? — усмехнулась она. — Чем же ты кормил себя, пока меня не было? — Меня кормил сам Сатана! — в шутку отозвался я. — О, кстати! Где Люци? — она вытерла руки и, не дожидаясь ответа, умчалась к нашей комнате, оставив меня наедине с завтраком. «Она даже Люциферу смогла придумать ласковое прозвище», — невесело подумал я и проткнул вилкой желток.

***

Адель взяла котика на руки, нажала ему на холодный мокрый носик и тихо усмехнулась, когда тот недовольно заурчал. Они вместе дошли до мастерской, и девушка несколько раз оглушительно чихнула, когда перешагнула порог. Стойкий запах едкой краски, осыпавшейся штукатурки и горького крепкого кофе ударил ей в нос. Казалось, что каждое волокно этих разных, в большинстве своём тусклых и тёмных, полотен буквально впитало в себя этот пряный аромат нескончаемых идей и тонкого чувства эстетики. Адель была готова сидеть тут от рассвета и до заката, вдыхать этот запах, закрывать глаза и медленно окунаться в прошлое, рассматривая хозяина этих творений со всех сторон. Вот он, разозлившись от нехватки вдохновения, швырнул палитру в дальний угол, и там остался красочный отпечаток. Вот он, испугавшись стука в дверь, пролил на пол свой кофе. А вот ему на голову упала белая пыль штукатурки, вызвав приятные мурашки на плечах. Адель, в отличие от меня, эти погружения в маленькие потери прошлых лет очень любила и старалась приходить сюда как можно чаще. «Было бы здорово, если бы я мог так же погрузиться в прошлоt другого человека, забыв про своё», — подумал я и усмехнулся, а затем ответил Адель, что просто вспомнил весёлый случай. Я на секунду отвлёкся, и не заметил, как мягкий багровый атлас расстелился у ножек мольберта, обнажая нелюбимую мне картину. Комната погрузилась в хрусталь тишины. — О, это прекрасно, Эр… У… У меня слов никаких нет! В её фиалковых глазах я увидел те же звёзды, что мерцали в глазах Ричарда. В комнате расплескались вздохи восхищения, и я отвёл свой взгляд к крошечному окошку под потолком. За той стороной пыльного стекла я видел порхающую бабочку, чьи крылья почему-то отвлекли меня от мыслей. Может, хотя бы эта бабочка покажет мне ту изящность и красоту, в которую влюбились мои друзья? Я не могу увидеть эти краски, очаровавшие Рича. Я ослеп. Я потерялся в своём разуме. Все краски поблекли в моих глазах. Ведь разве мог такой как я всматриваться в эту картину и не видеть ничего живого? Алая рябь и золотистое солнце в обрамлении рыжих облаков. Что в этом живого? Что в этом настоящего? Внутри начинала цвести холодная обида. Я улыбнулся, попрощался с Адель и покинул свою «Комнату Мечтаний». Не хотелось мне там оставаться. Захватил с вешалки пальто из чёрного драпа и вышел, выбежал на улицу. В ноябрьское утро на улицах царствовал вязкий сизый туман, который всегда привлекал меня своей загадочностью. Я посмотрел на небо. Оно было точно таким же, как и моё настроение. Хмурым, серым и отчасти безжизненным. Людей, конечно же, в одиннадцать утра не очень много. Они были, но вечно куда-то спешили. Кто-то опоздал на учёбу, кто-то на работу, кто-то в свой любимый магазин, который закроется через пару часов. Знакомый мне магазинчик, в котором продавали различные сладости и относительно небольшие романы в мягких обложках. Я, к сожалению, не знаю причины закрытия, но спросить у последнего оставшегося продавца не решился. Забежав по белым ступенькам крыльца, я решил порадовать их напоследок. Купил небольшой мешочек леденцов и роман какого-то французского писателя. Не думаю, что смогу дочитать его, но увидеть ту забытую радость в печальных глазах мисс Фостер было бесценно. Я пошёл в самое, на мой взгляд, безлюдное в это время место — парк. Никому и даром не сдалось это чудное таинственное место с промёрзшими обнажёнными деревьями, которые скрученными ветками-пальцами пытались уцепиться за кусочек неба. Как жаль, что большинство людей не хочет видеть красоты в безобразном. Я плюхнулся на ближайшую скамейку, закинул ногу на ногу и откинулся на спинку, закинув в рот парочку леденцов. Вообще, в последнее время меня очень сильно тянет на сладкое. Интересно, к чему бы это? Я по старой детской привычке постучал пальцами по мягкой глянцевой обложке, пропев в голове мамину песенку, и, сделав глубокий вздох, открыл первую страницу. Не знаю, сколько раз я пытался сосредоточиться на строках. Мысли навязчиво разбегались в стороны, глаза слезились, и каждые пять минут голову пронизывал кривой гвоздь головной боли. При поедании сладкого я кое-как брал себя в руки, успокаивался, что ли. И когда я перевернул очередную страницу, почувствовал в своём пакетике со сладостями ещё чью-то руку. Судя по длинным пальцам и грубому запястью — мужскую. Тело пробило паникой, и я в ту же секунду отпрянул, насторожился и соскользнул на край скамьи. Почти уверен, что глаза у меня вспыхнули страхом и смущением — я не любил, когда ко мне лишний раз кто-то прикасается. На скамье сидел оживлённый Ричард, читающий газетную сводку новостей. Выглядел он не так, как в моём доме — приободрившийся, посвежевший и, судя по вишнёвым глазам, довольный, как наевшийся сметаны кот… Неплохое сравнение. — О, Эр, ты чего? — он встряхнул газету. — Такое ощущение, что призрака увидел. — Ты как вообще здесь оказался? — я крайне сильно недоумевал. — Даёшь слабину, дружище. Где же твоё коронное «Mon cher ami»? Где хитрющая ухмылка? А извечная игривость? М? — он самодовольно улыбнулся. — Да ладно, я не настолько страшный, чтобы отсаживаться от меня на край скамейки. Давай, двигайся, а то упадёшь. И я действительно придвинулся к нему. — Ты на вопрос не ответил, — тихо начал я. — Ах, да. Адель мне позвонила и сказала, что ты ушёл на прогулку. А учитывая, что ты пёкся над той картиной несколько суток, это странно, как минимум. Сейчас ты должен смотреть на неё и любоваться ею. — О Боже, давайте забудем эту картину? Пожалуйста, — я закрыл глаза руками и томно вздохнул, ведь эта картина преследует меня буквально повсюду. — Я поэтому и ушёл на прогулку, лишь бы быть подальше от неё. — Ты пойдёшь на приём к Морам? — неожиданно поинтересовался он. Меня немного смутила столь резкая тема разговора, и я, откровенно говоря, не сразу понял Рича. — Что? — глупо переспросил я, хотя уже сложил всю картинку воедино. — Какой приём?  — Опять не читал письмо, которое я тебе принёс?! — Не отвечай вопросом на вопрос! — А ты перестань валять дурака и начни мыслить серьёзно! — Ладно-ладно, я понял. Мир? — Ничегошеньки ты не понял. Мир. Я довольно улыбнулся и полез за леденцами, ожидая от Ричарда объяснений. — Дочке фотографа Вильяма Мора исполняется восемнадцать. И она восхищена твоими работами. Хочет увидеть на своём торжестве. Завтра, в 17:30, если не ошибаюсь. Идёшь? — Опять меня используют, чтобы кому-то угодить… — Что? — Нет, ничего. Скажи, что я сломал руку. Или под машину попал. Или заболел смертельной болезнью, умоляю. — Не идёшь, — подытожил он, и я согласно кивнул. А потом он по своей старой привычке начал промывать мне мозг. Не знаю, кому он всё это говорил. Лично я рассматривал давно сломавшийся фонтан.