В ожидании лета

Они возвращаются к хижине вдвоем. Хас, привыкший бегать напролом через лес, идет по тропинке, по которой обычно ходят жители и сам Кай. Рядом с ним шаман ощущает себя человеком, но маску не снимает, идет впереди, удерживая посох двумя руками параллельно земле. Кай не знает, перестанет ли считаться подобным духу у жителей селения, если они поймут, что он тоже любит. Ведь любовь не уборка и даже не еда и сон, для Кая раньше это было чем-то тоже сказочным и недостижимым, а в последнее время он задается вопросом — любила ли мама того человека, что был отцом остальных ее детей? Любила ли его настоящего отца? Что, если да, а ее похитили и заставили жить с нелюбимым мужчиной? Если Кай, как единственное упоминание о нем, сбежал? — О чем задумался? — уже достаточно далеко от селения Хас догоняет его, хотя и идет еще чуть позади. — Обо всем, — отзывается Кай. Ему хочется снять маску, но сейчас нельзя, их еще могут увидеть забредшие в лес жители. — Ты поможешь Тиму? — Он сам должен себе помочь. Его проблема не исчезнет после каких-нибудь волшебных слов. Я сделаю то, что смогу, но пока Тим считает, что должен нести это на своих плечах, потому что проклят теми, за кого не отомстил, он этим самым проклинает себя сам. — Вот как, — отзывается Хас, хотя конечно же ничего не понял. Но, в конце концов, это и не важно, потому что за поворотом открывается прямая дорожка к хижине, где они снова останутся наедине в своем особом мирке. Кай замечает неладное в поведении духов — видит, как задерживаются на полпути к дому трусливые зайцы, как остальные огибают хижину, которая для них тоже дом, но внутрь не суются. Кай останавливается, поднимает руку, подсказав Хасу, что надо молчать. Хас, конечно, молчит, но не останавливается — обогнув Кая, достает нож и, пригнувшись, пускается стрелой к хижине. Остановить его Кай не успевает, приходится бежать следом. И все же шаман думает, что внутри их будет поджидать Элар, а незнакомцы в его хижине вызывают у него ступор, и он застывает у дверей в свое же жилище, пораженный своей ошибкой. Хас, как выброшенная на берег рыба еще пытается сопротивляться, но скинуть с себя придавившего его к полу воина не может. Прежде, чем Кай успевает попытаться ему помочь, сидящий на столе человек командует: — Не убивать. Мы же только поговорить. — Он первым напал, — ворчит долговязый воин, но нож убирает в кожаные ножны. Хас рычит и пытается его укусить, но не достает. Дверь за спиной Кая закрывается, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Сидящий напротив него человек, обращаясь к Хасу, спокойно обещает: — Я ничего ему не сделаю. Если ты не будешь сопротивляться и орать. Если продолжишь — я сломаю ему ноги и заберу с собой. Хас смотрит зло, пытается высказать свое мнение фырканьем, но замирает, продолжая внимательно следить за незваным гостем. Кай узнает его, хотя и видел всего раз в жизни. Тогда этот человек показался ему больше, внушительнее, но и теперь выглядит каким-то из скалы рожденным духом. Кай привык, что люди выше него, шире, но рядом с этим Кай даже в своей лохматой шкуре чувствует себя маленьким; сама хижина становится тесной, когда в ней этот человек, настолько высоким и сильным он выглядит. Та сила, перед которой спасовал Тим. Наверное, если этот человек поднимется в полный рост, то разрушит одним этим неосторожным движением крышу, а людей и вещи может ломать одним прикосновением. Возможно, Каю это только кажется, потому что он не воин, но послушно ждет и Хас, предпочитая верить, не рискуя сопротивляться. — Не хотите пообещать мне, что с Хасом ничего не случится? — за Кая снова говорит маска. Шаман — существо мифическое, он должен быть недостижим для этого человека, а значит, и бояться нечего. В ответ на эти мысли снаружи вполне слышно скребутся духи Кая, но нервничать это заставляет только двух спутников великана. — Мое имя Лег, — произносит он, сверля Кая внимательным взглядом. — И я вождь. Тот, кто убил вашего прошлого вождя и скоро убьет нового, забрав эти земли себе. Хас, до этого боявшийся даже дышать, хмыкает, но на него не обращают внимания. — От нашего разговора зависит, умрешь ты со своим охранником, или нет, — продолжает Лег. — Скажи, шаман. Правда, что Гиена лишилась духа-защитника? Шаман только кивает, подозревая, к чему этот разговор. Человек, от которого исходит опасность для всего племени, здесь, но Кай понимает, что не смог бы убить его, даже если бы решился пожертвовать для этого своей жизнью. — Я так и думал… — выдыхает Лег, хмурясь. — Я слышал, что ты хороший шаман. Лучший в округе. Я подумал, что мне нужен новый. — У меня тоже нет духа-защитника, — выпаливает Кай прежде, чем успевает задуматься. Шаман без духа считается слабым, а значит, и защититься не сможет, и разговаривать с ним незачем. К тому же это брешь в обороне: селению не покровительствуют высшие силы. Но Лег улыбается, как бы даже ободряюще, наклоняется ниже. — И что? Мы ведь знаем, что это не надолго. Найдется другой дух. Такой хороший шаман может погибнуть в таком слабом племени, когда на него нападет другое. Тебе нравится служить вождю, который вместо честной схватки подсылает убийц к своему врагу? — Ваша смерть могла избавить селение от ненужных смертей. — Но он мог прийти сам. А он прислал крыс. Крыс и одну маленькую белую мышку. «Он знает о Тиме», — осознает Кай. — «С первого взгляда понял, кто такой Тим. Только перекупить его верность не смог, возможно именно потому, что предложил ему возможность быть девушкой». Снова слышится жуткий звук скрежета коготков по стенам хижины, дверь начинает приоткрываться, и оставшийся рядом воин в ужасе захлопывает ее, подпирает плечом, а сам цепляется за оберег, на котором такой же символ, какой каждое утро выводит Кай на ключице. Лег по-прежнему непоколебим, хотя даже Хас оглядывается по сторонам нервно, посматривая на Кая с надеждой на то, что он знает, что происходит. Кай не может ворожить стоя на месте, но он чувствует, что ему сломают руку, если он попытается сделать резкое движение. Он пойман в своей же хижине. — Если я соглашусь, то вы оставите в покое это селение? — осторожно предлагает Кай. Он не думает о том, что придется перейти в подчинение к этому пугающему человеку, о том, что Хас останется здесь. Это все несущественно, потому что Кай и так знает ответ на свой вопрос, и, подтверждая его догадку, Лег смеется и этим на мгновение даже отпугивает духов. — Ты правда в это веришь? Эта деревня скоро сгорит, и все будут убиты. Я предлагаю тебе спасение. В качестве дара тебе как хорошему шаману могу забрать с нами и твоего охранника. Конечно, заложником Хас бы им очень пригодился, согласись Кай уйти отсюда. Да и Лег наверняка считает, что дороже него у Кая никого в деревне нет. Но Гиена и Кай — слишком разные шаманы. Она, может, и ушла бы, если ей предложили спасение, но Кай не сможет, даже если ему пригрозят смертью Хаса. Хотя он в маске, Лег все равно понимает его ответ, хмыкает раздосадовано и поднимается, все же не проломив при этом крышу. — Я не могу тебя убить. Гиена обещала твою душу кому-то. У нее какой-то особый способ приготовления твоей смерти. — И ноги мне ломать не собираешься? — произносит снова не Кай, а шаман, будто говорит сама маска. И опять — шелест снаружи. Лег собирается уходить, а вот его охране спокойнее внутри, не открывая двери. — Ноги срастутся, и ты снова сбежишь. Какой смысл? Ты же понимаешь, почему я не убиваю и твоего охранника? — Духи дадут вам пройти, — обещает Кай, но Лег нетерпеливо цыкает: — Я не боюсь видений и бестелесных призраков. Он умрет все равно, но в битве. Я не буду такой крысой, как ваш вождь, и, прокравшись в хижину шамана для разговора, не стану убивать его пса. *** Когда уходят враги, наступает несколько неловких, тихих мгновений, когда молча поднимается Хас, когда садится на подстилку Кай, не снимая маски и пытаясь прийти в себя. Хас первым опоминается: — Нужно сказать в селении! Мы сможем убить его, если догоним! Шкура, втроем к нам, как к себе домой! Хас порывается бежать к деревне, но до этого сидевший полумертвым Кай оказывается рядом с ним, хватается за него, второй рукой скидывает маску. — Они могут быть все еще рядом. — На это я и надеюсь, — немного растерянно отвечает Хас, отрывает его руку от своей рубашки и наконец сбегает все тем же коротким путем. И тогда Кай впервые видит нового духа и внутренне содрогается. Лег похож на него, такой же большой и сильный, только у этого кровью нарисованная улыбка и дыры вместо глаз, на его плечах сидят спокойные, будто приклеенные, вороны. — Кай, — зовет дух. — Я пришел вслед за Легом посмотреть на тебя. Кай пятится, быстро заглядывает под ворот рубашки, чтобы убедиться, что символ на месте. — У тебя нет глаз, ты не можешь меня видеть. — Ошибаешься. Я много чего вижу… Я война. Кай понял, что это за дух, с момента его появления, хоть и не знал его имени. Но в черно-красных одеждах, пахнущих гнилым мясом, ему видится общее будущее. — Жаль, что мы совсем не похожи. Тебе нечего делать в войне, — дух перебирает длинными и тонкими, как ветки, пальцами, чешет шею правому ворону. — Но знаешь, что мне больше всего нравится… Мы совсем разные, но я все равно сожру тебя. Только тело, конечно. Твоя душа уже обещана. — Кому? — Кай забывает о страхе, подается вперед. — Да ты же знаешь, — притворно удивляется война. — Элару. *** Прежде Хаса в хижине появляется запыхавшийся Тим, и только то, что они давно знакомы, удерживает Кая на месте, у двери, не гонит от опасности в лес. Но волк становится между ними, настороженно следя за движениями воина, с крыши летит солома и сор, когда забираются быстро наверх духи крыс и зайцев. Тим не сделает ему ничего плохого, потому что не захочет ссориться с Акром или Хасом. Так убеждает себя Кай, но все же отступает на шаг назад. У него нож на поясе, но Кай ничего не сможет сделать лучшему воину в селении, если только поцарапать, и он молча ждет, надеясь, что не придется убегать. Тим смотрит и будто не узнает, только тогда Кай понимает, что этот воин впервые видит его без маски. Тот не двигается с места, пока Кай заходит в хижину и возвращается из нее уже более привычный, с закрытым лицом. Ему чудится, что Тим с облегчением выдыхает, и, не зная, с чего начать, довольно грубо предлагает: — Поговорим? Тон не оставляет Каю выбора, хотя за его спиной целый лес: Тим просто придёт в другой день, и разбираться все равно придется. — Говори, — разрешает Кай, создавая видимость, что ситуация у него под контролем. — О чем рассказал их вождь? Давай скорее, Хас тоже сюда идет. Что-то от Тима всегда приходилось для себя договаривать. Казалось, он без любви к лишним словам проглатывает целые предложения. Иногда он и вовсе днями молчал, предпочитая общаться взглядом или жестом. Для себя последние слова Кай перевел как: «Хас рассказал, что вождь приходил и попытался переманить тебя, упомянул что-то обо мне». — Он не сказал о том, кто ты, — Кай снова готовится бежать после этих слов, и Тим дергается к нему в попытке схватить, но сам себя останавливает, замирает. — Духи рассказали? — хмыкает он, потому что не верит в духов и в ту ерунду, которой занимается Кай. Тот кивает, чувствуя, как исчезает напряжение. И Тим идет к нему, уже не такой раздраженный и злой, Кай даже не шарахается, когда он садится перед ним на стол, скидывает рубашку, распутывает бинты и оказывается перед шаманом голым по пояс. — Быстрее давай, пока Хас не прибежал. — Не важно, что я буду делать, — предупреждает Кай, взяв кисточку и черную краску, разбавляет водой. — Главное, слушай меня. Тим вздрагивает и ежится, когда его касается мокрая шерсть, но молчит, терпит. — Скоро будет жуткое сражение. Я видел дух войны. Многие умрут, но не ты. — А Акр? Барс? — переспрашивает Тим, сам внимательно смотрит в лес. — Это зависит от тебя. Подумай сам — ты пошел бы отомстить за свое селение, за людей, которые ничего хорошего тебе не сделали. И умер бы там. Но ты жив, ты тут, и ты спасешь многих. В твоих силах спасти Акра и Барса, да и всех слабых в этом селении. Помочь нам победить. Ты выжил для этого дня, ты не был нужен своему племени, но нужен нам. Рисовать трудно — чешуйки на спине Тима не агрессивные, но цепляются за шерсть кисти, выдирают ее, не дают двигаться дальше. И все же после сказанного они успокаиваются и уже не более чем закорючки, которые Кай задевает кистью. Они не души умерших одноплеменников, а лишь вина Тима, выступившая наружу; эти призраки растут из его души, как поганки из перегноя. — Я понял, — кивает Тим. — Им ты нужен, — продолжает Кай. — А прошлому ни ты, ни твоя месть нужны не были. Акр надеется на тебя. Барс… — кисточка останавливается. Тим такой же притворщик, как Кай: у него женская спина, вблизи это становится понятно. Грудь плоская, но все же кажется более мягкой, чем мужская. Тим носит мешковатые грубые рубашки, и перевязывает его только Барс, больше он никого к себе не подпустит. И как получилось с Хасом, который сам захотел заглянуть под маску шамана, так, наверное, вышло и у Барса, который захотел знать о Тиме все. А копнув так глубоко, уже не смог от него отвернуться. — Если ты умрешь, Барсу будет очень плохо. Он даже шутить перестанет. На целую неделю. Кай отрывает кисточку, и очень вовремя: Тим, первым услышав, что кто-то приближается снова, накидывает рубашку на плечи, спускается со стола. И благодарит как привык — взглядом. Хас наверняка умеет подкрадываться, но появляется как всегда — с грохотом вывалившись из леса. Если он придерживается одного и того же маршрута, то наверняка в том месте в течение года появится новая тропинка к хижине. Он ни о чем не спрашивает, только пристально смотрит на Тима, пока старается отдышаться и, что-то решив для себя в его пользу, выпрямляется устало, отфыркивается. — Они ушли, — сообщает Хас. — У них были лошади. — Я знаю, — кивает Тим, руки его тем временем завязывают ворот рубашки. Подойдя почти вплотную, он наклоняется к Хасу, чтобы с вызовом спросить: — Стал бы драться со мной? Из-за шамана. — Я бы тебе голову отгрыз, если бы ты попытался сделать ему больно. — Я твой учитель, — напоминает Тим. — К тому же — ты бы не смог. — В честной схватке не смог. Но я б подкараулил тебя, когда ты спишь. И ты бы уже не проснулся. Кай после этого ожидает начала драки, но Тим лишь фыркает, уходит более привычным путем — по тропинке. Хас смотрит ему вслед, будто Тим — враг, который может передумать и вернуться. — Твою мать, скорее бы уже напали, — выдыхает Хас. — Раздражают эти игры и вылазки. — Ты ведь можешь умереть, — напоминает Кай, освобождаясь от маски. Хас впервые с момента возвращения смотрит на него, борется сам с собой, чтобы не отвести глаз. — Я — могу. А тебя они точно решили убить. Отдай мне маску и шкуру, когда начнётся сражение. — Ни за что, — отказывается Кай, спрятав маску за спину, как если бы Хас пытался отнять ее сейчас. — Это — моя война. Я не собираюсь отдавать тебя вместо себя. — Упрямый, — цыкает Хас. — Тогда постарайся держаться рядом. — Ты это из-за того, что сейчас ничего не смог сделать? — понимает Кай. — Все в порядке. Этот человек… С ним ведь даже Тим не справился. Хас делает какой-то неопределенный жест, снова цыкнув, но успокаивается, поворачивается к тропинке и, глядя на нее, не на Кая, задумчиво рассказывает: — Я к нему мальчишкой пришел. Мелким и глупым. Смотрел на него и думал: «Вот вырасту и буду таким же воином». Он меня не жалел. На охоту таскал далеко отсюда, на страшных зверей. Мне поначалу казалось, что я сдохну, но я смотрел на него и не мог отказаться. Я хотел такой же силы. Я рад, что тогда никто не рассказал мне, что я никогда не смогу быть таким же, как Тим. Потому что тогда у меня отняли бы смысл терпеть все это, и я не стал бы таким сильным, как теперь… Но рядом с тем человеком я ощущал себя все тем же ребенком, которого Тим потащил охотиться на медведя… Кай, по-моему, я не верю больше в нашу победу. Тим не может спасти всех, потому что ему плевать на всех. И на нас с тобой ему плевать, а меня одного мало, чтобы защитить тебя. — Не надо так говорить, — просит Кай, делает шаг вперед и замирает на месте, прибитый к нему взглядом повернувшегося Хаса. У него глаза нечеловеческие, а оставшиеся при нем с того света, и впервые Кай, который сам же его оттуда и вытащил, чувствует, будто этими глазами Хас видит чуть больше, чем он, шаман. *** Хас целыми днями пропадает на укреплении селения, помогает в постройке частокола и ловушек. Вся деревня приходит в движение, становится всполошенным муравейником. Кай в этой суматохе чувствует себя лишним, он снова наведывается к Гиде, успокаивая и ее, и детей, что все будет хорошо. В любом случае Акр не собирается оставлять не умеющих сражаться женщин и детей здесь на время битвы, они уйдут в родные селения, забрав с собой и тех женщин, что родились в их деревне. Этим Акр собирается обмануть врагов, которые заберут их жен с детьми в случае победы. Оставшихся сражаться с мужчинами наравне стригут и одевают в мужскую одежду. Работать по дому Кай не может — ему кажется бесполезным все, что он делает, и представляется горящей собственная хижина, а вместе с ней в воображении Кая сгорает и дверь, которую он поправит, и крыша, которую он просмолит, и морковь, которую он посадит. Кай, как ребенок, бродит вокруг селения и ставит свои барьеры от проклятий и того, что может принести с собой Гиена. И сам не верит в свою полезность, это будто игра в шамана, а не настоящая помощь. К вечеру возвращается уставший Хас, пахнущий то костром, то свежей землей. Освободившись от своих дел, он выдергивает Кая, где бы тот ни был, каким бы важным делом ни был занят, и тащит обратно в хижину. Кай не сопротивляется, чувствуя себя на краю пропасти, цепляясь за Хаса как за того, кто не позволит ему упасть. Женщины покидают деревню, и тот самый край бездны становится ближе. Каю уже нечем больше защитить селение, но он проверяет свои барьеры каждый день, чтобы хоть как-то себя занять. В одну из ночей Хас особенно дотошный — даже кончив и отдышавшись немного, лезет снова с поцелуями, с ласками, снова пытается подмять Кая под себя. Тот уговаривает, что завтра снова будет сонным, что уже устал, что не такой выносливый, как Хас, но сдается. Есть что-то обреченное в этом напоре, попытке снова выпить Кая досуха, взять от него в эту ночь все, что мог собирать по капле за годы жизни вместе. И всякий раз, когда Каю кажется, что он больше не выдержит, он не сможет назавтра пошевелиться, он снова позволяет и отвечает со всем рвением. Когда начинает светать, Хас наконец успокаивается. Он больше не тянется ближе, только наблюдает за тем, как пытается отдышаться Кай, лежа на спине, сглатывая сухим горлом. Понятливый Хас молча поднимается, приносит котелок с водой, и Кай, так же молча кивнув ему в благодарность, подносит воду к губам. Кай в первый же глоток понимает, что это не только вода. Хас растворил в ней что-то из его горшков, и со второго глотка Кай узнает снотворное. Но ему кажется, что это — для его же блага, чтобы он теперь хорошо выспался и отдохнул. Возможно, Хас заметил, что он мучается бессонницей в последнее время, решил помочь и забыл сказать об этом. Но по горечи, оседающей на языке, Кай понимает, что, скорее всего по незнанию, Хас переборщил с порошком, но оторваться от воды не может. — Ты добавил слишком много, — указывая на оставшуюся воду, произносит Кай. — Я теперь, наверное, до самого вечера не смогу проснуться… Не пугайся. — Конечно, — кивает Хас. — И ты. Не пугайся. *** Кай не просыпается, даже когда Хас одевает его. Снаружи еще светает, когда он выбирается с шаманом на руках и осторожно несет его к реке. Кай кажется тяжелее обычного, но при этом такой хрупкий и беззащитный, будто ребенок. Последнюю неделю Хасу хотелось спрятать его и никому больше не показывать, но получалось, что спрятать и защитить Кая означает и самому на время его лишиться. То племя, их вождь, сама Гиена — все они думают, что Кай слабый, и его будет просто забрать. В запале битвы никто из селения и не вспомнит о том, что надо защитить шамана. Поэтому Хас спрячет его еще до боя. А потом наденет его маску и шкуру и останется в селении вместо него. Раз они придут за Каем: похитить его, сделать ему больно, отдать его Элару — то Хас сам притворится Каем, чтобы разорвать всех, кто покусится на его душу. Маска и шкура не помешают ему сражаться наравне со всеми, а Кай драться не умеет все равно, его нужно было отправить вместе с женщинами и детьми. Именно это Хас и сказал Акру, когда объяснял свой план, вождь не согласился, пока не узнал, что у врага какие-то свои планы на Кая. Можно восстановить деревню, засеять снова поля, но нового шамана ждать придется долго, если они не уберегут этого. Хас укладывает его на дно лодки, укрывает их единственным одеялом, осматривается. — Слушайте, — начинает он вполголоса, чувствуя себя психом, говорящим с тем, чего не видит, — это все, что я могу сделать. Но тут он тоже не в безопасности. Положить человека в лодку, отправить по течению и надеяться, что она не перевернется — довольно самонадеянно. Поэтому я хочу, чтобы и вы его охраняли. Я спасу его от того, что не по силам вам. А вы защитите от той ерунды, что может приключиться, пока он не проснется. Хорошо? Он слышит только плеск воды, который можно свалить на подобравшуюся к поверхности рыбу, но большего ему и не дано. Хас не собирается умирать. Он почти готов к тому, как будет кричать на него Кай, когда вернется. Что шаман какое-то время не станет с ним разговаривать, выгонит из хижины. Но весь этот ужас будет позади, и Кай долго сердиться не сможет. Только отпускать его одного, спящим, все же страшно. Но это же шаман — даже если его не оберегает Элар, его охраняют другие духи. Хас отвязывает лодку и отталкивает от берега. Сердце его раздувается шаром, которому тесно в груди, и Хас неосознанно делает два шага по течению, к уплывающей лодке, но останавливается. Кай простит его. И тогда они снова будут счастливы. *** Хас появляется у нового укрепления из песка и заточенных кольев в волчьей шкуре, но маску держит поднятой. Тронув за плечо замершего у укрытия Барса, спрашивает: — Где Акр? Тот отрывается, улыбается криво, увидев друга в таком виде. — Черт его знает… Занят, наверное. Тут же вроде как война. Во-первых, ему не до тебя. Во-вторых — он и так тебе поверил, что ты вернешься вовремя, а не сбежишь с шаманом. Он вас обоих хорошо знает. — Чего ты так испугался? — уже и забыв о своем вопросе, задает новый Хас. Барс открывает рот возмутиться, но передумывает, отрицательно мотает головой и указывает вдаль, откуда должен прийти враг. Там, на горизонте, расположен хвойный лес, и сосны его шевелятся вразнобой, будто сам лес неровной походкой исполина идет к ним. Хас сглатывает и опускает маску на лицо. — Тима нет. Он где-то там, в том лесу, — прибавляет Барс, совсем уже перестав изображать веселость. — Он сам туда отправился еще ночью… Надеюсь, он знает, что делает. *** Проснувшись, он не сразу понимает, что происходит. Кроме духов, нагло улегшихся прямо на него, вокруг закругленное дерево, и его покачивает, будто Кай вдруг снова стал маленьким и вернулся в колыбель. Но, приподнявшись, он понимает, что это застрявшая на отмели лодка. Это еще хуже, потому что Кай не помнит, откуда у него лодка, когда он успел в нее забраться и почему заснул. Последнее, что он запомнил — собственная хижина и вода с горьковатым привкусом снотворного. Вода, которой напоил его Хас. Так бывает на рассвете, когда только что мир был серым, свет едва-едва разливался от горизонта, и вот уже день, уже проснулось светило. Из догадок выстраивается полная картина, которая объясняет все, что могло привести к этому моменту, и Кай вскакивает, бесцеремонно скинув с себя еще не проснувшихся крыс и зайцев, перебирается через борт, с непривычки падает на мокрый песок. И замирает снова, услышав звук, который не может принадлежать зверю — шарканье по песку. У кромки берега стоят четверо, вооруженные луками и копьями. Атаковать они еще не собираются, но и к появлению Кая относятся с подозрением, хмурятся так, будто выйти на берег ему уже не дадут. Кай не знает, сколько проплыл и говорят ли эти люди на том же языке, он поднимается на колени, показывает поднятые пустые руки. — Хас просил позаботиться о тебе, — перекинув морду через борт, скучающе произносит волк. — Но тут мы ничем не поможем. Видимо, все. — Все-таки решил заглянуть к прежней семье?! Она кричит это от самой кромки леса, почти из последних сил, выбежав к берегу, и мужчины-сторожи успокаиваются, опускают оружие. Кай узнает ее — эта девушка приходила к ним в деревню, в его хижину, это его сестра. Но тогда у них не получилось поговорить, да Кай и не горел желанием пообщаться. С одной стороны, он не хотел быть здесь, с другой — в любой другой деревне его бы убили из страха. Хотя могли и побояться, отпустить, потому что он все-таки шаман. Но Хас, отправив его вниз по течению, забыл положить в лодку маску. Сестра, преодолевая полосу от кромки леса к берегу, быстро поправляет растрепавшиеся волосы, переводит дыхание, чтобы, встав между Каем и сторожами, сложив руки на груди, грозно спросить: — Ну? Чего приперся? Кай оборачивается осторожно к лодке, чтобы посмотреть в круглые, навыкате, глаза волчьего духа. — Мы подумали, так будет лучше, — уже понимая, что получилось не совсем верно, отзывается тот. *** Вход в дом закрыт только цветастой тряпкой, чтобы внутрь не проникали мухи. Кай лишь слегка отодвигает ее, заглядывает внутрь, но так и стоит на пороге. Ему кажется, что он эгоистичный и неблагодарный, потому что ничего не чувствует, но он врет себе. В нем нет радости, но есть смущение и страх за то, как его примут теперь, и он перебирает мысленно всю свою жизнь, чтобы понять, как он докатился до такого, и чем теперь будет оправдываться. Так и застыв нерешительно, он окликает: — Мам. У женщины волосы темные, не как у него. На спине тряпкой примотан еще один ребенок, который сейчас дремлет — может, новый брат Кая. Или сестра. — Чья? — обернувшись, спрашивает женщина. — Ты девять лет назад сбежал, какая я тебе мама теперь? — Я не сбежал, становление всегда так происходит… Мне просто было страшно, — все еще стоя за порогом, оправдывается Кай. В слово «страшно» укладывается все — осознание того, кто он есть, преследовавший его Элар, ненавидевший его «отец». — Сбежал, сбежал. Я тоже думала, что ты заблудился… Что ты умер. А потом слухи донесли, что у соседей есть шаман. Такое совпадение — твоего возраста и с твоим именем. А потом ты отказался нам помочь, остался у чужаков… Они, наверное, для тебя сделали больше, чем мы. Чем родная мать. Хмурясь, она отрывается наконец от переборки крупы, чтобы повернуться к нему. Каю сложно сказать, сильно ли она изменилась за прошедшие годы, ведь он почти забыл ее. Постарела, наверное, но это он понимает только потому, что, конечно, люди стареют, а прошло почти десять лет. — Сколько тебе сейчас? Пятнадцать? — вроде немного смягчившись, спрашивает женщина, всматриваясь в него. — А нет. Погоди-ка… Восемнадцать. Я надеялась, что ты вырастешь. — Шаману не обязательно быть большим и сильным, — Кай от такого оценивающего взгляда пятится, но почему-то не может отпустить ткань, открывающую вход. — Должен был родиться девкой. Было бы проще. Отдали бы тебя в другое селение, Кыр бы не ненавидел тебя так. Наверняка. К дочкам он добрее. — Ничего, Кай и так… почти замужем, — смеется оставшаяся по ту сторону сестра, и мать переносит свое раздражение на нее: — Ты его привела?! — Он сам приплыл, — возмущенно возражает та. — Ага. И это, — женщина показывает на ребенка за спиной, — тебе тоже, когда в реке купалась, приплыло! Тьфу. «Мы уже такие взрослые», — осознает Кай, переименовав потенциальных брата или сестру в племянницу или племянника. Ребенок, по сути, комок ткани, из которого торчит голова и маленькие ручки, вдруг оживляется и, указывая на заинтересованно заглядывающего в дом духа енота, выдает не совсем внятное: «Кыся». Этого не замечают женщины, начавшие новую перебранку, зато это привлекает внимание Кая, и он, попятившись, негромко произносит: «Мне пора», — и почти опускает ткань, закрывающую дверь. — Куда? — хрипло, но уже совсем без злобы окликает мать. — Так и уйдешь?.. Голодным? Не так давно закончилась зима, и Кай еще помнит, что еда равноценна жизни, это силы на то, чтобы вернуться обратно в селение. К тому же, даже если он нужен там, он девять лет не видел маму, и остальное отходит на второй план. Конечно, Кай мог бы прожить еще столько же, не вспомнив о ней, но сейчас, в паре шагов от нее, он не может так сразу развернуться и уйти. *** Кай покидает деревню еще до возвращения отца с охоты. Ничего не обещает, но его и не спрашивают, вернется ли он. Через лес идти, конечно, намного труднее. Кай старается держаться ближе к руслу реки, но иногда плутает, пытаясь обойти ручьи, рытвины и чужие поселения, чтобы не рисковать. Чуть поодаль за ним семенят остальные духи, рядом только верный флегматичный волк. — Ты говорил о том, что я не помню прошлой жизни, — напоминает Кай, когда, выбившись из сил, устраивается на ночлег на прогретой солнцем земле. Волк у него под боком смотрит в даль, как бы задумавшись настолько, что пропустил вопрос мимо ушей, но наконец заговаривает: — Я подумал, что раз ты нас видишь, раз ты сильный, то можешь помнить. — Что было в прошлой жизни? — Хас, — голосом волка это имя звучит невнятно, словно он откашлянул или фыркнул, но Кай его разбирает, приподнимается на локте. — Мы были знакомы? — Он бегал к селению, потому что ему нравилась девушка, что там жила. Она была из людей, и не то чтобы шаманом… понимала животных. — Я передумал, я не хочу знать этой истории… — возражает Кай, повернувшись спиной к волку. — Она тоже его не долго пережила, — заканчивает дух, остальные смотрят на него огоньками глаз, подняв мордочки и перестав притворяться спящими. — Шаман обвинил ее в том, что она наслала на деревню мор, общаясь с животными… Кай молчит, свернувшись в клубок, плотно укутавшись в кожаную накидку от насекомых и неприятных разговоров. — Я рад, что вы встретились снова, — в заключение прибавляет волк. На путь, который на лодке занял меньше суток, Кай тратит день и две ночи. Казалось бы, вряд ли что-то может закончиться к этому времени, но возвращается он практически на пепелище: черные головешки остались от частокола, стала меньше куча песка за ним, и вдали от селения, к югу, где стоят избы на высоких подпорках для мертвецов, кружат вороны. Больше всего Кая огорчает не вид этой разрухи, а то, что он опоздал. И тут происходит совсем неожиданное — люди, которых он знает уже столько лет, не узнают его, встречают как чужака, нацеленными на него пиками и злыми взглядами исподлобья. Кай понимает, что еще вчера этим людям приходилось убивать и теперь одним меньше или одним больше никакой разницы, а Кай выглядит именно как чужак, явившийся в селение издалека. Последние приходившие сюда чужаки хотели перебить всех мужчин и забрать себе эти земли. — Погодите, — пытаясь улыбнуться, подняв руки так, чтобы их видели, просит Кай. — Я же ваш… Я же шаман. Знаю, я все время был в маске, но… — Лжец, — выдыхает заросший кучерявым волосом кузнец. Рогатиной, с которой ходили на медведя, прицеливается в Кая так, словно уже решился. Взгляд его пустой, выгоревший. Будто за время отсутствия Кая все эти люди успели вернуться с того света. — Шамана забрали. Я сам видел, как его унесли. — Да вашу ж мать, нельзя одних оставить, — свалившийся откуда-то сверху Барс, как единственный живой тут, перехватывает Кая, закрыв собой от остальных. — Это шаман! Я видел его без маски! Он вернулся, смог сбежать, а вы на него, как на медведя! — Не, — сомневаясь, морщится сторож. — Я видел, как его ранило. Где рана-то? За день зажила? А ну покеж… — Так на то он и шаман, что на нем все как на собаке заросло уже к вечеру! — не теряется Барс, сам отодвигая Кая вглубь деревни, к еще сохранившимся домам. Тот не идет, его приходится толкать, и, не выдержав, Барс перехватывает его за шкирку и тащит куда-то, подальше от агрессивно настроенных селян. — Что с Хасом? — переспрашивает Кай, еще даже толком не опомнившись. Ранен? Похищен? — Кабы я знал, — фыркает Барс. Кажется, будто он сердится, но обычно веселый нрав не дает ему проявить гнева. — Тим собрался за ним. Тебя с собой не возьмет, да и никого не возьмет… Он быстрее туда доберется. Может, успеет еще. — Может?! — почти кричит Кай, и Барс, закрыв ему рот, вталкивает его в один из домов. — Тебе пока в свою хижину нельзя, — стоя на пороге, вздыхает Барс, и теперь становится понятно, что нет, он злится не на Кая, а скорее на себя, за то, что не смог защитить. — Знаешь, он человек пятнадцать положил, прежде чем его поймали… Хотя, да, какая разница… — Слушай… Мне надо поговорить с Тимом до того, как он уйдет. Я не буду напрашиваться с ним, я понимаю, что… что от меня одна морока, но мне нужно кое-что сказать ему. Пожалуйста, — внутренне обмирая от происходящего, просит Кай. Барс, непривычно серьезный, смотрит сверху вниз на него, но только кивает, плотно закрыв дверь и заперев на щеколду. Сейчас снова стать невозмутимым шаманом не помогла бы даже маска: слишком сильно Кая ранит собственная беспомощность. Если бы он мог защититься сам, Хасу не пришлось бы делать эту подмену. Если бы попался Кай, это снова принесло бы всем проблемы. — Шаман. Кай замирает и осматривается — в небольшом домике он один, и спрятаться здесь негде. В окна заглядывают его духи, но окликали не они. И в то же время голос знакомый. Будто он прежде слышал человека, который теперь говорит с ним, сидя в глубоком колодце. Символа на ключице нет, во всей этой суматохе Кай просто забыл его обновить, а вспоминает как всегда слишком поздно. И под рукой, конечно, нет ни кисточки, ни краски. — Я здесь, — почти одновременно с этим сгущаются тени справа от Кая, и что-то появляется из тьмы комнаты, силуэт сплетается из обрывков сумрака. — Пойдем со мной, шаман. Он невозмутим, хотя и поправляет свою отрубленную голову. Кай не узнал бы этот голос, не увидев его хозяина — его окликал Лег. Дух его с отрубленной головой, распоротым животом и утыканный стрелами, как дикобраз, склоняется над шаманом, и снова в домике слишком тесно от его присутствия. — Я жду Тима, — Кай отодвигается к стене, смотрит враждебно. — И даже когда Тим придет… Я никуда с тобой не пойду. — Тим, — кивает Лег, оглядывается на дверь. — Ну да… Ваш вождь совсем трус, шаман. Заманил меня в ловушку, спрятал всех жителей, не участвовавших в сражении… Даже победив, мы застали бы пустую деревню. Знаешь ли, нам хотелось получить не только земли. — Наш вождь спас нас. К тому же, не собирается забирать ваши земли и женщин. Если бы ты продолжал жить в своем селении, ему не пришлось бы тебя убивать. Он даже за отца мстить не думал. — Я и говорю — трус, — пожимает плечами Лег и едва не роняет голову снова. — Когда Тим придет, так и скажи ему. — Проваливай к своему шаману, — цедит Кай сквозь зубы, все еще глядя на дверь. — Не могу. Мое тело тут. Моя голова на копье у частокола. Они сбрасывают наши трупы в общую яму, чтобы сжечь до того, как вернутся женщины. Ваши женщины тоже слабы. — Вот и иди к своим, раз… — И ты, шаман, слабый. Я видел, как забрали твоего друга, который вырядился в твою шкуру. Он не думал умирать, хотел просто убить всех, кто придет за тобой. Я слышал, что теперь ему отрубят ступни и запястья, потом… — Я сказал проваливай! — срывается Кай, швырнув в призрак бесполезным кулоном с зубом медведя. Лег в ответ на это смеется глухо, но замолкает, когда что-то осторожно ударяет в дверь. — Барс сказал, что ты сам хочешь поговорить… — раздается голос Тима, и Кай бежит, дергает дверь, и та оказывается не заперта. Вполне возможно, что именно Тим ее снова открыл, пока шаман ругался с духом. — Тим, — окликает Кай совсем другим голосом. — Ты меня задерживаешь, — хмыкает Тим. — Они-то дорогу помнят, и лошади их помнят путь, а вот мне придется идти по их следам. Мне казалось, нам обоим важно… — Если его нельзя будет спасти, — перебивает Кай, цепляясь за тонкую ткань рубашки, не смея прикоснуться к телу Тима даже через ткань, но нуждаясь в этом контакте, чтобы он выслушал, чтобы он понял и не отмахнулся, — если уже все будет кончено… Тим, мне нужна часть его. Любая часть Хаса. Рука или палец, печень или селезенка. Что угодно, что ты сможешь донести. Это важно для меня, Тим!.. Тот смотрит внимательно мучительно долгие мгновения, зрачки его широкие и темные, как у кошки, высматривающей мышь. — То есть, — начинает Тим зло, — ты и не надеешься, что его можно спасти?.. А я иду просто за куском Хаса тебе на память? — Если его можно будет спасти — я больше никогда и ни о чем не буду просить духов и богов для себя. Даже если буду подыхать от голода и холода зимой. Даже если Хас найдет себе женщину и уйдет… Мне нечего больше желать. Но Тим… мы же с тобой не маленькие, оба понимаем. Кай отпускает его, отойдя на шаг назад и сжав губы в линию. Отходит, чтобы лучше рассмотреть глаза Тима и убедиться или опровергнуть свои догадки, но Тим молча разворачивается, снова захлопнув дверь. Оставляет Кая одного с безголовым духом убитого ими вождя. — Знаешь, я думал оставить тебя в живых, — продолжает Лег, будто они просто беседовали, а их прервали. — Что тебя похитят, притащат к нам, и тогда я прикажу на твоих глазах сделать с Гиеной то, что она готовилась сделать с тобой. А потом запру тебя в клетке. Я не собирался убивать тебя. — Но сам сдох, — огрызается Кай, вернувшись к прежней злости. — Так пойдешь со мной, шаман? — спокойно предлагает Лег. — Чего тебе от меня нужно? — Там какой-то то ли бог, то ли дух… Зовет меня за собой. — И ты за компанию решил позвать меня? — Ну да. Хочу, чтобы ты взглянул на него. И сказал, что это за дух и стоит ли принимать его приглашение. Кай молча смотрит на него, не поворачивая головы. — Я слышал, что шаман не может отказать. А я не убивал твоего пса. — Ты напал на мою деревню. — Это не твоя родная деревня. И тебя не было в ней в момент нападения, так что перед тобой я ничем не провинился. Идем, шаман. Я не прошу тебя провожать меня на тот свет, но я, видишь ли, раньше не умирал, и теперь не особо понимаю в том, что должен делать. *** Духи мертвых бродят по лесу вокруг селения. Они не такие материальные, как Лег, всего лишь тени, но от этого еще более жуткие — то скитаются, низко опустив голову, то вдруг останавливаются и, разинув рот, беззвучно кричат, горько-безутешно. Все вперемешку — духи врагов и жителей деревни. Кай, давно ко всему привыкший, не может сдержать дрожи от этого зрелища. К посоху его приводит волк, тот сломан напополам и испачкан в грязи и бурой крови. Кай поднимает верхнюю часть, отправляется в кишащий духами лес догонять терпеливо ждущего его Лега. Волк то и дело ощетинивается на этого духа, но все же в открытую драку не лезет. Дух войны сидит на одном из пней, посреди поляны, оставшейся от вырубки леса на частокол. Он жадно доедает гнилое человеческое мясо, брызгая в разные стороны черной кровью, но при виде Лега с шаманом отвлекается, убирает мясо и складывает свои тонкие пальцы под подбородком, улыбаясь им. — Шаман, а я надеялся полакомиться и твоим телом. Но, видно, не судьба… Интересно, обрадуется или расстроится Элар? — Вы знакомы? — без удивления спрашивает Лег. Вместо ответа Кай нетерпеливо поводит плечом. — Зачем тебе вождь? — Сделать его своим слугой. Будет один из моих спутников. — Это война, — уже Легу объясняет Кай. — Это… То, что ты принес на эти земли. Будешь служить ему?.. Ему очень хочется, чтобы и у Лега от этого существа появился холодок в душе, чтобы тот ужаснулся, как Кай сейчас, стоя напротив войны без маски. Но сложно представить, чтобы человека, спокойно воспринявшего свою смерть, что-то еще могло напугать. — Служить? Я никому не служу, — с презрением отвечает Лег, хотя из-за отрубленной головы смотреть свысока на духа ему сложно. — Уверен? — продолжая гадко улыбаться, спрашивает тот. — Такие души, как твоя, ждут муки огнем, каленым железом и ледяной зимой. А я предлагаю продолжить сеять смерть и ужас. — Лучше каленое железо, чем служить, — подтверждает Лег. Улыбка пропадает с лица войны. — Шаман, — шипит он, возвращаясь к куску гнилого мяса. — Всегда мне все портишь… Жаль, что нельзя тебя сожрать. Хотя, может, кто-то еще пойдет войной на твое племя, и тогда… Он урчит довольно, облизывает пальцы синим языком, не отрывая от Кая пустых глазниц. Одна из ворон, попытавшихся сесть на плечо шамана, получает посохом и, обиженно гаркнув, возвращается к войне. Другая клюет раны на спине Лега, но тот лишь почесывается, переложив голову под мышку, чтобы не упала. — Он говорил, что он проводник к смерти. Я почти поверил, — поясняет зачем-то Лег, повернув отрубленную голову к Каю. — Просто подумал, как странно, что он зовет меня одного… Но он сказал, что это честь для меня. — Это и есть честь, — громко смеется война, похлопывая себя по черному колену. — Разве нет? — Я тоже думаю, что каленое железо и льды будут для тебя предпочтительнее службы войне. То, что ты заслужил, — кивает Кай, обращаясь к вождю и игнорируя войну. На нем нет символа, у него нет духа-защитника. Если война ополчится на него, все, что он сможет, — бежать и прятаться. Стоя тут так спокойно, Кай врет и себе и войне, делая вид, что ему ничего не угрожает. — Хоть в чем-то мы сходимся, — кивает Лег, протянув ему руку для пожатия, но Кай отступает, обходит его стороной. *** Тиму нужно время, и Кай отвлекается как может на восстановление селения и полей, превозмогает себя в надежде, что вымотавшись за день не увидит снов. Но ночами ему снится-таки, как пытают Хаса, как его сжигают, рубят на куски. Снится выброшенное к их деревне тело Хаса, изуродованное так же, как отец Акра, и на лице трупа маска Кая как свидетельство слабости шамана. Кай берет на себя непосильную работу успокаиваясь мыслью, что сможет наконец стать сильнее, выносливее, но вместо этого ломает руку, снова оказывается бесполезным, истощенным. Вернувшейся Гиде приходится следить за ним так же, как за своим маленьким ребенком. Единственное, в чем оказывается полезен Кай, который почти не встает с кровати — он присматривает за младенцем, ведь он может поить его молоком, смачивая в нем светлую чистую ткань, может менять ему тряпки. Эта работа — женская, но Кай цепляется за нее, потому что хотя бы в этом полезен, хотя бы тут он может помочь. Кай дает себе и духам обещание: если он не расплачется до возвращения Хаса, то Тим приведет того живым. Может, непоправимо раненным, может, инвалидом, лишенным запястий и ступней, но все же вернет ему живого Хаса. Кай забывает, что с такими ранами долго не живут. *** Может, Тим и верит в богов и духов, но они — дело шаманов и самих духов. Тим понимает, что призраки не могут кому-то навредить. Вредят люди, и в селении, где был вождем Лег, он убеждается в этом. Тим слишком устает, чтобы с кем-то драться. Он никогда не был особо честным и, найдя, в каком состоянии оставлен умирать Хас, задерживается только чтобы завалить дровами вход в пещеру Гиены и поджечь. Ему даже все равно, умрет ведьма или нет. У него нет времени проверять. Замотав Хаса тряпками, как мог, он взваливает его на плечи и уносит в далекий-далекий дом, и Хас за его спиной еще жив, еще дышит хрипло, болезненно стонет, и все же старается быть тише. Но есть вещи выше человеческих сил. После таких ран даже Тим бы стонал, болезненно сжав зубы, и вскрикивал бы на кочках. Как он ни старается нести раненного быстрее — ноша задерживает его. А выглядит Хас так, что прибавь Тим скорости, и тряска убьет спасенного. Хас не разговаривает всю дорогу, но оборачивается беспокойно, чуя приближающуюся погоню. Спина Тима давно уже мокрая, но пот не может быть таким вязким — за ними на листве остаются кровавые следы, по которым найти их еще проще. И Тим решает поступить честно: опускает осторожно Хаса на мягкий мох, дает напиться из ручья свежей воды, умывает ею же лицо. Хас улыбается, словно происходящее сейчас — лихорадка от простуды, и он выкарабкается, до Тима не сразу доходит, что ученик лишь пытается его приободрить. Его, Тима, которому в шесть подарили кота, а в семь приказывали его убить и больно били по ступням, когда он отказывался, и убили бы совсем, не согласись он. — Шаман молил меня, — сглотнув, начинает Тим тоже спокойно и обыденно. — Он хотел кусочек тебя. Ты его лучше знаешь, вы с ним оба рехнувшиеся, я-то подумал, что, если что, шаман обойдется, но… Ты ведь захочешь отдать ему часть себя? Хас слушает его, кивает серьезно и внимательно, но, кажется, слышит что-то другое, не сразу понимает, что именно ему говорят, тут же оживляется той последней искрой жизни, что ему еще осталась, и, протянув к учителю руку с отсутствующей кистью, с фанатично горящим взглядом просит: — Сердце. Отдай Каю сердце. Говорит так, будто это — единственное его спасение. Тим мог отказать Каю, но такую просьбу он проигнорировать не может и достает с пояса охотничий нож. *** Когда он возвращается в селение, Кай ждет его на подходе, в лесу за полями. Эта местность еще считается их территорией, но ходят туда только охотники, и даже дозоры выставляются к деревне ближе. Несмотря на перемотанную и привязанную к плечу руку, Кай стоит на ветке сосны, метрах в двух над землей. И при виде Тима секунду-другую смотрит на него сверху-вниз, будто не узнает, а потом ловко, будто полностью выздоровевший, спускается на землю. Тим достает из-за пазухи замотанный в мешковину окровавленный кусок, и Кай принимает его молча, как ребенка, на больную руку. Придерживая его здоровой, он, так же молча закусив губу, опускается на колени перед Тимом и склоняет голову. Тот, тоже не сказав ничего, уходит в деревню, к реке, чтобы отмыться от всего, что с ним было и чему стал свидетелем. Одна навязчивая мысль не дает Тиму покоя — он должен поговорить с Барсом. А если Тим должен поговорить — это уже довольно серьезное дело. *** Зажарить его, как сердце оленя, Каю кажется кощунством более страшным, чем есть его. Ему приходилось питаться сырым мясом, но то было звериное, не человеческое. Это же — жесткое сердце Хаса. Но Кай ест, сглатывая слезы. Человек, которого он помнит мальчишкой-подростком. Человек, которого он узнал как ершистого, эгоистичного и упрямого воина. Тот, кого он спас, вернув его душу с того света. Тот, кто не испугался проклятия Элара, гнева селения, ссоры с собственной матерью. Тот, кто любил Кая так, как никогда и никто уже любить не будет. Лето застает его в слезах, когда от сердца уже остается меньше половины. Оно, всегда радостное, в венке из трав на голове с длинными пшеничными волосами и небесно-голубыми глазами без зрачков, молча садится рядом и обнимает плачущего Кая за плечо, как зверька. — Я пришло, — говорит оно, перебирая осторожно волосы шамана. — Мне очень жаль, что меня не было рядом, чтобы поддержать тебя раньше, Кай. Шаман кивает, продолжая пережевывать жесткое сердце и глотать. *** Кай не спит ночью, рассматривая потолок своей хижины. После битвы тут пришлось убраться так, будто он отсутствовал полгода. Кажется, его искали тут даже в тех местах, где он не смог бы спрятаться — посбивали на пол все его глиняные горшки, переворошили все его запасы. Утром, перед самым рассветом, он приподнимается, услышав шаги. Он привык к ним, их уже ни с чем не спутаешь — через лес, напролом, не подкрадываясь. Кай вскакивает с подстилки, разбудив этим мелких духов, выбегает из хижины. Волк, лежавший под столом и делавший вид, что все это время спит, открывает один глаз и смотрит шаману вслед, но не выходит. Хас спускается с холма, из леса, со стороны деревни, откуда всегда привык приходить, только мир для него сильно поменялся за эту ночь. И это Хас наверняка еще не видел собственного отражения — у него такие же светло-синие глаза, но на весь зрачок, как у прочих духов, такая же расшитая блестящей голубой нитью одежда — зеленая рубашка и темно-коричневые штаны. Кай не может позволить себе встретить его слезами, но больших усилий стоит ему удержаться и просто улыбаться. — Что, они всегда тут были? — первое, о чем спрашивает Хас, указывая на копошащихся в траве духов. — И эти… — на выкатившихся из хижины Кая крыс и кроликов. — Ну а ты да, ты всегда таким был… В Кае, конечно, за ночь не поменялось ничего, просто Хас стал видеть намного лучше. Он наконец подходит ближе, прежде чем Кай, не в силах сдержать нервной дрожи, приветствует: — Боги хранили тебя. — Твоя любовь сохранила меня, — произносит Хас как традиционное приветствие, вдруг обретшее для него смысл. Рукой, покрытой кожей, похожей на кору дуба, он обнимает Кая за шею, прижав к себе, радостно заключив: — Мой Кай. *** Элар вместо умирающего Кая находит скитающуюся по селению душу Гиены, бегающую от духов преисподней, прячущуюся от них под корнями деревьев и шапками грибов. Он ловит ее, мелкую, будто мышка, и отправляет в рот, почти не почувствовав вкуса, кроме неприятной горчинки. Он идет по следам крови, по которым преследовали Тима. В конце, вместо Кая, находит сожжённый труп нарушителя его запрета, обезображенный еще при жизни. Уже более радостный, Элар направляется прямиком к шаману. Каю больше незачем его отталкивать, защищаться от него. Элар проклял нарушителя, и тот умер страшной смертью. Шаман должен понять, что так будет с каждым, а значит нельзя перечить покровителю, если он только не желает нарушителю мучительной смерти. И полный энтузиазма, Элар, через крышу ввалившийся в хижину, не осознает, что что-то поменялось. Кай слышал шуршание в ветках, понял, что кто-то из духов пришел к нему, но к хижине подходит осторожно, потому что стены ее трясутся, летит с крыши солома и пыль. А главное — души, что всегда тут, расселись у двери и окон, заинтересованно наблюдая за происходящим. И бросаются врассыпную за секунду до того, как из двери вываливается растрепанный и побитый, скулящий и такой непривычный Элар. Кай не рисует больше символ на ключице, потому что в его хижине живет Хас, и будет очень тоскливо, если тот не сможет его касаться. Но и Элара он не боится — стоит с корзиной мокрого, постиранного белья, наблюдая за таким самоуверенным и когда-то страшным полубогом. Заметив Кая, он приподнимается, обвинительно тычет в него пальцем: — Лжец. Я скажу, что ты лжец и не исполняешь условий духа-хранителя, и никто больше не будет вступаться за тебя. Кай даже немного теряется — ему казалось, что Элар все понял еще при попытке сунуться в хижину, но приходится объяснить: — Мне не нужен дух-покровитель. Хас — бог, запертый до этого в человеческом теле. Теперь я вроде как… его жрец, — Кай пожимает плечами, будто и сам не знает, как так получилось. Держать сырое белье одной рукой тяжело, и он ставит его на пенек. Элар, наконец сообразивший, что произошло, оборачивается к хижине. Хас стоит у дверей, сложив руки на груди, победно улыбаясь когда-то грозному сопернику. — Бог, однажды воплотившийся в волка и влюбившийся. И переродившийся человеком, когда душа Кая вернулась в мир. Понимаешь, даже то, что ты принес Кая именно в эту деревню было предрешено, вело его ко мне. Во всяком случае, так сказал Кай, когда уговаривал тебя не есть. Поэтому сегодня можешь проваливать и поискать себе другого шамана, но честное слово, еще раз увижу тебя в моем лесу — сожру. Тут и так как-то много духов стало шастать. — Они не ко мне, между прочим, — вполголоса ворчит Кай, обойдя Элара и остановившись у двери в хижину, у плеча Хаса. Духи ходят к Хасу, потому что тот не покидает Кая, в отличие от Элара, появлявшегося только от случая к случаю. Духи приходят просить о чем-то или советоваться, потому что Хас — хозяин всего этого леса, заперший себя в маленькой хижине на отшибе деревни. И для Элара это полное поражение, ведь даже если ему удастся подкараулить Кая и похитить его душу — Хас придет за ней сам, и тогда точно мало не покажется. Весь страх, что он внушал раньше более слабым духам, теперь, когда он оказывается врагом более сильного существа, обрушивается на него. И Кай в этом обреченном сражении не кажется достойным трофеем. — Я ж не знал, — мямлит Элар, быстро поднимаясь и пятясь к лесу. — Я ж не думал… — Из-за него я умер, вообще-то, — напоминает Хас, будто Элара уже и нет рядом. — Я помню, — серьезно кивает Кай как-то печально, не глядя на него. — Но, понимаешь, в мире есть гармония, по которой… — Блин, я помню-помню, — цыкает Хас, возвращаясь в хижину. Ночами она наполняется огоньками, и первое время проснувшемуся среди ночи Каю казалось, что над ними звездное небо. Когда-нибудь Кай умрет, и душу его заберет с собой Хас, чтобы больше никогда не потерять. Чтобы снова возродиться с ним рядом, заключенным в слабое человеческое тело, и прожить еще одну сложную жизнь. *** Тим не говорит с шаманом месяцев семь с тех пор, как отдал ему сердце Хаса. Не то чтобы не хотел, просто они никогда и не были ни друзьями, ни близкими знакомыми. Он видит шамана в новой маске, и этот человек для него снова — магическое пугало, что живет на окраине. И именно из-за маски Тим не знает, изменило ли Кая его горе. Но зимой, в мороз, Барс заболевает, обычные травы не помогают, и в непогоду и метель идти к шаману приходится именно Тиму. И тот становится еще более сказочным существом, даже для Тима, когда он подбирается к хижине ближе. Ему еще с тропинки кажется, что шаман замерз насмерть, потому что над крышей не вьется дымок, а без костра в такую погоду не выжить. Но доски двери теплые, и в то же время не сухие, они будто живые. Прежде чем Тим успевает постучаться, дверь открывает сам Кай, без маски, в обычной, летней даже, рубашке и штанах. И он не выглядит убитым горем, напротив — он доволен, даже улыбается при виде Тима, кивнув: — Я сейчас оденусь. — Там Барс… — Да, я знаю, — обрывает Кай, быстро накидывая волчью шкуру и надевая более теплые штаны поверх льняных. — Все будет в порядке. Кажется, я знаю, что с ним. Оставшийся на пороге, Тим заходит внутрь, влекомый теплом и любопытством. Внутри будто бы лето, более того — зеленым плющом обвиты стены, и вообще стало будто бы просторнее в этой хижине, хотя внешне она осталась прежней. — Идем? — окликает приготовившийся Кай. Теперь, когда он при Тиме из человека превратился в шамана, он уже не кажется таким далеким, и воин, не выпуская его, хмурясь, прежде спрашивает: — Как же Хас? Это все та же манера Тима недоговаривать предложения. Он хочет спросить, почему Кай выглядит так, будто летом не случалось ничего плохого. Он ведь не стал бы притворяться, что все нормально. Он мог попытаться забыть, но Тим, явившийся к нему, должен был напомнить о случившемся. Но шаман понимает это по-своему — поворачивается к углу хижины, где особенно густ плющ, пожимает плечами, прежде чем ответить: — Он зимой становится вялым и сонным. Он подождет тут. Он тебе доверяет. И хотя на лице все еще маска, Тиму кажется, что из-под покрашенного в белое дерева пробивается, как трава по весне, теплая улыбка.