В ожидании лета

Барс приходит в гости вроде как к Акру, но получается, что под предлогом «посмотреть на маленькую», совершенно этим не заинтересованный, он оказывается у Гиды вместе с Хасом и заявляет, как само собой разумеющееся: — Хасу нужно помочь приготовить хлеб. Тим не умеет, я тоже, мать его выгнала. Гида молчит долго, раздумывая над вариантами того, что может сделать — выгнать их обоих, сказать мужу, чтобы больше его друзья у них не появлялись, или просто запустить в Барса обмоченной ребенком тряпкой. — Разве не Кай должен готовить хлеб? — доходит до нее наконец. — Да ладно, Кай не будет готовить! — вмешивается Хас. — Почему? — Потому что это должна сделать девушка. Он не будет готовить хлеб, потому что это делает его бабой. — А он умеет, — кивает Гида. — Серьезно, мне не до этого. Предложи Каю приготовить вместе. Да и вообще, не понимаю, зачем следовать ритуалу… Разве ты не провел ночь в его хижине? — Мы просто спали под одним одеялом. Ему нужна была поддержка, — Не могу понять, почему он так убивается из-за собаки, — вмешивается Барс. — Может, стоит подарить ему другого щенка? — Это все равно что после смерти брата дарить нового ребенка, — отказывается Гида, пеленая плачущую дочь в новую тряпку. — Пусть посадит Хаса на цепь. И то полезнее. — Пойдем, она не поможет, — цыкает Хас. — Стоять, — командует Гида. — Ждите, когда ребенок заснет. Потом что-нибудь постараемся сделать. — Почему вдруг передумала? — настораживается Хас. — Потому что это для Кая, — и уже не без сарказма прибавляет: — Ему же нужна поддержка. *** У шамана день уборки — обновить символы на стенах, выгрести золу из гнездовища костра и подмести в хижине пол. Кроме пауков и прочих насекомых из щелей в досках выползают мелкие духи, Кай поддевает их метлой, гонит прочь из хижины: у него и от крупных духов тесно, а тут еще всякая мелочь мешается. — Что, ты не будешь перетряхивать одеяло? Менять солому? — предлагает волк, будто издеваясь. От Хаса на одеяле и подстилке инеем остался голубоватый светящийся след, не видный другим людям. — Он ведь не оставляет всегда такого? — не поддается Кай. — Нет. Наверное, очень сильно переволновался… Территорию свою пометил. На тебе наверняка тоже оставит метку, когда доберется. — Почему не попытался оставить сегодня? — не понимает Кай, так и замерший с метлой посреди хижины. — Он же не дурак, он попытался сразу взять тебя себе, но ты прятался от него. Попытался ласково — ты снова сбежал. Он понял, что надо делать. Ты же стал доверять ему. — Просто понял, что он может себя контролировать, — Кай, сообразив, что не двигается, поддевает метлой какого-то медленного духа, похожего на плывущего над полом червя, стряхивает его уже за порогом. — Почему они все лезут сюда?.. Разве я не ставил защиту от духов?.. — Ты не голоден? — потянувшись, спрашивает волк. — А? Я уже ел сегодня, — пожимает плечами Кай и оборачивается на смешки сидящих на крыше крыс. — Свежим хлебом пахнет, — довольно тянет волк. — Ну… Наверное, из деревни, — все еще не понимает Кай. — Мало ли… И уже после этого слышит, как кто-то идет к его хижине через лес. Шаман для селения — существо потустороннее, он может есть и спать, но убираться — что-то очень приземленное, во всяком случае, так думает Кай, который бежит прятать метлу, потом надевает все ту же маску, выбираясь к тропинке ждать гостя. Но когда из лесу появляется Хас, несущий осторожно что-то, завернутое в светлую чистую тряпицу, Кай расслабляется и снимает маску. Хас ходит к нему как к человеку, а не как к посреднику между миром людей и чудовищ. — Ты ведь только утром ушел, — удивленно произносит Кай и бездумно подставляет руки, на ладони ему опускается теплое, и становится понятно, что свежим хлебом пахнет именно этот сверток. Только тогда до Кая доходит то, что он забыл: готовка особого белого хлеба — ответ в благодарность за венок, продолжение того ритуала. — Я всю ночь спать не мог. Слушал, как ты дышишь, и представлял. — Что? — Время, когда смогу не просто лежать рядом, — не смущаясь, прямо отвечает Хас. — Мне сложно ждать. А ты забыл про хлеб. — Все так серьезно? — сглотнув слюну, потому что в руках по-прежнему ароматная мягкая булка, которую теперь надо разделить надвое, и вторую половину можно — и даже нужно — съесть. Получается, что силы воли у Кая меньше, чем у Хаса: он разворачивает хлеб, разламывает, и тот исходит ароматным дымом. — Тебя уже не отговорить? Хас, уже как свой, будто все давно обговорено и решено, придвигается вплотную, кладет привычным жестом руку на поясницу Каю, на случай, если он попытается сбежать, и языком касается кончика носа. Кай расслабляется так, что, кажется, вот-вот упадет или выронит подарок, но рука на пояснице удерживает его. — Может, внутрь войдем? — глядя не на Хаса, а куда-то в пространство перед собой, предлагает шаман. Тот только кивает, нахмурившись, опускает руку. В хижине к Каю возвращается его чувство реальности, он раздувает огонь, садится на подстилку, протягивает Хасу его половину, и, принимая, тот садится рядом. — Никак не могу понять, что ты обо всем этом думаешь, — признает Хас. — Если не трепаться про Элара с его проклятьем, и момент достаточно подходящий, а враги не в двух шагах от нас. Пока все, что ты делаешь, это позволяешь, и любое лишнее движение чревато. — Хочешь сказать, ты меня приручаешь? — довольно спокойно для человека, который некоторое время назад пялился в никуда, спрашивает Кай, вдыхая аромат свежего хлеба. — Хочу знать, нужно ли тебе это. — Можно подумать, ты отступишься, если я откажусь, — в словах Кая звучит даже некая гордость, и Хас не знает, как к этому относиться. Не похоже, что шаман просто играет с ним, потому что над обоими, подобно строгому отцу, висит возможность быть проклятыми. — Следующее, что я должен, — принести тебе сердце. — Обряд обязательно доводить до конца? — гордость выветривается из Кая, теперь он смотрит в сторону. Принимая предложение, он должен съесть сердце, но он ведь не ест мяса. — Да, — кивает Хас и наклоняется, прислонившись к боку Кая. — Потому что иначе ты сможешь от меня сбежать. Когда Кай оборачивается, их лица оказываются близко друг к другу, но он не смущается, откладывает хлеб к себе на колени, руки кладет на щеки воина. — Я никуда не денусь, — серьезно заверяет Кай, и на этот раз Хас не дышит, чтобы не спугнуть. Он и правда относится к шаману как к зверьку. *** — Мне нужно сердце, — вернувшись в дом Тима, с порога заявляет Хас. Засевший в это время в гостях Барс реагирует первым: — Зачем? Перед ним разложены стрелы без наконечников, Тим точит новые. — Как это зачем? Он на все согласен. Он может есть мясо, просто по каким-то там убеждениям этого не делает… Но он съест сердце, которое я принесу. — Попроси у матери куриное, — вступает в разговор Тим, не отрываясь от наконечников. — Все так делают. — Это Кай! — будто это должно все объяснить, напоминает Хас. — Кай, блин! Я не могу принести ему куриное сердце! Не могу притащить сердце кролика или свиньи. Мне нужна крупная дичь. — Ты же хочешь поскорее, — не понимает Барс. — Кай что, из тех, кто до свадьбы не дает? — Он должен быть полностью моим, — Хасу снова кажется, что это все объясняет, и Барс перестает с ним спорить, напоследок выдав что-то вроде: «Ну раз надо полностью». Но Тим по-прежнему точит наконечники для стрел, а Барс возвращается к оперению. — И что? Не собираетесь со мной идти? — Весной нельзя охотиться так часто, — напоминает Барс, снова откладывая работу, пока Тим продолжает свою. — Не у тебя одного весной любовь. Животным размножаться надо. Много поймаем весной — будет мало дичи осенью. Понимаешь? И не надо тут вести себя как ребенок. Если что-то нужно, то нечего ночью с ним наедине просто рядом лежать. — Тим! — переключается тут же Хас. Тот, по-прежнему не отрываясь от наконечников, спрашивает только: — Чье сердце хочешь? — Два идиота, — заключает Барс и получает за это только выразительный взгляд, напоминающий ему, что перья сами себя не порежут. — Оленя было бы лучше всего, — радостно отзывается Хас. — Хорошо хоть не медведя, — ворчит Барс, продолжая заниматься оперением. — Выходим завтра на рассвете, — добавляет Тим. — Ты забираешь только сердце. Остальное — нам. — Согласен, — кивает Хас, но таким довольным уже не выглядит. *** Гида слишком занята ребенком, а Хас пропадает из селения на несколько дней. Из собеседников у Кая остаются только духи, но и те все чаще шушукаются по углам, как зайцы, или загадочно молчат со всезнающим видом, как енот. Дважды за эти дни Кая зовут в деревню, но эти визиты не требуют каких-то особых обрядов или умений: Кай только осматривает больного, возвращается в хижину с родственником и отдает ему один из порошков. Кай почти не разговаривает во время такой работы. В первое посещение деревни он еще осматривался в поисках Хаса, но потом узнал, что тот отправился на охоту с учителем, и успокоился. Ему казалось неправильным, если Хас был в селении и не заходил, хотя Кай и не знал, что им вместе делать. Просто посидеть рядом было бы замечательно. Он вспоминает о тех фокусах, которые знал — не имеющие магического значения, просто интересные внешне, как фиолетовый костер или иллюзии, за которыми мог прятаться. Хочется найти способ, чтобы обычный человек смог увидеть духов. Кай впервые ощущает себя по-настоящему нужным, интересным. Раньше свое мастерство он воспринимал как должное. «Мне подчиняется сильный дух, поэтому селение в безопасности», — думал Кай, но сам он был просто безликой маской и волчьей шкурой, позволявшей ему казаться больше. Но Хас принял его таким, как есть, без маски. Захотел разглядеть под этим что-то человеческое. Кай не то чтобы сдался, он мог сколько угодно бегать, да и в конце концов мог пожаловаться вождю. Но Хас нравился ему. Будто раньше, когда его упрямство и силы не были направлены на Кая, тот не мог разглядеть их. Словно, поступая хорошо именно с ним, Хас заслуживал все больше и больше симпатии, и из Кая, который не против, чтобы пришел кто-то сильный и забрал его, он превратился в Кая, который хочет принадлежать ему и больше никому другому уже не подчинится, даже если появится кто-то сильнее и упорнее. Упрямство Хаса получило свое — породило в Кае ответное чувство, заставляющее думать о том, на что будет похожа вскоре его жизнь. Где они будут жить, как это будет, как объяснить Элару, что Кай не мог по-другому. Каждый стук в дверь Кай воспринимает как возвращение охотника, даже если духи заранее говорят, кто из селян пришел. А потом, когда Кай устраивается спать, когда стихают разговоры духов в хижине, он впервые понимает: между парами происходит что-то еще, кроме лежания под одним одеялом, объятий или защиты. Что-то, чего Кай никогда не видел, потому что это должно происходить наедине, за стенами, вдалеке от чужих глаз. И, честно говоря, Кай слабо представляет себе, что именно там происходит. То есть, конечно, он мог бы объяснить, откуда берутся дети и что куда пихается, но ведь на самом деле оно должно было стать чем-то еще, кроме простой механики секса. И вот это Каю сложно понять. Но главное, о чем он догадывается, уже когда засыпают все духи — он принимает как факт то, что с Хасом надо заняться сексом. Свое тело вдруг начинает казаться ему недостойным. Хас, как и все воины-охотники, сильный, плечистый. Кай же ростом с Гиду, даже, кажется, чуть меньше. Не откажется ли Хас от него, когда на завершающем ритуале они снимут одежду, и он поймет, что ему досталось? Не увидит ли Кая заморышем? Мысли эти не дают покоя, Кай даже не пытается спать, лежит, глядя в темноту. Хас прав, Кай почти не отвечает на его чувства, а при попытке стать ближе — сбегает. Отдать себя полностью будет лучшим доказательством его любви. Утром духи вытягиваются к двери, принюхиваясь, но ничего не говорят. Кай вскакивает и выбегает из хижины, но у костра сидит Весна, жует стебель сурепки. Шаману она улыбается и протягивает другой из принесенной связки. Кай кивает и садится рядом с ней, завтракать. Весна и Осень — два духа, которым не нужно даров, они сами приносят шаманам гостинцы. Опять же не всем, но к Каю иногда заглядывают. Когда Хас возвращается, Кай понимает это сам, каким-то своим шестым чувством, а может и узнает его походку, звук, с которым только он продирается через лес к хижине. Это возвращение приходится на вечер пятого дня с его отсутствия. Кай с того момента, как ему сказали, что воины ушли охотиться, знал, с чем придет к нему Хас. Знал и внутренне готовился к тому, что это нужно для обряда и что вряд ли это будет сердце мелкого зверька. Хас возвращается уже как к себе домой — вываливается из зарослей на тропинку, придерживая у груди завернутое в тряпку, как до этого хлеб. Но новый подарок пачкает ему руки и одежду в просачивающейся крови. И на застывшего у двери в хижину шамана Хас реагирует так, будто они уже давно живут вместе: поднимает маску, касается языком носа, прижавшись к шаману и пачкая его тоже в крови, и в этом объятии передает в его руки подарок. Хас не говорит после этого ничего, разворачивается и тем же путем, каким пришел, уходит обратно. Для него это тоже лишь следование обряду, ему не нужен ответ, и он знает, что Кай не попытается отказаться или вернуть ему подарок. И это правда, потому что у Кая с самого его ухода припасен лук, чтобы приготовить подаренное сердце. *** Утром Кай просыпается от того, что кто-то смотрит на него в упор. Завозившись, он переворачивается на спину, убирает одеяло с головы. Стоящий над кроватью светлый, полупрозрачный олень выдыхает ему в лицо, низко наклонив голову. — Я не только съел твое мясо, — все еще лежа на подстилке, произносит Кай бесцветным голосом, — тебя убили именно из-за меня. У людей обряд… Олень упирается передними ногами в пол, наклоняет голову, но его сносит прыгнувший волк. Дух волка не такой красивый, как остальные — он больше похож на свою же мертвую шкуру с глазами навыкате, но он самый сильный из постоянных обитателей этой хижины. Волк удерживает нового духа на полу, пока Кай поднимается, окунает руки в стоящую на столе воду и проводит по лбу взбрыкнувшего было оленя. — Ты продолжаешь жить как дух. Если бы тебя съел обычный человек — ты бы блуждал по лесу, пока твоя душа не перегнила бы так же, как тело, — безжалостно произносит Кай. Олень снова пытается вырваться, и Кай повторяет касание мокрых пальцев к его морде, это успокаивает животное. Но, когда волк его отпускает, олень выбегает, едва не выломав дверь. — Дай ему время, — глядя вслед, предлагает рассудительный волк. Кай кивает безразлично, идет умываться той же водой, которой споласкивал руки. На самом деле именно этого духа ему хочется приручить, ведь вместе с сердцем этот олень — подарок от Хаса. Духи не могут убежать от Кая, их все равно тянет обратно, но сейчас он осознает, что никто и не пробовал: мелкие зверьки быстро принимали свою судьбу, а волк, появившись перед Каем, сказал только: «Такому слабому щенку понадобится защита и мудрый наставник». Как бы сделав Каю одолжение своей защитой, он остался рядом с ним как помощник, а не как прислужник. К остальным же духам он относился именно как к прислуге, хотя те в основном и бездельничали. Кай знает, что Хас не придет до сумерек. Потому что это тоже обряд — Хас должен появиться к ночи. Чего Кай с опаской ждет, так это кого-то из селения с просьбой о помощи, ведь шаман не сможет отказать. Ближе к вечеру Кай спускается к реке, оставив в хижине шкуру и маску, на берегу нехотя раздевается. Лезть в холодную весеннюю воду, конечно, не хочется. Для начала Кай так же, через силу, брызгает на себя водой, и уже эти мимолетные прикосновения вызывают в нем дрожь. И когда кажется, что хуже и холоднее уже не будет, Кай выпрямляется и входит в воду. Его хватает на несколько шагов от берега, пока вода не становится ему чуть выше пояса, после этого он замирает, дрожа всем телом, сгибается, погрузив в воду руки до запястий, зачерпывает воду, оттирает от остатков краски лицо. И вздрагивает, подняв букет брызг, услышав, как на берегу хрустнула ветка. Кай, который и без маски чувствует себя голым, теперь стоит совершенно обнаженный в воде по пояс. Он оборачивается осторожно, убирая ладони от лица, и не знает, вздохнуть ему с облегчением или смутиться. На берегу стоит Хас, наблюдая за купанием с жадностью, он впервые видит Кая без одежды, да и без краски тоже — впервые. — Разве ты не должен прийти позже? — посиневшими от холода губами спрашивает Кай, и звуки его голоса выводят Хаса из ступора, он тоже скидывает дубленую шкуру, рубашку и штаны, попутно ответив: — У нас одна река. — Она довольно длинная, — замечает Кай, стараясь не смотреть. Он вспоминает о том, насколько он отличается от Хаса — щуплый, слабый. И все же оборачивается, услышав плеск воды. Хас не готовится так долго, как до этого решался Кай, заходит в воду сразу, ему вроде и не холодно, что-то другое греет его, он идет целенаправленно к шаману, как спущенная на воду лодка, вызывая волну впереди себя. Каю хочется прикрыться — не потому, что это смущает, а потому, что он кажется себе недостойным, но Хас касается его лопаток, и рука эта такая теплая, будто тот и не стоит по пояс в холодной воде. — Хорошо, ты меня поймал, — соглашается Хас. — Я шел по твоим следам. Я не мог ждать дальше. Ты замерз? — А ты разве нет? — Кай млеет даже не от прикосновения, а от перетекающего в него тепла. — Нет. Мне с самого утра жарко, какое-то пламя внутри. Настолько горячее, что я боюсь сжечь им тебя. Кай не отшатывается, даже прижимается холодной кожей к Хасу, который и правда горячий, будто горит изнутри, и тот тоже выдыхает, успокоившись. — Да, так лучше. Когда они выбираются из воды, Хас накидывает свою шкуру на Кая, поверх голого тела, заворачивает и, подумав немного, взваливает его на плечо, как добычу. Кай не возражает, потому что не знает, что точно будет происходить дальше, только в общих чертах. Они должны вернуться домой, но кто знает, может появился обычай носить на плече избранницу. В хижине все по-прежнему, если не считать того, что следовавшие за Каем духи не заходят внутрь. Пытается протиснуться в дверь хитрый енот, но волк ударом лапы выбрасывает его. Вытягиваются поодаль любопытные зайцы. Впервые Кая оставляют наедине с кем-то в его хижине. Это он успевает заметить, все еще болтаясь на плече Хаса. Тот осторожно сажает его на подстилку, и Кай понимает, что ему не показалось — после купания Хас так и не оделся. Плотно закрыв дверь, он разводит костер, скорее для Кая, чем для себя, тянет с него дубленую жесткую шкуру, успокаивая: — Я просил разрешения Акра. Он сказал, что сегодня тебя не тронут, только если на селение нападет злой дух. А если нападет — Тим обещал селян пинками гнать обратно в дома и самому справиться с духом. — Это ничего? — невпопад спрашивает Кай, он держит шкуру, но все же позволяет ее стягивать, просто медленно. — Что я… Неудачный. Недоросток. — Нормальный у тебя рост, — пожимает плечами Хас и, сам заранее сдерживая смех, продолжает: — Для девушки. Ладно-ладно, я имею в виду, что ты не воин. Ты шаман. Тим такой же тощий, как ты, между прочим, а когда от нас с Барсом уставал — вышвыривал обоих. Кай открывает рот что-то сказать, но закрывает и глаза отводит, хотя виной тому не то, что он снова остался голым. — Что? — удивленно спрашивает Хас. — Тим тощий как девушка? — Нет, ну… Да нет, на девушках все-таки мяса больше. Что не так-то? — Ничего, это дело Тима. Я не думаю, что нужно об этом говорить у него за спиной. Хас только пожимает плечами. Тим летит к Экубу со всей деревней и миром, проклятие Элара туда же, потому что на подстилке сидит обнаженный Кай, сведя колени, как последний заслон. — Это не важно сейчас, — Хас облизывает губы, не отводя глаз от сведенных коленей. — Вообще ничего не важно. Он касается кончиками пальцев светлой кожи Кая, наклонившись ближе, к самому лицу, вдыхает ставший таким родным запах, ладонями проводит по бокам, по бедрам и наконец по еще влажным ногам. — Все произошло так быстро, а мне кажется, что я целую вечность ждал, — шепчет Хас так, будто их могут услышать. Кай ерзает с чувством, которое можно принять и за нетерпение, и за смущение от чужих прикосновений. Он холодный, и своими действиями Хас будто сквозь лед пробивается к нему, к самой сути шамана. Хас уже практически лег грудью на сведенные колени, руками достает до спины, греет и ее, оттаивают напряженные лопатки. Если Кай хочет больше тепла — придется раскрыться. Но сам Кай, до этого бывший лишь застывшим айсбергом, тянется к нему, обнимает за шею, горячим языком проводит по плечу, прижимает кожу губами. Он расслаблен настолько, что Хас только слегка толкает — и Кай падает на спину, теперь глядя удивленно, будто его отвергли. И чертовы ноги не раскрывает, так и держит согнутыми, как последний барьер, за который Хасу нельзя. Возвращаясь к прежней неспешности, Хас губами касается коленки, глядя сверху вниз, кладет на нее голову боком и только смотрит. Сейчас даже смотреть на обнаженного Кая — намного больше, чем то, что он мог раньше, а от осознания, что можно будет сделать еще, у Хаса сладостно сводит бедра и стоит так, что силы воли на нежность и неспешность все меньше и меньше. Теперь он гладит только ноги, напирает, с силой нажав на них своим телом, и, завороженно наблюдая за ним, Кай сдается и разводит колени, позволив лечь на него полностью. От переизбытка чувств Хас хватается за шкуру у головы Кая, чтобы не оставлять следов на нем, не делать ему больно даже из самых лучших побуждений. Шаман, понимая, поворачивает голову и касается губами рук, и это успокаивает. Но когда Хас, скорее инстинктивно, чем правда зная, что делает, пытается толкнуться, пока даже не внутрь, а задев головкой внутреннюю сторону бедра, Кай снова закрывается, начинает суетиться, шепотом же просит: — Погоди… Пожалуйста, это не так… — А как? — не понимает Хас. Ему приятно уже и от того, что он трется о Кая, и попытку выбраться из-под него он воспринимает чуть ли не агрессивно, хватает за плечо, тянет обратно, и Кай гладит поверх его руки, говоря ласково, как со зверем: — Я тут, мне только нужное кое-что. — Шаманское? Ты превратишься в девушку? — с энтузиазмом приветствует эту идею Хас, не зная, как можно спать двум парням. Кай только вздыхает: — Можно и так сказать. Он подхватывает из всего разнообразия глиняных сосудов один, пока Хас довольствуется тем, что может осмотреть его и со спины, возвращается, ложится рядом, зачерпывает из сосуда мазь, опускает руку вниз. До Хаса только тогда доходит, как именно два парня могут заниматься сексом, и, скорее заинтересованный, чем возбужденный, он предлагает: — Можно я сам? — Ты не знаешь, что… — протестует Кай, но задыхается на последнем слове, потому что Хас и без разрешения продолжает сам, заменив его пальцы своими. Кай иногда внутренне сжимается, уткнувшись ему в плечо и упершись руками в его колени, дышит рвано, иногда вздыхает громче, и эти звуки заставляют Хаса двигаться быстрее. — Нет, — шепчет Кай, — Не так ведь… — Почему? — не понимает Хас, но продолжает двигаться. Ему нравится и как меняется голос Кая от его движений. — Потому что ты просто делаешь это пальцами, вместо члена. — И что? Кай поднимает голову, и глаза его почти черные, он выглядит так, будто плачет без слез, шепчет у самой шеи: — Но член больше пальцев. Хас останавливается, осознав, и раскрывает сложенные пальцы, растягивая мышцы. Кай больше не поправляет, обжигает кожу дыханием, уткнувшись в ложбинку между шеей и плечом. Он уже не мерзнет, жар охотника передался и ему, но Хас по-прежнему жаждет слияния в один горячий источник. Хас уже не боится, что сожжет его своим желанием. И снова он толкает Кая на спину, опять вызвав недоверчивый удивленный взгляд, но лишь улыбается на это. Получается хищно, потому что терпеть уже невозможно, и он, прежде чем начать входить, прижимает Кая так, будто тот попробует сбежать. Сбегает Кай по-своему — спрятав голову у него на плече и часто дыша, он зажимается, и снова закрылся бы, если бы между разведенных ног теперь не был Хас. Но, когда он пытается лаской успокоить Кая, тот, поглаживая доверчиво его плечи, жалуется сдавленно: — Больно. — Ничего. Так и бывает, — успокаивает Хас, то отвлекая лаской, то снова пытаясь резко протолкнуться. — Потерпи. Даже если он делает больно, даже если обманывает лаской, чтобы погрузиться глубже — Кай верит ему, по-прежнему цепляется за него, и даже сжимается уже не от него, а вокруг него: обхватывает его руками, прижимает ноги к бокам, касается губами и горячим дыханием шеи и плеч. И все же успокаивается, и Хасу кажется, что ему больше не больно, а значит, можно продолжать. *** Кай просыпается первым от стука. Сначала в панике пытается вскочить, но рука Хаса, лежащая поперек его тела и бывшая только что слабой и безвольной, рефлекторно тяжелеет, возвращает его на место. Прислушавшись, Кай понимает, что стучат не в дверь — просто по стене хижины. Скорее всего, этот звук слышит и Хас, но продолжает лежать с закрытыми глазами, будто ничего не происходит. Никто из духов по-прежнему не вернулся в хижину, и Кай догадывается, что стучит олений дух, пришедший таким образом сказать, что не будет подчиняться. Каю уже все равно, он снова укутывается одеялом, прижимается к горячему телу рядом. Костер давно потух, но от Хаса жар как от нагретого летним солнцем камня, и Кай млеет от этого тепла, особенно теперь, когда так ноет тело. — Кто там приперся? — поздно реагирует Хас, трет глаза, но тут же снова возвращает руку на Кая, как бы обозначив для всех, кто мог сейчас иметь наглость прийти к шаману, что тот принадлежит ему. — Твой последний подарок, — отвечает Кай. — Я ему не нравлюсь, но у него нет выбора. Если бы я мог, разогнал бы половину духов. Случившееся ночью оказывается незнакомым для Кая. Он представлял, что секс с людьми — что-то такое же приятное, как та плата, что забирает с него Элар. В них прослеживалось что-то общее: когда Хас входил в него, пусть и только частью себя, и когда прижимался голой кожей к его именно так, будто хотел раствориться в нем, так же щекотать изнутри, чтобы приносить наслаждение без боли. Увы, человеческие тела имеют массу изъянов, они не могут сливаться полностью, но Кай верил, что раньше в мире были лишь духи, которые могли так. Последствия ночи теперь выступают на светлой коже Кая темными следами синяков, и он не против них, потому что это тоже дар Хаса. Что ему не нравится, так это кровь и сперма на его подстилке, потому что отстирать ее не то чтобы сложно, но для этого придется встать и пойти к холодной речке. — Надо было слушаться меня вчера, — ворчит Кай, но выбираться из тепла не спешит. — Что я опять не так сделал? — шумно выдыхает Хас, перестав притворяться, что спит, и будто в наказание убирает руку с Кая, чтобы смахнуть волосы со своего лица. — Не должно быть крови, — уклончиво отвечает Кай, чуть приподнявшись, и на его спину снова ложится теплая рука, это действует успокаивающе — ну кровь и кровь, бывало и хуже. — Должно, — припечатывает Хас тоном знатока. — И не спорь. В отличие от тебя у меня опыт был. — С девушками, — напоминает Кай. — Не должно. Если все правильно и без спешки… Ладно, не важно. Упоминание других в жизни Хаса вместо ревности возвращает к неприятной мысли о предстоящем разговоре с Эларом и, скорее всего, поиске нового духа. Кай отчего-то не сомневается, что дух найдется. За время своего шаманства Кай поверил, что он — сильный, и отказывается верить в то, что сильный только из-за духа-покровителя. Не будет Элара — будет кто-то слабее, зато Хас сможет остаться. А ведь и правда, дух если и простит, то потребует, чтобы Хас к нему больше не приближался, и на это Кай не согласится. — Ну что? — сдается Хас. — Сейчас-то что? В следующий раз буду делать, как ты скажешь, только закрываться не надо. — Да нет, все в порядке, — отзывается Кай негромко. — Ну да, конечно. А то я не вижу. Когда снова раздается стук, Хас не реагирует, он все еще говорит, принимая звук за продолжение того, утреннего, но Кай приподнимается, ладонью закрывает ему рот, глядя на дверь. — На этот раз ко мне, — обеспокоенно сообщает Кай, осматривается в поисках своих вещей и находит только маску с шкурой, вспомнив, что остальная одежда так и осталась у реки. Подхватывает запасную одежду, но понимает, что тогда воин в его хижине останется голым, и даже если прикроется одеялом — это довольно смущающая ситуация. Да хоть все селение знает, все равно одно дело знать, другое увидеть клочок чего-то их, личного. — Я просил Тима никого сюда не пропускать, — рассуждает Хас, поймав суетящегося Кая в его же одеяло, отобрав у него свои штаны и ту шкуру, в которой принес его от реки. — Он мог уснуть, — протестует укладываемый обратно на лежанку Кай. Он суетится теперь, пытаясь собой спрятать испачканную ткань. — Тим может по трое суток не спать. Херня, — резко отвечает Хас, пройдя к двери. — Есть только один человек, которого он бы пропустил. Когда Хас открывает дверь, на пороге стоит Акр, пришедший сюда один, хоть и с ожерельем и одежде, выдающей в нем вождя. Хас чуть наклоняет голову, выходит, впустив его внутрь, к свертку закрывшегося в кокон Кая. — Это я, — садясь напротив, произносит Акр, будто в надежде, что для него Кай откроется, но сверток только изображает что-то вроде кивка. — Понимаю, нагло с моей стороны беспокоить тебя после такого события… Я хотел обсудить кое-что важное, — он глубоко вздыхает, собираясь с мыслями, но вместо этого самого «важного», осмотревшись, замечает: — Тут довольно тесно… Наверное, стоило помочь тебе сделать вместо хижины дом, в конце концов, вам тут вдвоем теперь… После того, как покинул хижину Хас, начали возвращаться духи — кто втиснулся с вождем в дверь, кто теперь просочился через крышу, щели. И в темноте своего кокона громче, чем голос Акра, Кай слышит сказанное волком: — Они собираются напасть на нас. Будет война. Так сложилось, что на протяжении долгих лет у племени только один враг, именно то селение, где живет Гиена. Именно те люди, что убили предыдущего вождя, а потом и тех, кто отправился мстить за него, проигнорировав приказ Акра не рисковать. — Зачем ты пришел? — Кай опускает одеяло на плечи, открыв голову, но его решимость пропадает от прямого взгляда, он скорее требует, чем просит: — Дай мою маску. — Я знаю, как ты выглядишь, — напоминает Акр. — Маска тебе… — Ты пришел говорить с шаманом или с мальчишкой? Акр понимает, кивает и, подняв маску, отдает ее Каю. Неизвестно, кто подсказал ему сделать маску, нацепить шкуру, прошлый шаман так не делал, но, прячась за ними, живя на окраине отдельно от остального селения, Кай и сам становился каким-то лесным духом, сказочным и непонятным. Акр уважал Хаса за его смелость заполучить именно это, почти потустороннее существо, которое все селение уже мысленно женило на духе-хранителе. — Война, — произносит сидящее напротив существо, у которого вместо тела грубое шерстяное одеяло, а вместо лица белое дерево с прорезями для глаз. Акру остается только кивать. — И чего ты хочешь от меня? Чтобы я призвал небесный огонь и убил их всех? — Ты сможешь? — Конечно нет, это сказки, Акр! Шаманы даны для того, чтобы лечить души людей, чтобы договариваться с окружающим вас миром, который вы не видите. Если шаман может убить человека — то одного и через кучу условий. Стрелы быстрее и проще. — Убей их вожака, и война остановится. — Я его раз в жизни видел. Как я могу убить того, кто живет далеко от меня? Конечно, я могу сдаться им в плен и, убив его, умереть сам, но ты уверен, что после этого Гиена не начнет управлять их ненавистью? Кого из них ты боишься больше? На двоих меня уже не хватит, Акр. — Тогда чем ты сможешь помочь? — Поставить барьер, но… Гиена еще слабее меня как шаман, а чтобы убить человека, ей достаточно ножа. Единственное, что я смогу, — снять маску и сражаться с вами наравне. Как человек. — Тогда подскажи мне, как избежать войны! — злится Акр. Маска склоняется на бок, когда Кай прислушивается к тому, о чем говорит ему волк. — Поднять все селение и уходить отсюда. С женщинами и детьми, бросив стариков, потому что мы уйдем так далеко, что они не смогут выдержать путь. Ты же на это не пойдешь. — У нас озимые тут… Мы и сами не переживем зиму, если уйдем с этого места. Нельзя так, — уже нервничая, рассуждает Акр. — Тогда у тебя только один выход — вспомнить, каким воином был твой отец, и перестать его позорить. Акр даже вздрагивает от такой резкости. Действительно, если бы с ним говорил просто Кай, реакция была бы другой, но с ним говорит шаман, который не то чтобы выше вождя — у него нет места в их иерархии, у него своя. — Ты пришел не к тому человеку. Тот, к кому тебе нужно было идти, стоит на тропе к хижине. Поговори с Тимом. Он должен понимать в войне. Знать про ловушки и засады. Именно поэтому Гиена пыталась убить его. Он — твоя надежда на победу. И именно он поможет тебе не только убить их вожака, но и стать героем в глазах племени. — Хас тоже будет воевать, — напоминает Акр, будто пытаясь из этого божества вызвать Кая, который с головой прятался в одеяло, чтобы скрыть смущение от того, что его застали утром на неубранном брачном ложе. Но Кай не поддается: — Да. Я в нем уверен. К тому же, если ты проиграешь — они убьют всех. Кто будет воевать и кто останется в стороне. — Что ж… Спасибо, что честно, — Акр слегка кланяется, хотя как вождь не должен, и этим признает, что в несуществующей иерархии шаман все-таки выше него. Хас возвращается не сразу, хотя Кай и не слышал, чтобы тот разговаривал с вождем. Приходит он с железным котелком, будто только за водой и выходил, и, закрывая за собой дверь, шутливо ворчит: — Я-то не к шаману пришел, а к Каю. — Ты все слышал? — У тебя тонкие стены и говорили вы громко… Я могу принести еще воды. Тебе не придется снова мерзнуть в реке. Кай сдается, снимает маску и валится на соломенную подстилку, завернувшись в шкуру. С одной стороны, хочется сказать, что без Хаса стало холодно, с другой стороны, теплая вода с утра, когда не надо идти к реке — такого для Кая даже духи не делали, потому что не понимали значения тепла. — Да, пожалуйста, — соглашается Кай, решив, что потом можно будет погреться о Хаса. Только когда он выходит, Кай наконец осознает, что это не солнце светит сквозь щели — в дверном проеме утро пасмурное, собирается дождь. Это след души Хаса, что он до этого оставлял только на одеяле и подстилке — светящийся голубоватым, похожий на тех полуразложившихся духов, что копошатся в листве ночами, только эти замерли и не движутся. Кай поднимается, касается их пальцами, и они с покалыванием впитываются в кожу без остатка. — Он мог бы быть сильнее Элара. Кай вздрагивает и оборачивается — у дверей стоит волк, глядя в сторону леса. — Я не буду воровать его душу, только чтобы получить более сильного защитника. Он… нравится мне человеком. — Тогда готовься ко второй войне, Кай. В которой у тебя союзников не будет. — Что мне сделать? — спрашивает Кай, и они оба знают, что это не вопрос: «Как мне выбрать одного?», это просьба помочь отгородиться от Элара, может даже лишиться его поддержки, но защитить и себя, и Хаса. — Ты ведь не помнишь прошлой жизни? — задумчиво спрашивает волк, Кай отрицательно качает головой, чуть растерявшись. — Ну и ладно… Я могу показать символ. Элар не сможет войти туда, где этот символ, будь то деревня, дом или… Или тело.