В ожидании лета

Чувство неясного беспокойства поселяется в душе Хаса после первого визита на тот свет и последующего пробуждения в хижине шамана. Ему кажется, что рядом с шаманом ему становится спокойнее, даже лучше, чем раньше, исчезают мысли о насущных делах. Хижина на отшибе и, как бы в другом мире: внутри появляется ощущение, что все остальное незначительно, и можно просидеть так вечно. Будто шаман зовет его к себе, стоит Хасу оказаться вне его дома, его общества. Хас становится более раздражительным, нервным и хмельных напитков пьет больше, чем обычно, но свою тоску залить никак не может. Шаман интересен. Он не похож ни на кого в деревне, он умеет все, что умеет любой ее житель, даже женщины, но к тому же он житель двух миров. Первое время Хаса и его глаз боятся, но постепенно к ним привыкает мать, впускает его снова в дом, успокаиваются жители, начинают интересоваться женщины. Наверное, надеются, что у их детей будут такие же удивительные глаза, и Хас не спешит их разубеждать. В честь прихода весны устраивают праздник с большим костром в центре поляны. Тим отказывается идти, он не любит, когда много людей, и из всей деревни и общается только с четверыми. Тим не принял в свой круг даже новой жены вождя, хотя и был в друзьях с прошлой. Хотя дружба у Тима тоже специфическая, выраженная только каким-то более теплым тоном голоса, да часто затрещинами, хотя эти относились только к Барсу с Хасом. Барс же, будучи весельчаком, любит и праздники, и женское общество, и танцы у костра, хмельного только не уважал. Говорили, его отец любил выпить, как-то отправился на рыбалку, перебрав, и утонул, рано оставив Барса с матерью одних. Хотя мама его давно умерла, и заботиться уже было не о ком, Барс не выносил даже запаха спиртного, но других не отговаривал. А сегодня качает головой неодобрительно, видит, что Хас перебрал, и, помня о его взрывном характере, чувствует беду. В свете костра начинаются танцы, и Хас, сидящий с чашкой в руках на поваленном дереве, вспоминает тот день, когда был на совсем другом пиру, когда едва не женился на двоих. Как ему вообще задурили тогда голову, чтобы он собирался отказаться от своей свободы и связаться с кем-то? У парней его возраста уже были дети, но Хасу нравилась жизнь, которая была у Барса и Тима: свобода от семьи и необходимость заботиться только о себе. В неровном пламени огня Хас выбирает светловолосую женщину, отгоняет от нее того, с кем она танцевала. Тот ворчит, но женщина довольна, улыбается так, будто ей попалась более удачная пара. Хас сначала движется неровно, вспоминает, что танцевал там, в загробном мире. Повторить сложно, потому что там тело казалось легким и не кружилась так голова. Когда Хасу кажется наконец, что он ловит нужный ритм, вспоминает движения, он оборачивается к той, с кем танцует, и останавливается, разочарованный. Это не Кай в светлых перьях, походящий на солнце. Это просто женщина, похожая на него светлыми волосами и детской округлостью лица. И тогда Хас понимает — шаман душу-то его с того света вытащил, но саму ее Хасу не отдал. Оставил его душу себе, служить до самой смерти. На цепь у хижины своей посадил, и теперь Хас, бывший сильным воином, себя потерял, по душе своей тоскует. Он разворачивается от огня и шума праздника к темному лесу, туда, где стоит хижина шамана. Его звериная сущность рвется к хижине. Хмель кружит голову, прибавляет злости, и Хасу хочется сделать что-то жестокое. Наказать шамана так, чтобы тот отдал обратно душу, напугать, сломать. И он спущенным с цепи зверем бежит туда, в лес. Его никто не задерживает: даже волновавшийся Барс отвлекся на танцы у костра. *** У Кая костер зажжен вне хижины, около двери. Над ним — котелок с пойманной рыбой. Лед наконец-то не такой толстый, и можно рыбачить, а души рыб отчего-то не приходят к нему после того, как Кай съест их. Духи зайцев скатываются с пригорка, когда Кай вытряхивает свое одеяло, при виде них шаман тянется к шкуре с маской. — Хас! — кричит один из зайцев, прижав уши. Кай успокаивается, сворачивает одеяло. Его пес, всегда реагирующий на Хаса дружелюбно, вытягивается и машет хвостом, почуяв его приближение. — Хас задумал недоброе! — вторит другой дух. Выходит из хижины волк, принюхивается и, обнажив зубы, подтверждает: — Он пьян и раздражен. Тебе лучше бежать или драться с ним. — Раздражен? Из-за меня? — не понимает Кай, пока зайцы кружат у его ног заполошно, повторяя: «Времени мало! Он рядом!». — Стой, — снова принюхивается волк. — Душа его в смятении. Он сам не знает, чего хочет — искалечить тебя или поступить с тобой так же, как вы обходитесь с завоеванным самками… Кай разом перестает суетиться, застывает с одеялом в руках. — Сделать что? — переспрашивает он. — Как Элар, только по-человечески. Более животное, — с крыши подсказывает дух енота, и Каю кажется, что он улыбается. — Но ведь… нельзя, — растерянно проговаривает Кай, пока духи зайцев толкают его к лесу. Уже даже он слышит, как через деревья ломится человек, хрустит под его ногами снег и ломаются ветки. — Он в смятении, — напоминает волк. — Потом, потом это с ним обсудите. Сейчас уходи, иначе он сделает что-то ужасное и сам будет раскаиваться! *** Когда Хас подбегает к хижине, у нее еще горит огонь, дверь открыта настежь, но внутри нет никого. Свежие следы на подтаявшем снеге ведут вверх, в лес, и Хас, переведя дух, снова бросается в погоню. Шаман похитил не ту душу, от одного из лучших охотников он не скроется. Но, недолго проплутав между деревьями, Хас выходит по следам к своему дому, открывает дверь, уже понимая, что его обманули. На шум выходит мать с зажженной щепкой. — Шаман заходил? — спрашивает Хас, разуваясь. — Нет, с чего бы? Ты пьян что ли? Когда Хас оборачивается, он не удивляется тому, что следы шамана со снега исчезли. *** Кай сидит в паре метров от хижины, завернувшись в волчью шкуру, и из-за напущенного морока выглядит со стороны как снежный ком. Он ждет так некоторое время, пока не затихают вдали шаги, и скидывает шкуру. Волчий дух стоит у следов Хаса, глядя с тоской в темный лес. — Совсем запутался. Как был щенком, так и… ты же не злишься на него? Кай отрицательно мотает головой, тоже задумчиво рассматривает следы. Хас должен знать, что шамана нельзя трогать никому, и не настолько безрассуден, чтобы не бояться Элара. Видимо, всему виной хмель. Но в следующие дни Кай продолжает играть с Хасом в прятки — забирается на дерево, если воин ищет его в лесу, идет в деревню другим путем, если Хас ждет на привычной тропинке, и сбегает из хижины среди ночи, если духи говорят, что к нему снова идет человек с душой волка. Это не страшно — скорее весело, похоже на игру и вызывает в Кае странное, но приятное чувство, будто его ребра что-то щекочет изнутри. Чем больше бесится проигрывающий воин, тем веселее игра. *** Хас задумчив с самого весеннего праздника, говорит еще меньше, чем обычно, будто Тиму подражает. Они собираются втроем во дворе дома Тима, и, пока тот разводит костер, чтобы зажарить освежеванную тушку пойманного зайца, Хас сидит на заснеженных поленьях, сложенных аккуратно у стены дома. Шаман неуловим, если не хочет быть найденным. Хас уже и не знает, злится он за украденную душу или за то, как ловко Кай водит за нос его, сильного и ловкого воина. И чем дольше шаман прячется, тем больше ширится тоска под ребрами у Хаса. Шаман чудится ему везде, и по утрам Хас видит его сидящим на лавке, на которой спит. В лесу он уже не может ориентироваться на его следы, потому что образ шамана мелькает то тут, то там между деревьями. К тому же Кай открыто смеется над ним. Как-то Хас нашел его сидящим высоко на дереве и попытался забраться, но он был тяжелее, ветка под ним надломилась, и он упал в месиво грязи и снега, тогда и услышал впервые, как смеется шаман — по-мальчишески звонко. Хас после этого стал как одержимый, он пытался свалить все дерево, но выдохся и ушел за топором, а когда вернулся — Кая там, конечно, уже не было. — Тим, — задумчиво тянет он, и Барс заинтересованно замолкает, приготовившись слушать. — Поможешь мне поймать шамана? Барс снова заговаривает, трещит о том, что не нужно ловить шамана, к нему просто приходят, а он никогда не отказывает. Но Тим смотрит в глаза пристально: миг, другой. Кладет топор, которым разрубал крупные ветки на более мелкие щепочки, и подходит вплотную. Он ловко перехватывает Хаса одной рукой за шкирку, другой за штаны у копчика и, подняв над землей, выкидывает со своего двора в грязь. Их дальнейшее недолгое общение происходит через частокол, сопровождается крепкими выражениями и просто рычанием. Когда вслед за Хасом выбирается на улицу Барс, Тим бросает только: — Я тебя ждать не буду! — Да не ссы, я просто поговорю с мальчиком, пока он не запутался. — Я не мальчик! — огрызается Хас. — Я тебя на девять смен года старше, — напоминает Барс. — Когда ты только родился, я уже сам резал домашний скот. Не спорь. Барс дружески перехватывает его за дубленую шкуру на плече и тащит дальше от забора, чтобы не слышал Тим. — Слушай. Ну, проклятье, все дела — ты в курсе, конечно. Но если честно, я думаю, что все это ложь. Кроме шамана никто не говорил нам его не трогать, но никто и не пробовал. Так вот, я бы на твоем месте как-то мирно попытался это уладить. Поговорить с ним. Я насчет его хранителя не знаю, я его не видел ни разу, но могу поручиться, что, если кто-то попытается навредить шаману — тот точно утром проснется рыбой в проруби. А если шаман сам захочет освободиться, то… — При чем тут это? — злится Хас, пытаясь вырваться, чтобы избавиться от этого доверительного шепотка на ухо. — Шаман падла! Сам рыба глубоководная, он меня с того света вытащил, а душу мою не отдал! — Ну да, — без особой веры кивает Барс, только чтобы успокоить. — Просто ты признать не хочешь… Допустим, что у нас в деревне не шаман, а шаманка? Шаманка бы тоже душу твою украла или ты сам бы ей подарил? В деревне народ может и не заметил еще ничего, но мы с Тимом же видим, как ты реагируешь. Весна, конечно, но… Шаман выглядит так, будто ему весело… — Падла, — шипит с досады Хас. — Ну вот и сделай вид, что это шутка была. Ты же не хочешь, чтобы шаман тебя ненавидел? — Хочу! Чтобы душу мою!.. — Не, ты бы так не говорил, — слегка стукнув его по голове, возражает Барс. — Ты представь себе по-другому. Что он не будет от тебя бегать. Что он будет тебя ждать. Даже толкнувшееся под сердцем теплое чувство Хас воспринимает как колдовство, спорить с ним бесполезно, и Барс, сказав все, что хотел, оставляет его одного и сбегает обратно к домику Тима, чтобы не пропустить мясо. А Хас остается мало того что запутавшийся, но еще и голодный. *** О том, что скоро должен родиться ребенок Гиды, Кая предупреждают духи, которые живут на деревьях и перебираются к его хижине по листикам. Тогда шаман забирает заранее приготовленный мешок и идет к деревне. Акр, кажется, еще не знает: у своего дома он учит сына, как натягивать тетиву лука, и улыбается Каю спокойно, будто это очередной дружеский визит, но шаман взволнованно говорит: — Началось. И только после его слов раздается женский крик. *** Каю не нужно входить внутрь дома, происходящее там не его дело, этим займутся знающие больше старухи. Он же чертит вокруг дома круг, распыляет внутри него белый порошок из мешка и ставит у калитки две деревянные фигурки медведей, сам садится на землю ждать. Акр остается с ним на крыльце своего дома, беспокойно вглядываясь в сгущающийся сумрак. — Думаешь, она рискнет? — спрашивает он так, будто связываться с ним — большая ошибка. Отец Акра казался грозным воином, но сына не смог воспитать таким же стойким. Скорее, Акр и сам боится враждебной ведьмы. Единственное, что может его спасти, — это Кай у калитки в его дом. — У нее духи слабее… Я думаю, что духи совсем покинули ее. — Почему? — Потому что на том пиру, куда она продала душу Хаса, она была бы сама, но она побоялась туда идти. Она даже не могла забрать душу именно Тима, промахнувшись и попав в его ученика. С тем же успехом наконечника могла коснуться птица или лесной кот, а следующее прикосновение будет уже бесполезным. — Сможешь убить ее? — сразу спрашивает Акр. Он боится ее, как гадюки. И боится вождя того, враждебного племени, который убил его отца. Тот вождь похож на большого медведя, прямо стоящего на двух лапах. При желании он сможет переломить Акра пополам, так что Кай подумал бы, что он боится не зря. Но вот Тим не боится, и Барс тоже храбрится. И Кай не боится Гиены: сонмища духов, что постоянно окружают его, хватит, чтобы справиться с любыми ее проклятьями. — Если она покажется… Но она же не покажется. Я смогу защитить от нее тебя, защитить деревню. А убью ее, если она попадется мне, но Гиена хитрая ведьма, — Кай поднимается, держа свой посох за два конца как палку. — Со мной можно справиться физически. И вот от этого я прошу у тебя защиты. Если ты сможешь уберечь меня от воинов их племени, от их вождя… Кай и сам понимает, что Акр не сможет пообещать ему этого, в то время как сам Кай может гарантировать ему свою защиту. — Попроси об этом Тима, — не поворачиваясь, произносит шаман. — Он слушается только тебя. Если я скажу, что без меня ты и твоя семья умрете, то он только плечами пожмет. Если ты скажешь, что твоя жизнь зависит от меня — он будет защищать меня наравне с тобой. — Ты в меня не веришь? — пожалуй, Акр только вид делает, что удивляется. Он и сам в себя не верит — а еще собирался отдать шамана обратно в его племя. Хотя не покровительствуй Каю Элар, возможно, что и еще какой-то дух смог бы появиться в деревне без риска, и тогда шаманом смог бы стать хоть тот же Хас. — Твой отец стал вождем на пятнадцатой зиме от его рождения, — напоминает Кай, но не продолжает. С прошлым вождем он не посмел бы шутить или перечить ему, к счастью тот и не просил ничего запретного. И дело было не в возрасте, тот человек обладал таким влиянием, что если бы он однажды постучался к Каю и сказал, шаману продать душу за запретное умение, Кай бы не сомневался в необходимости его жертвы. И он всегда боялся, что однажды так и произойдёт. В деревне тишина, везде погашены огни, и жители ее попрятались, но не спят. Вне дома не только они двое — стоящий у калитки Кай замечает и Тима, притаившегося дальше от них, в нескольких метрах перед домом. Тот прячется в кроне дерева, местные души в испуге расселись по веткам дальше от него. И даже он углядывает что-то в неясных тенях, наклоняется ниже, всматриваясь. Кай видит их отлично — две черные собаки ростом с волков трусят по тропинке параллельно друг другу. Их глаза горят красным, и, разглядев наконец блеск этого отсвета, Тим привстает со своего места, но остается ждать. Он полностью доверяет шаману то, с чем не может справиться сам. Собаки останавливаются у барьера, скалятся. На своих шкурах они несут черный дым, но даже он проникнуть за нарисованный круг не может, шипит и испаряется бесследно. — Шаман, будешь много мешать, хозяйка и с тобой что-нибудь сделает, — рычит один из псов, и голос его не похож на человеческий. Это собачий лай, у которого есть понятное значение. — Разве похоже, что я боюсь ее? Пусть приходит в любое время. К тому же у вождя третий ребенок, нескоро еще будет новый, а она послала всего двух псов с проклятьем на шкуре. Кай опускается на корточки, чтобы рассмотреть ближе. — Это проклятье не ребенку, — понимает он, и злоба поднимается изнутри. Гиена хочет убить его друга, Гиду. Женщина в этот период самая беспомощная, в том числе духовно. Еще хуже — по этому проклятью вскоре за дочерью у Гиды появился бы второй ребенок, сын, который уничтожил бы в своей жажде власти и наследника, и все племя. Разозленный этим, представив, что было бы, не будь его здесь, Кай поднимается и выходит за пределы круга, к псам. — Меня проклясть попробуйте, падаль, — рычит на их языке он. Псы ощериваются, пока Кай готовится драться, но их всех отвлекает оклик: — Шаман! Это как гром среди ясного дня, потому что все племя притаилось, чует, что происходит что-то жуткое, и не страшно, кроме Кая только Тиму, да его ученику. Только вот не бояться Тим его научил, а не высовываться — нет. Прежде чем ответить, Кай в два прыжка забирается на частокол забора Акра, уже оттуда недовольно ворчит: — Сейчас не время. Тим уже спускается со своего поста, хватает за шкирку ученика и тащит в темноту. - Шаман! – надрывается Хас, упираясь. – Ты украл мою душу! Оставил у себя ведь, признавайся! Кай молчит, только подтверждая опасения, и лица его за маской не видно. Но, прежде чем Тим переходит к более грубым методам, шаман выпрямляется и громко отвечает: - В моей хижине и так тесно от духов, чтобы обманом селить туда еще одного. Голос его снова насмешливый, задорный, и хотя Хас верит ему, все равно хочется стащить того с забора и сделать что-то непозволительное. Но Тим сильнее, и, взвалив его на плечи, как добытого кабана, он уносит Хаса дальше от дома вождя. - Наверное, надо было ставить частокол повыше, - задумчиво замечает Акр от крыльца. – Хас за что-то зол на тебя. Разобраться? - Да нет, мы просто играем, - отвечает Кай и снова спускается вниз, на этот раз в круг. Его плохое настроение улетучивается. В самом деле, жаль, что у них не так много времени, ведь могли бы просто поговорить. Оказывается, вот почему Хас злится, придумал еще. Но сначала дело – Кай чертит силуэт в воздухе и поет, призывая дух, который слишком большой, чтобы помещаться в его доме всегда. К тому же Кай не ел его мяса, он просто забрал оставшийся от охоты череп и когти для обряда. Череп этот поднимается вместе с мешком, в котором Кай его принес, стряхивает с себя ткань и начинает обрастать мясом и медвежьей шкурой. Медвежьего духа нельзя призвать зимой, он спит, как и все медведи, поэтому Каю, можно сказать, повезло, что роды выпали на весну. С другой стороны, этот дух - слишком сильная магия для двух псов. Он мог бы справиться с парой десятков таких без вреда для себя. Медведь не говорит, он медлительный — поднимает лапу и резко опускает вниз, и, хотя псы бегут врассыпную, ударная волна разрывает одного из них. — Стой за кругом, шаман, — подсказывает знакомый голос волка. Кай осматривается в поисках его — он стоит между деревьями, наблюдая за дракой. — Там и для тебя «подарок». Он внимательно наблюдает, как гоняет пса неповоротливый медведь с черепом вместо головы. Противник отскакивает, но далеко отойти не может: проклятие испаряется, оно все слабее. Кай видит и как один из ударов отсекает лапу, и как следующий удар обрушивается уже на голову пса, тот рассыпается, испачкав снег черной кляксой. Уже тогда из этой гнили появляется такой же черный червяк, извивается и, выпрямившись, как стрела, летит к Каю. Но это проклятье ударяется об барьер, корчится уже у линии. Медведь исчезает хлопьями, поднимающимися вверх, а волк наконец срывается с места, подхватывает червяка около барьера и перекусывает пополам, сплевывает черную жижу и ест снег, чтобы очистить рот. Кай даже не успевает рассмотреть, какое именно проклятье ему несли. Все могло быть не так страшно, со слабым проклятьем в своем теле Кай и сам мог бы справиться. Когда все заканчивается, к крыльцу выходит женщина, вытирая о передник испачканные в крови руки. — Девочка, — наклонившись к Акру, сообщает она. — И ребенок, и Гида живы. — Шаман, зайдешь на праздник? — приглашает вождь. — Завтра, — обещает Кай, разминая плечи. — Сегодня и мне, и вам нужно поспать. Угрозы больше нет, но круг я на всякий случай оставлю. *** Кай возвращается к себе на рассвете, когда особенно холодно. Даже теперь, с приходом весны. Дыхание инеем замирает изнутри маски и снова тает от нового выдоха. У хижины Кай останавливается, пошатнувшись, — в дверях ждет Элар, все духи из хижины попрятались в ветках деревьев кругом, а внутри все же горит костер, которого Кай, уходя, не оставлял. — Ты долго, — приветствует Элар. У Кая ломит плечи, и хочется спать, сейчас этот дух очень не кстати. Конечно, его можно вежливо выгнать, но Элар может затаить обиду и в следующий раз заявиться в более неподходящий момент, например, где-нибудь посреди деревни. — Ты все это время ждал? — Кай не снимает маски, чтобы не пришлось улыбаться. — Да. Ты работал? — Супруга вождя родила девочку сегодня. Я защищал ее. Элар принюхивается так, что волоски на шкуре шевелятся, вытягиваясь к духу. — Гиена?.. Ты знаешь, от нее отказался Суруб? — Подозревал, — кивает Кай. — Почему? — Она приносила ему кровавые жертвы… Куда больше, чем ему того было нужно. Ей просто нравилось приносить их. К тому же Суруб не требует мучить перед смертью. Этого хотела она. Ему не понравилось то, что она творила от его имени. — Но ее племя не знает, что Суруб больше не покровительствует ей? И что можно больше не приносить жертвы?.. — Именно. Она эгоистичный шаман, убедившая племя, что остальные — лжецы. Вождь потакает ей, ему все равно, ведь она приносит в жертву лишь врагов. От отца Акра в деревню вернулись только голова с отрезанным языком и несколько пальцев. Кто знает, был он жертвой богу или местью чужого вождя. — Она ненавидит тебя, потому что ты можешь прийти со мной в их деревню и уничтожить ее, — продолжает Элар, улыбаясь. Кай, как бы медленно ни шел, уже на расстоянии вытянутой руки. Дух снимает с него сам маску вместе с волчьей шкурой, гладит по щеке, и от нее по замерзшему телу начинает струиться тепло. Кай хмелеет от него, прикрывает глаза, наслаждаясь. — Я не пойду в ту деревню, — отвечает он. — Я не такой смелый, а кроме Гиены есть еще ее вождь и их воины. Был бы жив прошлый вождь, я бы уговорил его на войну, а Акру я не могу доверять… К тому же, что будет с Гидой, если он умрет? Как супругу вождя проигравшего племени ее нужно будет отдать их вождю… У того вождя непроницаемое лицо без эмоций и глаза еще более ледяные, чем у духа зимы. — Заходи внутрь, — зовет Элар и отодвигает руку, заставив Кая тянуться за теплом. Шаман едва не падает от этого, приходится подчиниться и войти внутрь, закрыть хлипкую скрипучую дверь. Теперь, отогревшись, Кай возвращается к тому, на чем остановился в прошлый раз — развязывает тесемки на вороте, снимает через голову рубашку, садится на свою подстилку — та тоже теплая, будто нагретая. Не сказать, чтобы Каю это не нравилось, но у него никогда не было выбора, принимать ли Элара. Одни духи довольствовались только плодами и фигурками, другие требовали для своей подпитки жизни животных или даже людей. А Элар кроме еды и фигурок брал себе Кая. Это было не так плохо, потому что если бы Элар требовал человеческих жертв — Кай должен был бы ему подчиниться. И все же, Кай чувствовал себя странно и неправильно, когда это происходило. Расшитая одежда Элара касается голой кожи Кая, когда дух наклоняется к его лицу, и вскоре весь мир для него темнеет, утонув в провалах глаз. Элар полностью погружается в Кая, растворяется в его теле, и шаман чувствует себя аквариумом, наполненным рыбками, что щекочут его изнутри. Это одновременно и приятно, и невыносимо, стоя этого не перенести, и Кай сворачивается, притянув колени к лицу, от накрывших его ощущений, дышит тяжело, всхлипывая, когда одна из «рыбок» задевает что-то внутри него. Не сказать, что Кай это просто терпит — ему приятно, как бывает только с Эларом. Сила духа перетекает в его теле, от кончиков пальцев на руках по позвоночнику и к пяткам. Несмотря на тепло, Кай покрывается мурашками, сжимается сильнее, закрывая себе рот руками, потому что от ощущений, от этого контраста хочется орать. Он теряется в этом потоке внутри и понемногу начинает приходить в себя, только когда Элар покидает его тело, постепенно, не торопясь, оставив жар и какую-то часть своей силы внутри Кая. Шамана трясет от испытанного, на ладонях остались красные следы от зубов. Элар теперь сидит на его подстилке со спины Кая, осторожно пальцами касаясь позвонков, каждым прикосновением вызывая новую судорогу. — Если тебе будет мало силы, потому что еда успела закончиться… Просто зови меня. Это даст тебе возможность протянуть без еды еще дней пять. А потом могу снова прийти я… — предлагает Элар. Кай сглатывает, отодвигается, чтобы избежать новых прикосновений, отвечает, не поворачиваясь: — Но у меня достаточно. К тому же… Мне стыдно отвлекать по пустякам такого сильного духа. — Ты не пустяки, Кай, — возражает Элар, наклонившись ниже. Его зубы-ниточки погружаются в голое плечо шамана, и тот вскрикивает от ощущений: это и приятно, и больно, потому что дух зубами касается и души Кая. — Если кто-то попытается причинить тебе боль, то я сам уничтожу этого человека или духа, даже если это будет Гиена. Но раз ты говоришь, что ее трогать не надо, — я и не буду. *** Измученный и в то же время полностью обновленный, Кай просыпается, когда солнце уже в зените. Дремлет у костра дух енота, спит у ворот в хижину волк, и остальные расползлись, если и не спят, то ведут себя тихо. Костер дотлевает в своем гнезде. Кай выдохся настолько, что так и заснул голым, но не замерз. Он накидывает рубашку, не затянув снова ее ворота, надевает штаны, идет подбирать свою маску и шкуру к двери в хижину. И замирает на пороге. В венок вплетены те немногочисленные весенние цветы, что успели появиться. Как такового венка из них не получилось, поэтому туда же вплетены упругие веточки деревьев. Но при этом он большой, похож на целое воронье гнездо, особенно из-за веточек. Такие венки — начало обряда ухаживания вместо признания в любви. Или простая формальность — начало свадебного обряда. И держит это недоразумение обеими руками Хас, стоящий напротив двери с таким видом, будто простоял несколько часов так и еще простоит столько же. Он мог просто войти и разбудить Кая, но он и теперь делает непонятное движение, шаг назад, как бы готовясь бежать. И передумывает, возвращается на место, протягивает Каю венок, глядя вниз, на свои ноги. — Я… — начинает Кай, и сам растерявшись, а договорить не может. Потому что если снова скажет, что неприкасаем, принадлежит духу, а не людям — Хас уйдет. Больше не будет преследовать его по лесам или заходить в гости, а потом и вовсе позовет Кая как шамана венчать его с девушкой из соседнего племени. — Разве ты не знаешь? — Знаю! — рявкает Хас, не поднимая головы. — Мне плевать на беды или проклятье, или что там на меня обрушиться должно… Он выпрямляется, смотрит зло, будто Кай его враг, и продолжает уверенно: — Я хочу тебя себе… Тебя — своим. Тут мало будет одного касания. Даже если я сдохну от этого… Ты сам виноват! Ты показался мне во всем блеске своей души, когда вытаскивал с того света! Я такой ни у кого больше не найду, мне нужна именно эта, твоя! Волк зевает, смотрит на него лениво, просыпаются остальные духи, начинают толпиться в дверях, чтобы посмотреть, но большинству за Каем не видно, что происходит, зато слышно замечательно, и между собой они шепчутся, смеются, но не зло. Они рады. — Очень сильный дух, — выносит свой вердикт волк довольно. — Соглашайся. Он скорее умрет, чем оставит тебя в беде. Этот защитник будет оберегать тебя в отсутствии Элара, а на приходы духа будешь выгонять его из дома. Дело не в том, что Хас сможет его оберегать. Просто никому раньше не нужен был шаман, как человек, а не обладатель дара. Никто не хотел заглядывать под его маску, и уж тем более никто не хотел его себе. Все это вспыхивает в Кае снова тысячей искр по телу, ближе к сердцу и животу. И он не хочет лишиться этого, как если бы ему вдруг впервые дали что-то свое, личное, когда раньше все было общим. Глаза Хаса добреют, когда шаман протягивает руку, чтобы забрать его венок. Это кажется глупым, потому что обряд ухаживания предназначен девушке, но Кая это не так беспокоит, как перспектива разговора с Эларом. И все же Хас преувеличивает для себя значение принятого венка, потому что следующим движением оказывается около Кая, прижимает его к доскам двери, и под его руками трещит ткань рубашки, которая и так не была завязана. Но прежде, чем Хас успевает зайти дальше — его даже не Кай, а откуда-то взявшимся порывом отшвыривает обратно на тропинку. Кидает с такой силой, что он падает, трясет головой, чтобы прийти в себя, а когда поднимает взгляд — обнаруживает дверь плотно закрытой.