Реквием монохромного мира

Озноб пробил всё тело. В груди яростно стучит паровой молот, а голова будто бы разрывается на тысячи мелких осколков. Интересно, что стекает по щекам? Слёзы или кровь? Медленно коснувшись кончиком языка влажной дорожки на щеке, я с каким-то смутным облегчением понял, что это всего-навсего слёзы. Надо же… Наверное, странно это выглядит, когда взрослый парень на двадцать третьем году жизни сидит на кровати, укутавшись одеялом, и раз за разом вздрагивает неизвестно отчего. Да ещё и слёзы потекли во сне, как в какой-нибудь женской мелодраме. Где же моя спутница жизни, что должна ласково целовать моё лицо и вытирать белым платочком влажные от слёз щёки, утерявшие свой здоровый румянец? Я крайне шумно вздохнул, пытаясь восстановить ритм бешено стучащего сердца, которое, по ощущениям, вот-вот пробьёт мне рёбра. Люцифер недовольно заворочался в ногах, тихо замурчал, как бы показывая то, что на меня ему всё равно. Порой кошки ведут себя слишком высокомерно, не так ли? Я встал с кровати, попутно разыскивая телефон для освещения дороги, заскользил по линолеуму в сторону кухни. Там находилась аптечка, в которой был десяток пачек с успокоительным и снотворным, а так же прохладная вода, которая смогла бы, наверное, потушить вспыхнувшее во мне пламя. Иначе я уже не знаю, как можно будет унять сходящее с ума сердце. Я не стал включать свет, прибегнул к помощи яркого дисплея смартфона. Мне, наверное, глаза бы выжгло, если бы я включил свет. Поискал таблетки по знакомым полкам, но ничего не нашёл. Залез на самую верхнюю полку и с горечью подумал, что осталось всего одна пачка сильнодействующего снотворного. Надо будет записать где-нибудь на стикере, чтобы не забыть. А потом, как только найду свободное время, наведаюсь к врачу. Заглотнув таблетку и запив её ничтожным количеством воды, я, забыв про телефон, направился в свою неуютную мастерскую. Чтобы успокоить и распутать сбившиеся в клубок мысли и чувства. Никогда не замечал, что у меня в квартире так холодно и так сильно пахнет краской. Боюсь представить, что было бы, если бы Ричард был астматиком. Аллергику, вроде бы, опасно находиться в местах с таким сильным ароматом. В полумраке тела моих творений выглядели более чем опасно. Мало того, что воздух здесь был очень холодным (ну, так мне почему-то показалось), так ещё и накрытые чёрным атласом мольберты стояли в рядах, словно укрытые тела в морге. Хотя, возможно, не столь страшно они выглядели, сколь маняще и чарующе. Вдруг, если я сорву сейчас ткань, увижу чудного призрака вместо картины? Вдруг я увижу нечто магическое, пугающее, но одновременно притягательное? — Было бы забавно, если бы пространство могло изменяться. Вот стою я сейчас в центре комнаты и даже не подозреваю, что рядом со мной вместо картины с натюрмортом стоит золотая клетка с неведомой мне птицей, — и я, словно повинуясь собственным же мыслям, сорвал шелестящий атлас с ближайшего мольберта. — Жаль, что это всего лишь мысли. Вместо позолоченной клетки меня встретила давно забытая картина. Я окинул её взглядом и почувствовал какую-то жалость, быть может, даже скорбь.

Тук-тук-тук

И атлас упал на холодный деревянный пол.

Тук-тук-тук

И чёрно-белая мастерская вдруг вспыхнула багрянцем.

Тук-тук-тук

И я несусь к двери, спотыкаясь о собственные ноги. Нежное трепетание зарождалось в животе, бабочки заметались в лёгких, а глаза, обычно красные и уставшие, приняли привычный золотистый цвет. Соколом пронёсся я мимо зеркала, схватил тёмную дверную ручку и со всей силы дёрнул её на себя, предвкушая сладость встречи. Колючий воздух обдал меня с ног до головы, будто бы снежный человек выдохнул весь воздух, находившийся в его лёгких. Ветер зачесал мои спутанные волосы назад, заставил прищуриться и немного нахмуриться. А только ветер стих, вот она, милейшая Адель в облаке густых золотистых волос стоит, любопытно разглядывает меня своими глазами цвета блестящих под солнцем фиалок. Карминовые губы растянуты в очаровательной улыбке, на щеках расцвёл румянец, который так похож на пунцовые листья клёна. Я был влюблён в эту красноту. Адель ласково прошептала моё имя, которое затерялось в шелесте ветра, упала в мои объятья и слабо, дрожа от мороза улицы, сцепила руки в замочек за моей спиной, румяной щекой же прижалась к моей груди. — Где же ты была, Mon cheri? — Perigrinatio est vita, — звонко, как разбившаяся о землю росинка, рассмеялась она. — Прекрасно же ты знаешь, как давно планировала я прогуляться по Городу Огней! Так что я была в Раю. — Ха-ха… И она, не снимая ни обуви, ни пальто, толкнула меня назад, а затем закружила в медленном, прекрасном, словно первый снег, вальсе. Мир застыл вокруг двоих, кружившихся по комнатам, и нас ничто не смело беспокоить. Адель была как никогда энергична, ходя не смыкала глаз всю ночь, а ко мне не прикоснулись никакие фантомные тревоги.

***

— Ричард мне тут рассказал, — мягко начала она, рассматривая крупицы растворимого кофе в своей кружке. — Что из-под твоей кисточки новое творение вышло. Не хочешь удовлетворить моё любопытство? — Рич иногда бывает излишне болтливым, ты не замечала? — я слабо улыбнулся. — Порой он нахваливает без нужной на то причины. Разбалует меня, а я потом буду мучиться от разочарования. Та картина, про которую он говорил — прямое олицетворение этого. Фальшива корона на моей, так скажем, голове. — Вы с ним идёте в прекрасный контраст. Разочаровавшийся в жизни дурак утверждает, что у него нет таланта, когда его картины известны во всей стране и даже за её пределами. Впрочем, думай, как хочешь, — она лукаво улыбнулась и насыпала в кружку сахар. — А ты всё та же Адель, которая намёками упрекает меня. — Конечно. Раз ты меня терпишь, то ради кого мне меняться? Слова замертво повисли в воздухе, обращая дружескую беседу в неловкую тишину. Я распахнул глаза и замер, так и не коснувшись губами кружки. В девушке с пшеничного цвета волосами я увидел себя же самого, сидящего на том же самом месте и отвечающего Ричарду, что у меня нет тех людей, ради которых стоит измениться. Страх липкими лапами обнял плечи. А затем я рассмеялся. — Представляешь, я почти тоже самое сказал Ричарду! Как забавно всё получилось, ха-ха! Почему-то Адель этого не оценила и скептически изогнула бровь, когда увидела, как я закрыл рукой лицо в жалкой попытке успокоиться. Мне было так смешно, что я даже не заметил, как расплескал свой кофе по столу. Я всегда думал, что люблю Адель за её красоту, за живой ум, за творческую личность, а теперь оказалось, что она была моим отражением. Вот поэтому нас так тянуло друг к другу, вот поэтому Ричард не мог понять, что мы нашли друг в друге. — Ладно, извини меня, пожалуйста, — я кое-как успокоился, смахнул с ресниц крохотные хрусталики слёз. — Так уж и быть. Раз я так себя повёл, то покажу тебе эту картину. В качестве извинения. Казалось, я не усугубил ситуацию, за что говорю спасибо самому себе. Однако, в глазах Адель я увидел расплескавшуюся в аметисте хитрость. Она облизнула губы и, не допив кофе, нежно взяла за запястье и потянула в сторону спальни. — Адель, это что ещё за намёки такие? — усталость вновь начала просыпаться во мне. — Никаких намёков. Забота, забота и ещё раз забота, — она мягко укрыла меня пушистым, будто белое облако, одеялом. — Покажешь мне всё завтра. Прекрасно же я вижу, как ты мучаешься от бессонницы. Всё, отдыхай. Я скоро вернусь к тебе. Если говорить откровенно, последнего предложения я не услышал. Весь мир затянула сизая пелена, кровать подо мной искрошилась в пыль, и я упал в одинокую, но очень уютную темноту. И кошмаров весь остаток ночи я не видел.