В ожидании лета

На рассвете, когда горизонт окрашивается кровью убитого ночного бога Экуба, шамана будит дух енота. Он беспокойно водит носом и дергает шерстяное одеяло, оглядываясь на вход в хижину. — Они несут мертвого, — взволнованно говорит енот. — Они хотят, чтобы ты оживил мертвого. Дурные люди, это запрещённый обряд, за него нужно продать душу, а они так запросто хотят, чтобы… — Ерунда, — рявкает на него дух волка, трусцой вбегая в хижину и едва задев ее полог. — Он не мертвый. Ведьма украла его душу, я слышал и видел Я бродил по лесу, смотрел, как поживает без меня стая, и увидел, как его душу утянуло. Они охотились на мою стаю, когда это случилось. Кай, известный в деревне как шаман, сонно щурится, тяжело дышит и не может заставить себя встать. Ночь вытянула все тепло из хижины, и теперь в центре ее сидит зима в своем белом снежном платье, покрывает инеем головешки в гнездовье костра. — Холодно, — произносит Кай. У зимы беззубый рот - да и не рот это вовсе, а развез от уха до уха. Кто-нибудь из духов уже развел бы огонь, если бы не ее присутствие, ведь ее боится даже волк. Он молча смотрит то на гостью, то на шамана, и, не выдержав собственной трусости, выбегает из хижины сам. — Холодно, — ледяным голосом соглашается зима. — Я заглядывала в твои запасы… хотела заморозить маис и ячмень, но там ничего нет. Я знаю, шаман, ты не ешь мясо. И дрова почти кончились… Я заберу тебя себе, шаман. Ты будешь жить в моем ледяном дворце, и там будет бесконечный холод. Будешь приходить в мир с первыми холодами и уходить, не дождавшись весны. Я буду укутывать метелью твое тело, а ты будешь спать до нового моего воцарения. — Пошла вон, — без злобы и твердости в голосе произносит Кай. Она поднимается, подходит ближе и касается его шерстяного одеяла, оставив иней на ворсе. — Я подарю тебе огромный сверкающий мир чистоты и красоты, — зовет зима. Ее глаза — бесцветные бельма, смотрят на него, видят его. — Ты слышала. Идет работа, — как больной, отвечает ей Кай. — Значит, будет еда. Будет хворост. — Ничего, — соглашается зима, направляясь к выходу из хижины. — Я подожду. Я тоже приготовила для тебя работу. Будешь подбирать души тех, кто замерз в снегу. Когда она покидает хижину, та тут же наполняется более мелкими духами, и становится тесно, но будто бы теплее. Как если бы шерсть их еще была настоящей. Волк запрыгивает на подстилку Кая, дышит в лицо. Дух енота тащит бревна, дух зайца разводит огонь в гнезде, и оттуда тянет дымком. Когда шаман согревается достаточно, чтобы откинуть одеяло и подняться, начинает лаять его пес, не гневно, а задорно, запоздало предупреждая, что идут гости, а не враги. Кай накидывает шкуру волка, который грел его только что, надевает белую маску на изуродованное красками лицо и, подхватив свой посох с привязанными к нему когтями медведя, выходит встречать гостей. Акр, молодой вождь их племени, рано оставшийся без отца и еще толком не научившийся управлять, идет впереди. Он же первым кланяется, заметив на тропе ждущего их шамана. Кай небольшого роста, тем более в сравнении с Акром, переступает неловко: вождь в последний раз кланялся ему, когда просил позаботиться о больной жене, но тогда он приходил один и без знаков отличия, как обычный житель племени. — Душу воина украли, — глухо из-за маски произносит Кай. — Где воин? Акр отходит, и жители племени, среди которых две женщины и четверо мужчин, выносят на грубом шерстяном одеяле бледного воина. Волосы его черные, ниже плеч и в сравнении с ними кожа кажется сейчас снежно-белой. Почти стерлась с щек краска, как облетает она со старого кувшина. Воин не дышит, но он жив. Кай кивает: — Заносите. Что случилось с ним? — Он мой ученик, — произносит один из воинов, отпустив одеяло, пока остальные вносят. Кай хоть и живет обособленно, но знает, что этот воин не так прост. Он считался сильнейшим в племени, единственным жителем с белыми волосами. Как только волосы отрастали, он прижигал их, как рану, горящей головешкой, и никогда не давал отрасти, оставляя на голове светлый ежик. Может, такова была традиция прошлого племени, а может он ненавидел свои белые волосы, отличавшие его от остальных. Воина называли Тим, и ближе него у вождя был только второй его охранник и друг, которого называли Барсом. — Мы охотились с учеником. Он подобрал наконечник стрелы, — Тим Разворачивает тряпицу, в которой покоится наконечник. — А потом упал. Говоришь, его душа украдена? Сможешь ее вернуть? Дух волка осторожно нюхает наконечник, скалится недовольно. — Ведьма, — произносит он. — Мелкая ведьма… Она охотилась за душой белого воина, но поймала душу его ученика. Гиена сделала и прокляла этот наконечник. — Его создатель хотел твою душу, — Кай переводит слова духа на звуки, которые могут слышать и люди. — Кто? — скалится Тим, и оттого становится похож на дух волка у своих ног. — Гиена. Так ее зовут, по словам духа. Тим понимает, кивает и протягивает шаману тряпицу. — Сможешь его спасти? — Шаман не может отказать, — кивает Кай. — Но шаман может умереть, если не получится… Но ничего не бойтесь — дух выберет другого шамана. После этих слов он разворачивается и уходит в свою хижину, плотно закрыв дверь. Жители племени уже покинули ее и теперь бегут прятаться за спину вождя. — Шаман неприкасаем! — стонут они. — Мы будем прокляты? Дух-хранитель шамана возненавидит нас и убьет? — Ерунда, — обрывает Акр. — Вы не касались шамана. А даже если и касались — это ничего. Дух убьет только того, кто попытается отнять у него шамана. *** Кай выгребает из костра обычное дерево, укладывает вместо него траву, и она загорается зеленым пламенем, белый дым идет вниз, стелется по полу хижины, потом ползет по доскам стен к потолку, опутывает соломенную крышу. Даже духи остаются снаружи, они не хотят идти за Каем туда, куда он направляется. И шаман, усевшись на колени около своей подстилки, на которой лежит теперь воин, поет протяжно, ласково, закоченевшими пальцами снимает свою маску, открывает воину глаза и прикладывается лбом к его лбу. И мгновением позже чувствует себя так, будто упал с огромной высоты. Вокруг какой-то пир; у духов мира мертвых праздник. И в центре него за столом гостит украденная душа воина. Сидит, как хозяин праздника, с чаркой хмельного напитка, перед ним яства, каких не бывает в мире живых. Заинтересовавшись, Кай садится у стола, словно запоздавший гость, кланяется сидящим рядом, заводит разговор с соседом: — Я припозднился. Что за праздник у вас тут? — Не видишь? Свадьба! Сильный дух, звериный дух, хочет связать свою судьбу с сильным духом лисицы! А мы празднуем. «Еда и питье мира мертвых еще ничего, — думает Кай. — А вот свадьба — уже серьезно. Стоит главному духу сказать, „Венчаю вас” — все пропало. Его утащат ниже, где я не достану. А дух, что призван их венчать, может обидеться, если я попытаюсь украсть жениха… Будь у меня дух-хранитель слабее, я бы не рискнул. Но нет духа сильнее Элара, значит у меня есть шанс. Нужно только отвлечь его от невесты». Но при взгляде на нее Кай понимает, что это будет сложно: вся она покрыта рыжим мехом, огненные волосы, каких нет даже у жены Акра, хотя та тоже рыжая. Она настолько похожа на дух лета, теплый и приветливый, что Кай даже тоскует, задумавшись на секунду о том, насколько проще было бы остаться тут. Но, отогнав от себя эту мысль, он встряхивается и душа его покрывается, как перьями, белым светом. Душа воина замечает его уже тогда, и взгляд ускользает от невесты, от питья, прикован теперь к нему. Кай знает, что выглядит сейчас как женская душа: он похож на солнце, он взял лучшие свои воспоминания о лете для этой одежды, всю свою тоску по теплу. Прибавил весеннюю капель, нежность первых цветов, их силу появляться из-под снега, когда весь мир еще мертв. Вот уже и невеста смотрит на него, а видит соперницу, и уже не так красива, и цвет ее подернулся черным. Музыки нет, и Кай начинает петь сам, проплыв в место для танцев перед столом. Он показывает пламя, что горит в родном очаге, показывает воду родной реки и птиц родных краев, знакомых наперечет. И тогда воин встает со своего почетного места, отрывает от себя руки ревнивой невесты и идет к Каю, как мотылек на огонь. Он подпевает, и танец его изображает охоту, летние грозы и любовь. Все, что он может предложить. Кай, обойдя его по кругу, протягивает руки, берет его ладони в свои и, наклонившись, шепчет: — А теперь нам пора бежать… — Что? — спрашивает воин. — Куда бежать? Как же свадьба? Я думал, что смогу жениться на тебе вместо нее. — Поверь, ты не захочешь на мне жениться, — смеется Кай, перехватывает его руки, но душа тяжела, она не хочет идти, она хочет свадьбы. А тем временем духи начинают понимать. — Трава примята! — Так это от его ног, а не ее. — Нет! Ее ноги тоже траву потоптали! Она тоже живая еще, хватай ее! — Мы поженимся, — врет Кай, надеясь, что сможет объяснить все потом, наверху. — Но не тут. Я живая, и ты живой. Мы не должны жениться тут, надо в мире живых. После этих слов душа воина становится легкой, податливой, она возносится вместе с Каем обратно, в мир. Вернувшись в хижину, Кай открывает дверь, заливает водой траву в гнездовище костра, выгоняет дым на воздух, где тот рассеивается, стоит лучам солнца его коснуться. Исполнив это, он снова надевает маску и оборачивается к завозившемуся воину. — У тебя всегда были такие глаза? — Такие? — переспрашивает тот, приподнимается и осматривается. Только что он был в лесу на охоте, потом на собственной свадьбе в мире по ту сторону, куда нельзя живым, и вот уже в хижине, в которой ни разу не был. Но шамана трудно не узнать, он ведь каждому в деревне знаком. Картинка произошедшего постепенно становится целой. Шаман, опустившись на корточки перед ним, подперев лицо под маской руками, насмешливо спрашивает: — Все еще хочешь жениться? Воин складывает в уме еще одно обстоятельство и тут же пытается отползти, натыкается на стену хижины, цепляется за нее пальцами. Нельзя трогать шамана, иначе ночью придет дух, что защищает его, и то ли сожрет, то ли утащит в свой мир, а обратно на пир мертвецов воину не хочется. — Нет, — сглотнув, возражает он. — Не хочу… Воды. Дай воды. Кай глухо смеется. *** Это началось, с неясных видений, когда Каю было восемь. У травы, у камней, у деревьев ему чудились глаза - где-то спящие, где-то сонные, какие-то следили за ним в упор. Потом появились другие духи, они ночевали в крышах хижин, грелись у костров, заглядывали к нему под одеяло, пока он прятался от них. Кай пытался рассказать об этом родителям. Мама, конечно, обрадовалась: Кай был старшим ребенком в семье и рос слабым, а тут явно шло к тому, что мальчик станет шаманом, получит хороший статус. У Кая не оставалось выбора. Обычно человек либо принимал свою судьбу, примиряясь с духами, либо умирал, убитый ими. Кай не принимал. И он знал, как на его способность отреагирует отец. Он был Каю не родным. В одном из набегов на соседнее племя его маму похитил человек, ставший ему отцом. Она уже была беременна. После него женщина родила еще двоих, уже от своего похитителя, взявшего ее к себе, но, когда к весне был выбор, кто из детей должен выжить, кому достанется больше еды, Кай оказывался не у дел. Получая меньше, он и рос не таким высоким и крепким, как остальные, а отец, бывший тому причиной, больше злился на него из-за этого. Кай не рисковал учиться охоте у него, всегда привязываясь в походах к другим мужчинам племени. Он всерьез опасался, что если пойдет в лес с отцом, то так в том лесу и останется. Рад ли был этот мужчина, когда узнал, что ребенок, которому он желал смерти, получит огромную силу, способную погубить кого угодно? Отец знал, что Кай не любил его. — Он идет, — шептали духи, когда Кай уходил в лес за листьями. — Идет, и у него с собой топор. Он идет рубить не деревья. Кай успевал сбежать. Дар развивался стремительно, и спустя неделю после того, как впервые увидел глаза у, казалось, неживых растений, Кай увидел Его. Элар сидел у алтаря всем бродячим богам и доедал душу птицы, оставленной ему в жертву. Зубы его были слитные, будто слипшиеся, похожи на нитки. На лице не было носа. У него были темные глаза без зрачков и теплая одежда с богатой вышивкой. Кай слышал, как кричала птичья душа, и этого уже не мог вынести — бросился из деревни наутек, а за ним потоком все окрестные духи. Кай также видел, как поднялся и пошел за ним Элар. Он был сильным духом, слабые лесные создания подчинялись ему, и где бы Кай не прятался, Элару рассказывали, где он. Он садился напротив на корточки и говорил: — Все бегаешь? Ничего. У меня много времени, и я подожду еще. Но когда мне надоест ждать, я сожру тебя. А потом съем твою душу. Кая трясло; он не мог спать. Открывавшийся мир был страшен, и, казалось, лучше было умереть, чем жить в нем. Но быть съеденным этим духом не хотелось. По истечении недели он сдался и, пойманный у реки, прижатый духом к траве, разревелся, но согласился принять свою судьбу. Тогда дух взвалил его на плечо и вынес к деревне, бросив у окраины. Деревня была чужая. Каждое племя знало, как происходит становление шаманом, и в выброшенном из лесу мальчике безошибочно разглядели его будущее. Тогда еще жив был отец Акра, именно он забрал Кая к себе и приказал охранять. Кай не собирался сбегать, он помнил, что в родной деревне ждет отец с топором. Акр уже тогда был взрослым, он мог возражать отцу. Кай слышал, как он требовал, чтобы отец вернул шамана племени. Но у этих людей не было своего шамана, без него племя вымирало. В поселении, где рос Кай, шаман был, он отнесся к появлению нового с отеческой заботой и надеждой, что сможет скинуть, наконец, с себя это бремя. Но Кай, от которого все восемь лет ждали смерти, вдруг оказался кем-то столь важным и нужным. Именно тут, в племени, что было чужим, но вымерло бы без него. Он поскребся в деревянную дверь клетки, в которой его оставили, и сказал только: — Я согласен. Я не хочу возвращаться в свое племя. Я останусь тут. — Почему не хочешь? — спросил вождь подозрительно. Каю не хотелось просидеть в клетке всю свою жизнь, он отвечал как мог честно: — Отец… Он знает, что я не его сын. Он убьет меня, если я стану шаманом, потому что иначе я убью его… Но у мамы еще двое детей и будет третий… Я не хочу, чтобы мама осталась одна с ними. Если я их покину, то они будут счастливой семьей. Акр не мог распознать лжи, а вот его отец в людях понимал. Он поверил Каю, отдал ему прошлую хижину шамана и даже больше не отправлял следить за ним. Хотя Кай и жил на отшибе, племя все равно стало ему родным: не было в нем дома, где он не побывал за девять лет жизни здесь. Шаманов не нужно ничему учить, им все подсказывают духи. Не только как лечить людей, но и как растить ячмень, как плести сети для рыбы. Элар лишь иногда посещал Кая. Так однажды летней ночью он назвал одно из условий его опеки, от которой Кай уже не мог отказаться, потому что не было духа сильнее, к кому он мог переметнуться. — Шаман неприкасаем, — сообщил Элар. — Тебе нельзя жениться, нельзя завести семью. Тебе нельзя любить других людей. Скажи об этом в деревне: никто не должен посягать на тебя. Иначе приду я, и ослушавшегося ждут беды. Кай знал, что у шамана его племени была семья, но Элар был духом эгоистичным, он не хотел делить Кая с кем-то. *** Воин уходит сразу, как только ему приносят воды: ошарашенный, толком даже спасибо не сказав. Кай, пожалуй, и внимания бы не обратил, если бы он взялся благодарить сразу: слишком шаман был занят подготовкой. Все дела откладываются на завтра, как и собственный голод. Кай готовится встретить закат — зажег уже другие поленья, на которых синим засияли символы, выгнал из хижины остальных духов, другие и не возражали. Только волк храбрился еще и делал вид, что если бы Кай его оставил, вот он бы поговорил с высшими духами так, чтобы им мало не показалось. На закате Кай отвязывает пса, и тот мчится в лес на охоту. Сам шаман спешит затемно оказаться в своей хижине. Но проходит много темного времени, прежде чем в его хижине появляется, приоткрыв скрипучую дверь, Элар. — Нечасто ты стал звать меня, — произносит дух, закрывая дверь за собой. — Что ты натворил, Кай? Шаман сидит на своей подстилке, скрестив ноги, без маски, но оставив на лице полоски краски, приветливо улыбается духу, без фальши — его все равно не обманешь. — Тебя не проведешь. Меня попросили помочь одному человеку. Его душу украли. Я спас ее, но… Ее собирались женить на прекрасной девушке. Я узнал в ней дочь Ягайя. — Ясно, и он придет призвать тебя к ответу этой ночью, — Элар садится к костру, подбирает вырезанные из дерева фигурки для жертвоприношения ему. — Зима, да? — Да, прости. Съедобного совсем ничего. — Кай, ты выживешь до конца холодов? — О чем ты? — снова улыбается шаман. — Я вытащил душу человека с того света. Он был учеником лучшего воина вождя. Конечно, я выживу. — А если он забудет поблагодарить тебя? — Элар смотрит хитро своими черными глазами, перебирая в пальцах фигурки. — Если ты умрешь?.. — Я сделаю так, чтобы ты не смог съесть мою душу, — как бы шутя, отзывается Кай. — Хватит уже того, что ты объявил меня неприкасаемым. После смерти я сам буду распоряжаться собой. — Как знаешь, — кивает Элар и отвлекается: скрипит снова дверь в хижину, и прежде, чем она откроется полностью, дух исчезает. Другой, похожий на съедобный белый корень, лезет внутрь и едва протискивается в дверь. Лицо его заросло шерстью так, что и глаз не видно, он не сразу находит в хижине Кая, тут же воодушевляется, грозно начинает: — Шаман! Ты расстроил свадьбу моей дочери! Ты увел ее жениха! У меня, у духа подземного мира! Ты знаешь, что я сделаю за это?! — Ничего, — отвечает Кай, улыбаясь и ему. — Потому что меня защищает Элар. — Элар? — переспрашивает дух, похожий на живой корень, и тогда защитник Кая снова появляется в хижине около костра. — А, Элар… Твой шаман увел душу из моего царства. — Кай, душа была живой? — переспрашивает Элар. — Да, — отвечает тот. — И краденой. — Чтоб тебя… — ворчит Ягайя, пятясь к двери. — Элар, я не знал, что душа живая… — Спор решен? Мой шаман не виновен? — спрашивает дух, открыв свою зубастую пасть. — Конечно, конечно, — заверяет живой корень, отступая и неуклюже выкатываясь за дверь, быстро и громко захлопывает ее за собой. При виде грозного духа мертвых, который пятится, как собачонка перед волком, Кай, не сдержавшись, смеется. Когда приступ смеха проходит, Кай понимает, что все это время Элар стоит и любуется им, то приоткрывая свой жуткий рот, то снова закрывая. Так дышат в воде рыбы. — Плата достаточная, — Элар приподнимает руку с фигурками. — Я не могу принуждать тебя. Если ты против, я вернусь завтра, уже не за делом, а просто в гости. — Нет, все хорошо. Можно и сегодня, — Кай кивает, но уже не так уверенно. Он спускает с плеч шкуру, берется за тесемки на вороте, неловко развязывая их. В хижине холодно, и раздеваться не хочется, но на следующую ночь хорошо бы просто поспать, без гостей, поэтому Кай готов и сегодня. Элар продолжает смотреть за его пальцами голодными глазами, но их обоих отвлекает звук приоткрывшейся двери. Кай видит ее первой — зима вползает в небольшую щель, стелется по полу дымкой, приникает к горящему костру, еще ничего не заметив, и появляется в более материальном обличии над ним, скрючившись, сидя на корточках и улыбаясь своим сросшимся дырявым ртом. Прежде, чем она успевает что-то сказать, Элар хватает ее за шкирку. — Ты! — зло шипит он. — Мой шаман! Ходить к моему шаману и ждать его смерти?! Белая стерва! Зима пыхтит, снова становится дымкой и проходит между пальцами Элара, скользит под дверью наружу, но на этот раз Элар не оставляет духа в покое — распахнув дверь и не закрыв ее, он выбегает в темноту ночи за зимой. Кай, осознав, что все закончилось, вздыхает облегченно, пока в дверь вползают здешние духи. — Разве ты не огорчен? — спрашивает енот, забираясь на его подстилку. Волк закрывает дверь, пока два зайца разводят огонь ярче. Кай хочет им сказать, что дров не так уж много осталось, но его подкупает разлившееся по хижине тепло, он снова накидывает шкуру. — Почему я должен быть огорчен? — Элар ничего не успел. Только отогнал от тебя духов. От Элара было бы тепло и прибавилось бы сил. — Завтра я спущусь в деревню, там будет еда и прибавится сил, — объясняет Кай. — А тепло… И теперь тепло. — Тепло Элара быстрее и горячее, — смеется енот, и Кай скидывает его со своей подстилки к огню. — Мне хватит того, что есть, — заверяет Кай, ложась спать. — Все остальное завтра… Элар прогнал зиму. Теперь будет теплеть. — Надо было раньше рассказать Элару, что зима ходит сюда, и он прогнал бы ее раньше! — рычит недовольно волк, всем видом показывая, что он и сам бы раньше прогнал зиму, но не хотел. — Всему свое время, — уже сонно отвечает Кай, завернувшись в шкуры с головой. *** Проснувшись утром с трудом, снова в холоде, с пригревшимся у бока духом волка, Кай понимает прежде всего, что если спустится к деревне и там не поест, то подняться обратно к себе в хижину уже не сможет. Он останавливает духов, что уже тащат к гнезду костра поленья. — Я уйду, — говорит им Кай. — Не надо тратить тепло. — Почему? — спрашивает дух зайца огорченно. — Разве Элар не прогнал зиму? Разве не конец холодам? — Еще нет, — надевая маску, отвечает Кай. — Но теперь я точно знаю, что остатка дров хватит до тепла. *** Ближе к деревне дети выкатываются с криками под ноги Каю, едва не сбив его, и тут же в ужасе отступают. Самый старший из них выходит вперед: — Это же шаман. Что вы струсили? Шаман идет к отцу, — он выпячивает грудь, потому что не бояться шамана — уже почти быть взрослым, и кто-то из младших мальчишек еще пытается храбриться и подойти ближе, но более рассудительная сестра тянет его обратно, у них завязывается перепалка. Мальчишка тем временем берет Кая за руку, вызвав крик ужаса у остальной малышни, бросившейся в рассыпную. — Они теперь и тебя будут считать неприкасаемым, — приглушенный маской глухо говорит Кай. — Дураки, — пожимает плечами ребенок. — Это же не болезнь. Папа все объяснил… Если бы можно было коснуться тебя и стать шаманом — вот было бы круто. — Это довольно страшно, — припоминает Кай. Мальчик, что ведет его, старше, чем был Кай, когда впервые начал видеть богов и духов. — Ну и пусть, — произносит тот, будто бы со знанием дела. У дома Акра к нему выбегает маленькая девочка, которую еще не пускают гулять далеко, пытается вырвать у Кая руку брата, будто это он ведет ребенка. — Пусти, — рычит она. — Он тебе не подарок духам. — Ты что говоришь? — злится брат. — А то! Я знаю, что ты тоже хотел бы духов заклинать! И жил бы на отшибе, и никто бы к тебе и подойти не смел, и… — Что за шум, — наконец появляется сам Акр, делает вид, что удивился, увидев тут Кая, в которого вцепился его старший сын. — Ну… Их убрать? — Все в порядке, — Кай освобождается сам, настойчиво забрав свою руку у мальчика. — Я хотел зайти к Гиде. Акр открывает полог в свой дом, отодвигается в сторону, пропуская. — Ее никому нельзя видеть. Но от посещения шамана не будет дурного. Кай кивает, проходит в дом и полог за ним закрывается, погрузив все внутри в полумрак. — Кай! — зовет женский голос. — Я слышала, что ты пришел! Кай снимает шкуру волка и маску, оставляет у двери, сам проходит вглубь, в дальнюю комнату. У темно-рыжей жены вождя раздутый живот, который, кажется, вот-вот лопнет. Она лежит в постели и отдыхает в полутьме дома дни напролет, и кроме семьи никому нельзя ее видеть, чтобы никто не принес ребенку проклятье. — Акр говорил, что вчера тебе пришлось идти на тот свет за душой Хаса. — Он не представился, а я забыл его имя, — Кай садится к очагу ближе, напротив, улыбается с большей искренностью, чем улыбался пришедшему вчера Элару. — Хас, ученик Тима. Это правда что-то невероятное. Ты ведь впервые делал это? — Это немного похоже на тот случай, когда несколько охотников вернулись своими ногами, но мертвые. Мне тоже нужно было уговорить душу идти со мной. Но тогда я проводил их до ворот подземного царства. В этот раз было интереснее. — Да уж, нескучно тебе живется, — улыбается женщина, садится, завернувшись в одеяло. — Ты мерзнешь? — Да, немного, — отзывается она. — Ребенок высасывает все силы. Все тепло. — Кстати, я принес ей талисман, — Кай не без сожаления покидает теплое место, подходит к кровати, чтобы вручить женщине вырезанного из дерева медведя. — Она дочь вождя. Ее ждет непростое будущее. — Ты уверен, что девочка? — облизнув губы, переспрашивает Гида. — Уверен ли я?.. — Кай даже теряется. — Я ее вижу. Вижу ее душу рядом с тобой, готовую родиться. У нее как у отца черные волосы, но твои серые глаза. Гида гладит живот, второй рукой забирает у Кая фигурку. — Это хорошо, что девочка. Не хочу, чтобы мой ребенок соперничал с сыном той женщины за честь вести племя. Гида уже вторая жена вождя, ровесница Кая. От первой осталось двое детей и память. Кай вот ее хорошо запомнил — когда она умерла, ему было десять, и он в течение трех дней пытался спасти ее от болезни, но не смог. Деревня тогда всколыхнулась и решила, что шаман сам умертвил ее за то, что вождь запер его, но Акр первым же и вступился. Он знал, какой тяжелой для Кая была эта потеря. Со второй женой Акра у Кая получилось подружиться даже лучше, чем с первой. Возможно потому, что они были ровесниками, может потому, что оба из чужих племен, а может потому, что только у вождя и его семьи Кая всегда принимали радушно, независимо от того, нужна ли была его помощь. Собственная неприкосновенность вышла Каю боком: в деревне боялись звать его в гости. Наверное, ревнивому Элару это было на руку. — Ты ведь поешь с нами? — предлагает Гида, будто читая в его душе. Кай кивает, сделав вид, что это будет просто формальностью. Но, не решившись врать ей, кланяется. — Ну, ты чего? — Сейчас конец зимы. У вас уже двое детей и скоро будет третий. — Не волнуйся, нам хватает. Акру помогают Тим и Барс, если он не успевает из-за своих дел сделать запасы… Ты бы тоже помощницу завел. — Не могу, — пожимает плечами Кай. — Даже если меня не будут бояться… Я должен казаться странным жителям. Я говорю с теми, кого они не видят. К тому же часто ко мне приходят довольно жуткие духи. Настолько, что я отвязываю и отпускаю в лес собаку, чтобы они не унесли ее с собой из мести. Может быть к старости, когда духи покинут меня, у меня и появится семья, но пока все останется как есть. — Тогда приходи к нам, если будет сложно. У нас тепло и… Если хватает еды на четверых, то хватит и на еще одного. — Хорошо. Кай знает, что врет. К тому же все не так плохо, чтобы он сомневался, что продержится. И эта зима не так жестока, жители еще благодарят его едой, а не тканью или дровами. — На самом деле я пришел сказать твоему мужу хорошую новость. Элар прогнал зиму, теперь будет теплеть. — Это замечательно, — радуется Гида. — Я так надеялась, что дочь будет весенним ребенком! Хорошие вести. Кай, а ты уже посещал воина, которого спас? Тим хотел выразить тебе благодарность за ученика, — она улыбается лукаво, потому что это возможность протянуть еще несколько дней. — Нет. Я шел к нему, но… — Куда? — перебивает Гида. — В дом. Я знаю его родителей и помню, где они живут. — Хаса вчера на порог не пустили. Он вернулся с того света с глазами цвета озерного льда. Его родители не слышали о таком, они приняли его за тех ходячих мертвых. Кай забывает о еде, о тепле и о том, что пришел увидеться и поговорить со своим самым близким другом. Он возвращается к шкуре и маске, не попрощавшись. Натыкается во дворе на Акра и, схватив того за руку, спрашивает: — Где спал сегодня Хас? — У Тима, — удивленно отвечает тот, и Кай, знавший, конечно, где живет лучший воин Акра, бежит туда, совсем забыв попрощаться и рассказать о близящейся весне. *** Он слышит голоса у дома Тима еще на подходе, но это не глухой голос Хаса. Это звонкий веселый голос Барса, второго охранника Акра. — Подумать только, — почти кричит он. — Тим волновался. Воин, чьи волосы побелели от холода его сердца, волновался! — Так и знал, что ты эти слухи распускаешь, — рычит Тим, и слышится глухой удар деревянного о деревянное. Когда Кай их видит наконец, он застает странную картину: забравшегося на крышу Барса и кидающего в него снизу головешками дров Тима. — Мне нужен Хас, — переводя дыхание, говорит шаман, не желая вникать в подробности происходящего. Пользуясь тем, что Барс отвлёкся на него, Тим попадает ему головешкой по лбу, уже после этого оборачивается, чтобы холодно бросить: — Он ушел к тебе. Сказал, что забыл поблагодарить за спасение. Кай снова не говорит ничего — да Тиму и не нужно ни благодарностей, ни прощаний, он возвращается к своему другу, под которым трещит крыша. Кай, которому с утра казалось, что он не сможет вернуться к себе, бежит всю дорогу до своей хижины, боясь, что Хас придет, увидит, что никого нет, и так же уйдет обратно. Дело не в том, что воин должен его отблагодарить, это никуда не денется. Просто Хас не по своей вине оказался на улице. Кай и подумать не мог, что его родители так отреагируют. Нужно было вести его обратно домой и объяснить им, что их сын не живой мертвец, а чудо. Хас сидит у его хижины, завернувшись в шкуру. Он не ушел, обнаружив, что внутри никого. Он ждет. У Кая кружится голова от слабости, пересохло в горле, он еле держится на ногах, и благо бы от бега стало тепло, но теперь жарко и нельзя снять шкуру, иначе он простудится. — Ты что, от самой деревни бежал? — спрашивает Хас, приподняв одну бровь. Кай кивает, тогда воин показывает ему что-то, завернутое в ткань. — У меня сейчас нет дома, где я мог бы принять тебя в благодарность. Не откажешься ли поесть со мной в твоей хижине? Вместо ответа Кай открывает ему дверь, проходит к костру. Он пытается не думать о том, что в свертках, потому что чувствует предательскую дрожь во всем теле при упоминании еды. И он спокойно ставит воду кипятиться, приглашает воина за свой небольшой стол. Хас проходит, закрыв за собой дверь. Духи жмутся к стенам, боясь нового гостя, первым осмеливается енот — подползает и нюхает сверток. К счастью, низшим духам не нужно есть, и Кай старается не волноваться за то, что придется делиться. Когда Хас разворачивает дары, Кай глубоко вздыхает и, стараясь не сглотнуть, быстро говорит: — Ты пришел разделить со мной трапезу. Как воин ты должен есть мясо и яйца, я же возьму себе остальное. — Да, Тим говорил, что ты не можешь есть мясо, — Хас садится напротив, отрезает себе большой кусок от засоленного жира, начинает есть первым, и это как бы является приглашением — Кай берется за кашу. — Но я подумал, что конец зимы — не до принципов и… Кай как ни пытается казаться спокойным, но ест с жадностью. Его оживший желудок, почуяв пищу, требует больше, и Кай не успевает прожевать, когда его рука уже пихает в рот следующую полную ложку. — Тут на пятерых хватит, — произносит удивленный Хас, но, осознав, что его не слышат, уже сам для себя прибавляет: — Ладно, поговорим, когда ты поешь. Успокаивается Кай быстро, вспоминает о приличиях и вообще о том, что он тут не один. Даже успевает порадоваться, что не остался есть у Акра с его супругой. Кто знает, что решили бы дети и сам Акр, увидев, что шаман не может обеспечить себя припасами на всю зиму. Хас же улыбается, но больше не ест: ему хватает и отрезанного в начале куска. — Тебя выгнали, — Кай вспоминает, из-за чего бежал. Во время еды он не снял маску, только чуть отодвинул, освободив рот. — Родители? — переспрашивает у него Хас, как будто только от него узнал. — Да ладно, это не серьезно. Меня часто выгоняли из дома, но я в лес сбегал и там ночевал, а к утру мамка уже отходила. Тут чуть больше надо поплутать. Но завтра я вернусь, и они снова примут меня в семью. Кто выгонит такого, как я? Старший сын, ученик сильнейшего в деревне воина, который к тому же близкий друг вождя. — Из-за того, что это почетно? — переспрашивает Кай, не забывая в промежутках между вопросами есть. — Нет, не то… Не то сказал. Так они бы меня не выгнали, даже если бы ненавидели, но они у меня отходчивые. Каким бы я ни был и что бы ни натворил, они будут рады мне. Да и Акр им сказал, что может поручиться, что я — это я. Ты тоже хорош — про глаза вчера заговорил, а толком не предупредил. Ты где у людей такие глаза видел? — Хас показывает на свои голубые глаза, которые и в самом деле кажутся не человеческими. — До Тима я не видел и людей с белыми волосами, — возражает Кай. Как бы ни хотелось есть еще, он понимает, что это опасно для тела, так долго остававшегося без еды. А Хас как гость оставит все недоеденное ему, только сало и яйца надо его заставить унести, ведь нехорошо, если еда пропадает. — Ну да, я тоже… Но я из этого племени. А тут таких глаз отродясь не бывало. Я первый, — Хас улыбается так, будто гордится этим, и Кай окончательно успокаивается за него. — Кое-что еще не дает мне покоя, — начинает Хас, подперев щеку рукой. — Что? — реагирует сразу Кай, но вместо ответа гость протягивает руку к его маске. Кай отшатывается, едва не выронив опустевшую миску. Из-за плеча Хаса на него смотрит удивленный енот, принюхивается. — У него душа зверя, — говорит он. — Волчья душа… В прошлом он был волком. И еще не до конца забыл ту жизнь. Ах, как вкусно пахнет его душа. — Да, я припоминаю его, — говорит дух волка, смотрящий на Кая из-под стола. — Мальчишка. Еще щенком нарывался на неприятности. Все табу ему были до хвоста. И подох молодым, потому что поперся к людям из интереса. — Я помню вчерашнее путешествие, — произносит Хас, поднимаясь из-за стола. — Ты ловко провел меня. — Я пытался спасти тебя, — оправдывается Кай, тоже поднимается и пятится. — Я благодарен тебе за это. Но я просто хотел бы видеть твои глаза. В них ведь можно разглядеть душу. Я хочу убедиться, что твоя душа так же прекрасна как та, за которой я последовал вчера. — Это не нужно, — Кай отчего-то боится. Нет табу на то, чтобы снимать с него маску или рассматривать лицо, он сам решил носить ее и почти никому не показываться. Но отчего-то жутко, что Хас сможет увидеть его, тем более не случайно. — Тебе не нужно. А меня это грызет, — продолжает Хас. Духи не двигаются с места, наблюдая за этой погоней в узкой хижине. — Почему вы не поможете мне? — обреченно спрашивает Кай. — Он пригодится тебе. Воин с душой волка, — замечает волк, и остальные поддакивают, кивая. Они разбегаются врассыпную, когда после броска Хаса Кай падает на свою подстилку. При закрытой двери у него почти и не было шансов убежать, но лучше бы он не сопротивлялся, потому что погоня разжигает в глазах Хаса азарт, а при попытке удержать у них больше физического контакта, и, прижав руки Кая к шерстяному одеялу, он снимает с него маску. Пропадает из взгляда азарт, остается только интерес, и Каю кажется на мгновение, что он тоже боится Хаса, будто его глаза — врата в загробный мир. У Кая светлые волосы, в целом короткие, только длинные пряди на затылке заплетены в тонкую косу. У него по-детски круглое лицо и светло-серые глаза. В отличие от Хаса с его острыми чертами и нахмуренными бровями, черты Кая более сглажены. — Ты не лукавил вчера, — произносит Хас, отпустив руки, но все еще сидя сверху. — Тебе достаточно было показаться мне как есть, чтобы я вернулся за тобой в этот мир. — Ты что, правда увидел в моих глазах душу? — Кай морщится. Ничего страшного не произошло, ничего не нарушено, но тепло чужого тела отчего-то напоминает ему о чем-то важном, чего он был так надолго лишен. И это отзывается настолько приятным ощущением во всем теле, что Каю хочется остаться дольше придавленным к одеялу. — Почему бы и нет? У меня глаза вернувшегося с того света. — И духов, что живут у меня, тоже видишь? — спрашивает Кай. Еще одно напряжение бедер воина, когда он поднимается, — и все, тепла больше нет, оно испаряется с кожи, как вода по весне. — Духов? — Хас осматривается. — Они смотрят на нас? Кай оборачивается — духи смотрят на них своими глазами-бусинками и глазами побольше, и взгляды их похожи на созвездия. Птицы, кролики, волк, барсуки, крысы, змеи. Все, кого когда-то Каю пришлось съесть, тут, внутри хижины, смотрят на Кая на его подстилке и возвышающегося над ним воина. Кай не отвечает, он отворачивается от них, меняет тему: — Забери с собой яйца и мясо. Нехорошо, если еда пропадет. — Да, как скажешь, — соглашается Хас. — Но этого мало, чтобы отблагодарить за то, что ты сделал. Я приду еще. — Никому не запрещено приходить ко мне, — кивает Кай. — Просто жители… боятся. Отчего-то весть о будущем визите отзывается в нем новой вспышкой тепла, будто ему обещали что-то еще, и Кай думает, что это надежда на то, что с ним разделят еще не один обед, который поможет ему дождаться лета. *** К вечеру, когда темнеет, а Кай умывается от красок ледяной водой, у его костра возникает фигурка в зеленом расписном платье с изумрудными глазами без зрачков. — Доброе утро, Кай, — оборачивается с улыбкой она, хотя на дворе уже вечер, но дух только проснулся. — Еще холодно. Я погреюсь у тебя? — Конечно, весна, — соглашается Кай, улыбаясь ей в ответ.