«Самое важное, что я узнал на Тральфамадоре ― это то, что, когда человек умирает, нам это только кажется. Он все еще жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах» К. Воннегут «Бойня номер пять»
Баки, любовь моя, где бы ты ни был, пусть земля обнимает и бережет тебя так, как не смог я. Сейчас ты лежишь во мраке, скрытый корнями деревьев и снегом, и это случилось, потому что я тебя потерял. Оставил там. Я хотел вернуться, хотел найти тебя и лечь рядом. Скажи, ты ждал меня? Знаю, что в таких вопросах уже нет и капли смысла. Но если все-таки слышишь, ответь: возможен ли был у наших тесно переплетенных жизней другой итог? Это ведь я хотел слишком многого и не смог обмануть судьбу ― твоя история должна была окончиться иначе. Мы всегда были вместе, сколько я себя помню. Одна тарелка на двоих, одна кружка, одна постель. Из моей памяти может исчезнуть все, но только ты останешься там навечно. Твой образ вышит красным шелком на изнанке моего сознания. Наверное, когда-то у меня не было ничего и я был гол, как зарождающаяся Вселенная, но даже тогда во мне уже был ты. В этом я твердо убежден, ведь я люблю тебя так давно, что у этого чувства нет начала. И не видно конца. Оно огромно и горит в сердце, как неопалимый терновый куст. Этот пожар давно бы вырвался наружу и сжег все вокруг дотла, если бы я не знал, что дорог тебе не меньше. Но ты тот, кто всегда был рядом, когда мое слабое и больное тело сдавалось на волю уготованных ему болезней. И я боролся, умирал и рождался заново, шепча твое имя, как заклинание, ощущая раскаленным лбом прикосновения прохладных и самых надежных рук. Рук верного друга, рук творца моего мира. Мысли о тебе приносили покой в часы самой сильной боли, и я держался за ускользающую жизнь, как мог, потому что ты был ее истинным смыслом. Все хорошее, что я когда-либо совершил ― я сделал ради тебя. С тобой я всегда испытывал жажду. Был алчным и жадным. Желание путало мои мысли и мучило тело, а сомнения и ревность сжимали тисками нутро. Когда-то давно я не знал ничего столь горького и открыто отдавал тебе всю ту нежность, на которую способен только ребенок. Но взрослая любовь другая. И за это я буду бесконечно просить у тебя прощения. Часто я был лишь в шаге от того, чтобы оскорбить тебя своими неуместными чувствами, вымарать ими, как черной патокой. Однако я выдержал. Ты так и не узнал, что я лгал тебе и боролся с тем, что дарит любовникам блаженство, но невозможно между братьями. Ведь ты и есть мой брат, Баки. Нас выносил и родил Бруклин, воспитал голод, а вырастила война. Вынь мое сердце своими руками, положи его напротив белоснежного пера на весы правды и ты увидишь, как оно, неумолимо склонив золотую чашу, камнем рухнет вниз. Клянусь, я тысячи раз пытался убедить себя, что могу перестать быть настолько зависимым. Клянусь, я хотел любить тебя так, как ты того заслуживаешь. Наше настоящее обратилось в пепел и давно стало прошлым. Безвозвратно. Мне всегда было интересно узнать, что же находится за чертой отведенных нам лет жизни. И теперь я знаю ― в этом сверкающем новом времени нет ничего, кроме беспредельного одиночества. Может быть, это расплата за здоровое тело, за все те силы, что когда-то приблизили меня к тебе, сделали нас равными, избавили тебя от страха за мою никчемную жизнь? Может быть, поэтому я закрыл глаза в том самолете и открыл их через много лет в этой стерильной комнате? Может быть, из-за этого так трудно дышать, будто все болезни возвратились разом, а может, из-за того, что я не хочу впускать в себя воздух, который больше никогда не будет смешан с твоим дыханием? За тебя я бы предал и убил. И я убивал. Просто посмотри на меня, не говоря ни слова, и я отправлюсь за тобой в любую битву. Мне принадлежал весь мир, я это помню так явно. Влажный запах земли, холод и туман в предрассветные часы, тлеющие угли костра, твой тихий смех, светлячок папиросы, сладкий плотный дым. Твои руки разбиты, под ногтями кровь, ты смотришь куда-то между деревьев, держишь винтовку наготове, а мне принадлежит весь мир, потому что, когда ты рядом, на Земле нет большего эгоиста, чем я. Все просто: я хотел бы проникнуть в тебя и смотреть на все твоими глазами, но мы итак связаны, мы с тобой ― одно существо. «Стиви», ― так ты зовешь меня, когда нас никто не слышит. Это ласка. Я ощущаю звуки своего имени, как прикосновение, на моем лице распускается удовольствие, я не в силах себя сдержать. Не знаю, замечал ли ты. Это мое имя, но только произнесенное твоим голосом, оно становится по-настоящему личным, ведь сколько бы Стивов ни существовало за всю историю человеческого рода, лишь у одного из них был лучший друг по прозвищу Баки. И ты многое делал лишь для меня. Иногда я завидовал самому себе, не понимая, как же так вышло, что ты мой друг. Ты спасал меня в уличных драках, спасал от лихорадки, спасал от одиночества и горя, когда умерла мама, спасал от вражеских пуль. Я тебя спасти не смог. Я хотел прыгнуть за тобой. Я сделал это? Дверь палаты отвратительно скрипит, я вздрагиваю, и по каждому сосуду в голове разливается боль. Закрываю глаза и поворачиваюсь к стене. Пожалуйста, оставьте меня в покое. Если и существует Ад, то мой ― здесь, среди больничных одеял, насквозь пропахших лекарствами. ― Мистер Роджерс, ― медсестра касается моего плеча, я ощущаю тепло ее руки и тошноту. ― Время принять лекарства… Как вы? Я ― мертв. Но я, конечно же, так не скажу. «Все в порядке», ― так бы ответил любой нормальный человек. Этот ответ дежурный, он приемлемый, когда хочешь поскорее остаться один. Возможно ли, что я когда-нибудь выйду отсюда и вернусь… Куда? У меня больше нет дома. Человек с повязкой на глазу, который встретил меня и привез сюда сказал, что меня будет ждать новая жизнь и работа, после того, как я пройду программу реабилитации. Но я уже понял, что все здесь обман, когда сломалась белоснежная стена, за которой прятался чужой мир. В этом месте можно встретить любое чудо, только тебя мне никогда уже не найти. Моя любовь научила меня смирению, и прежде я прошел все те же стадии, что бывают при тяжелой болезни, но сейчас мне трудно, как никогда. Невыносимо. Я жил тобой. Без тебя я ― фантом. Тело, лишенное всех конечностей. У меня есть только комната с одним окном и эта нескончаемая боль. ― Мистер Роджерс, прошу вас, ― она осторожно направляет меня, так, будто я хрупкий, как стекло и могу разбиться. Я поворачиваюсь и замечаю ее встревоженный взгляд. Она протягивает пластиковый стаканчик с таблетками, которых мне требуется очень много из-за усиленного метаболизма. Я не хочу их принимать, ведь затем, на короткое время, наступает мучительная пустота, словно моя голова безмозглая и полая внутри, и мысли приходят в нее постепенно, одна за другой, точно их помещает туда кто-то извне. Все эти мысли о тебе.***
Вероятно, я засыпаю. Чувствую тяжесть твоей руки на своем плече, ты смеешься, прижимаешь меня к себе, треплешь волосы. «Сопляк». Губа разбита и сочится кровью, чувствую во рту ее вкус. Скоро ты покинешь меня, уедешь в тренировочный лагерь, а оттуда прямиком на фронт. Мне страшно и противно от самого себя. Мое отражение в зеркале ― сплошные острые грани, ярость и злость на весь мир. Ты стоишь за моей спиной. Ты меня обнимаешь? Я чувствую мягкость твоих губ, невесомое прикосновение к шее. Лукавая улыбка, но в глазах утешение. Этого не было. Не уходи, прошу, ты же знаешь, что я не могу последовать за тобой ― они видят меня насквозь. Они видят, что я слабак. Баки, останься со мной. Сегодня твой последний день перед отправкой, и нас ждут девушки. Обе они принадлежат тебе, так же, как и я. Мы на выставке в окружении света и электричества ― чудеса будущего. Новый мир, который будет всех ждать за порогом войны. Ты веришь, что приближаешь его, ты воодушевлен. Девушки смеются, они провожают солдата ― я же словно прощаюсь с жизнью. Шатенка прижимается к тебе, прячет смущенную улыбку, а ее подружка заскучала. Я не могу ей предложить и доли того, в чем ты так невероятно хорош. Вы собираетесь пойти танцевать, а я с трудом сдерживаю обиду. Это паскудно, и если ты заглянешь в мои глаза сейчас, то все поймешь. Но ты не заглянешь ― ты увлечен, наверное, уже предвкушаешь то, чем эти танцы могут окончиться для тебя. Может быть, ты не просто довел ее до дома? Скажи, вы целовались тогда? Она, должно быть, пригласила тебя к себе. Вы пили чай на кухне, говорили о мире и о войне, а потом прошли в спальню, погасили свет и опустились на кровать. Ее простыни пахли розами. Ты аккуратно ее раздел, долго ласкал и гладил эту белую тонкую кожу, вошел плавно и нежно в мягкое ждущее лоно, только все равно сделал больно. Но это нормально, потому что такая боль неотделима от наслаждения: на моих щеках слезы, ты целуешь меня за ухом, прикусываешь кожу на шее, тяжело дышишь и мерно двигаешься в сокровенной глубине моего тела. Твои руки лежат по обе стороны от моей головы, кисти сжаты в кулаки. Я широко раздвигаю ноги, бедра дрожат от напряжения ― ты распираешь меня изнутри, я чувствую, как твой член все больше наполняется кровью в ответ на каждую вспышку удовольствия. Когда меркнут краски дня, я становлюсь ненасытным. Никто не знает этого обо мне, пока жалеет или смотрит в глаза, любезно улыбаясь. Но правда в том, что ты исступленно имеешь меня в душной комнате на нашей общей кровати, где мы перекатываемся, сплетаясь руками и ногами. Мы трахаемся. И это то, что мне нравится. Тебе невыносимо жарко, мокрые волосы слиплись и завиваются на кончиках. Ты ласкаешь языком мои раскрытые губы, и наша влага смешивается. Скоро все закончится, и я не хочу, не хочу. Но это неотвратимо. Еще немного, и ты наполнишь меня. Если бы я мог, то сохранил бы твое семя, запер его внутри всей силой своего неутолимого желания. Я хочу подарить тебе ребенка, такого же красивого, как и ты, только это невозможно. Вот в чем жестокость природы ― любить тебя так и не иметь возможности созидать жизнь во имя этой любви. Находясь на вершине удовольствия перед прыжком в самую пропасть, я шепчу твое имя, и этот шепот подобен крику. Баки, любимый! Я плачу, я буду ждать тебя всю жизнь. Я не умею молиться, этого так мало во мне, поэтому прошу тебя самого: только выживи. Скорее вернись.***
Что? Открываю глаза, ресницы слиплись, голова скована болью, а я все так же лежу в своей койке. То, что я увидел ― неправда. Это приятная ложь, злая шутка моего разума. То, чем я не должен кормить свою отравленную душу. Мы попрощались в тот день, и я ушел, не зная, что меня ждет «Возрождение». Вот и все. «Фальсифицировать данные в своих призывных анкетах незаконно». Мне это известно, но другого пути у меня не было, Баки. Тебя злили мои попытки, хоть они и были тщетными. Мы много ссорились из-за них. Ты заботился обо мне, конечно, но я отчаянно стремился воевать вместе с тобой, стоять плечом к плечу, я хотел защитить тебя, хотел лицезреть твою славу. Ты ведь герой, Баки. Яркая звезда. Я жил в твоем свете, я его отражал, словно луна. Кто я теперь? С твоей смертью образовалась черная дыра, и эта гравитация непреодолима. Я вечно буду лететь за тобой, пытаясь поймать твою руку. Доктор Эрскин предоставил мне редкую возможность, и я был счастлив, что не упустил ее. Это было похоже на перерождение. Смерть и воскресение, выход из грота сквозь пламя боли. Из морской пены на горячий девственный песок. Через занавески проникает солнечный свет и слышно шум машин. Улицы теперь выглядят ошеломляюще. Запахи, цвета и звуки навалились на меня, будто до этого вся жизнь была цвета сепии. Адское крещендо. Ты бы посмеялся над тем, как я вышиб стену, хотя она была бутафорской. Я не хочу вспоминать твой смех и, одновременно, больше всего боюсь его забыть. «Куда мы идем?». «В будущее». Где ты? На моей груди лежит валун ― не могу пошевелить ни руками, ни ногами. «Вина». Я знаю, Бак. Боже, прости меня. Какой сейчас год? Тот человек с повязкой на глазу, этот космический пират в черном плаще, сказал, но я не запомнил, настолько невероятно и странно прозвучали эти слова. Только, на самом деле, мне все равно. Я выбирал смерть, а не эпоху. Мои пространство и время существовали относительно тебя. Сам по себе, я ― одномерная фигура. Сердце готово пробить грудную клетку, снова этот страх. Что я здесь делаю? Стараюсь взять себя в руки и дышать. Не хочу, чтобы они приходили. Их транквилизаторы заглушают все вокруг, я слышу только твой крик и лязг колес поезда. Я должен был прыгнуть за тобой, но на мне был долг. Ты никогда бы не простил подобной трусости. В отдельности каждая жизнь мала, но мы продолжаем историю наших предков, и нас хранят любимые. Я должен был спасти чьих-то любимых, так же, как ты спасал меня. Хватит, я больше не могу об этом думать. Но это будет длиться вечно. Этот мир раскололся, и я теряю тебя снова и снова, во всех реальностях одновременно. Мое горло горит, что-то раздирает его изнутри. Дверь мгновенно распахивается, и на меня смотрит несколько пар испуганных глаз. Я кричал? Надеюсь, что не звал тебя, не говорил о тебе вслух ― пусть никто не узнает. Каждое мое слово любви принадлежит тебе одному, и никто другой этого от меня не услышит. Сильные руки удерживают тело, прижимают его к кровати, пока комната стремительно вращается. Я зажмуриваю глаза, боясь упасть прямо на потолок. В детстве такое со мной уже бывало, рядом с тобой я терял ориентиры. Вскоре наступает темнота, она всегда приходит, и в ней тонут все мысли, кроме одной, короткой, как вспышка света в грозу: пожалуйста, пусть это будет смерть.