***
В общем, за неспешным чаепитием, Лев и Дровосек поделились о том, что они также до этого искали Глинду: чёрт знает почему, но Страшила не старался влезть в личные дела друзей, коли они не хотели говорить. Если посчитают нужным — скажут. Они вообще в последнее время не так уж часто беспокоили или навещали его: то ли смирившись с его вечно угнетённым состоянием и постоянной занятостью другими делами, то ли не желая раздражать его. По крайней мере до определенного момента, когда апатия нападала на Правителя в чрезвычайно одиноком и холодном даже для бесчувственного пугала замке-тюрьме. И вправду, Страшила с грустью смотрит на то, как Лев и Дороти увлечённо поедают печенье, и зверь причмокивает, рассказывая об изменениях, произошедших в стране. Пустая чашка стоит перед Правителем как данность вежливости и традициям, но никто из прислуги никогда не наливает ему ничего: в конце концов, он всё равно не сможет почувствовать ни вкуса, ни удовольствия. Вода пропитает солому, но никак не поможет обрести собственную теплоту. Будто бы он робот, машина, куколка, вечно сидящая на троне. Как назло, никто не хотел брать бразды правления на себя, что очень сильно удивляло Страшилу. Но потом он смирился, здраво рассудив, что оставить страну без Правителя будет нижайшим и самым безответственным поступком. Он правил спокойно, без резких скачков и помпезности, так и не приобретя горделивости или властолюбия.Отчёты утомляли, и иногда пугало думало, что ещё более муторная и скучная жизнь только у самих стражников, которые почему-то не хотели уходить со своих постов, когда Правитель говорил о том, что с десяток охранников хватит для охраны его самого и замка. Никто не нападал, никто не вторгался без приглашения, так зачем? Однажды он рассказал о своих тревогах и чувствах Глинде. Но строгий и недовольный, укоряющий взгляд иррационально заставил его замолкнуть в стыде. Да, Страшила предложил Глинде бразды правления, но волшебница явно была не заинтересована в таких возможностях. Тогда пугало отступило, и женщина увела разговор в другую сторону. Но потом, вечером, наедине с самим собой, он понял, что это было чертовски несправедливо и эгоистично со стороны волшебницы: она бросила его, оставив все заботы о стране, не желая возиться со всем, ратуя на ответственность и безотказность мужчины. Это было неправильно и обидно, но, осознав это, Страшила едва подавил в себе смех: кажется, он стал просто чрезвычайно удобным и идеальным Правителем для страны Оз, и всех всё устраивало, а о его чувствах и желаниях никто и слышать не хотел. Удобный. Как же больно. И… Обидно.***
Весь день они проводят в замке и его окрестностях. К сожалению, без новой и акутальной информации Страшила опасается действовать, предпочитая дождаться стражников. Дороти, Лев и Дровосек разговаривают без умолку, постоянно показывая на что-то и не стоя на месте больше пяти минут. Правитель иногда влезает в разговор, чтобы не почувствовать себя тенью, и, хоть его друзья не замечают хмурого взгляда и общей отрешенности, это замечает девушка: она скользит по фигуре пугала осуждающим взглядом, журя его за излишнюю молчаливость, но не пытается вывести на откровения, без слов обещая долгий разговор после. Страшила смотрит на Гейл, и в груди теплеет. То ли от родного блеска повзрослевших, но таких же ярких глаз, то ли от самой улыбки резко похорошевшей девушки, действительно девушки. Сколько ей уже? Семнадцать? Восемнадцать? К сожалению, сам Страшила не подвластен времени, да и не особо замечает его ход, словно его собственные часы остановились, замерев в одно мгновенье. Он почувствовал стук своего соломенного сердца всего лишь раз — когда оживал, и сознание клубилось в голове, и даже что-то трепетно задрожало в груди. И тут же смолкло. Но сейчас он больше ментально чувствует тепло, приятное покалывание, представляет, как это бы почувствовала сама Гейл. Ему не чужды чувства, порождаемые душой и сознанием в соломенном теле, но ему, увы, никогда не стать полноценным, не обрести настоящее, не тощее и лёгкое, тело. И пусть он сменил свой вечный потрёпанный наряд на более презентабельный, тёмно-синий, с мягкой — на кой ему вообще? — ткани. Шляпа с покусанными полями заняла своё место далеко в шкафу, и теперь на безобразные колючие руки надеты плотные тёмно-бордовые перчатки, закрывающие всё пространство до локтей. По словам Глинды, подарившей ему их на первую годовщину правления, они более стильны? Ах, нет, не так. Соответствуют его статусу. Страшиле плевать на статусы, потому что кому какое дело до того, какие перчатки сегодня надел Правитель, какой мундир выбрал, в какие сапоги облачил ноги — со звонким каблуком и жёстким мысом или же мягкие и округлые. Оказывается, есть кому. По крайней мере он понял это через пару месяцев наблюдения. Все уголки страны, которые он посещал, вся знать — Боже, какое же это задушливое слово! — буквально пожирала его глазами. И, кажется, если не опрятный, только-только сшитый костюм с золотой лентой через грудь и шляпа, заменяющая ему корону, с ободками в тон ленте, то его бы даже не признали за торговца, не то чтобы за Правителя. Да и, в лучших манерах Фарфоровой Принцессы, не стали бы даже обращать драгоценное внимание на сей чуждый и грубый, неопрятный и раздражающий элемент. Ему пришлось обзавестись скипетром — хотя это было громко сказано, поскольку он был больше похож на трость, удобно лежащую в руках. Увенчанная большим изумрудом вместо ручки, она как никогда хорошо подчёркивала образ Страшилы. Да, теперь изумруды стали одним из основных элементов гардероба Правителя — никто не скупился на это, поскольку у него был буквально целый замок из этого камня. Постепенно темнело. Лев и Дровосек удалились в гостевые комнаты. Страшила фыркнул на это заявление, поскольку эти комнаты давно перестали быть гостевыми, как только их заприметили близкие друзья. Вестей пока что не было, поэтому ничего сделать они не могли, так что Правитель был просто благодарен за то, что они покинули их столь рано, чтобы оставить Дороти и его один на один. Они вновь прошли в кабинет Страшилы, удобно устраиваясь на креслах. Сумка Гейл всё так же лежала рядом со столом Правителя, и он непроизвольно улыбнулся, не стараясь нарушить уютную тишину между ними. Как жаль, что для выяснения ситуации её всё же придётся прервать. — Ты расскажешь? — просто спрашивает Страшила. Он не из тех, кто будет кружить над одним вопросом, ведя бессмысленную беседу с кучами намёков абсолютно ни на что. Уж точно не с друзьями и уж точно не с Дороти, этой прекрасной и любимой несуществующим сердцем девушкой. Гейл, несмотря ни на что, расслабляется. Это немного противоречиво, но её успокаивает то, что Страшила остаётся верен себе. Спокойный, без хитрости, с искренней добротой и понимающим наклоном головы. Она бы не хотела говорить просто так, чувствуя тяжесть повисшего довольно давно вопроса. — Прости, — шепчет она, доверительно смотря в глаза напротив. — Просто произошло много чего не очень хорошего. Не сейчас, но, может, чуть позже, я расскажу, — обещает девушка, поправляя волосы. Страшила кивает, неспешно поднимаясь. Что же, каждому требуется время. А пока… — Иди сюда, — проговаривает Правитель, раскидывая руки в приглашающих объятиях. Гейл тоже улыбается, вскакивает, доверительно обнимая пугало. Кладёт руки на спину, прижимаясь щекой практически к шее и слыша шелест соломы под кожей. — А ты расскажешь? — возвращает монету девушка, вспоминая всё то, что успела увидеть за день. Страшила позволяет себе усмехнуться, прежде чем крепче прижать подругу и ответить: — Обязательно. Но чуть позже, — с добротой, от которой девчушка из Канзаса позволяет себе пропустить тёплый смешок. Было глупо думать, что ей не вернут её же отговорку. Страшила осторожно кладёт лицо на макушку девушки, закрывая глаза. Напротив его солнечного сплетения бьётся молодое жаркое сердце. Дороти Гейл в его руках живая и тёплая. И ему хочется, чтобы собственное соломенное, несуществующее сердце, отдавалось учащённым ритмом в ответ.