Зловещий цирк

Путешествие в Петербург оказалось слишком коротким, но труппе показалось, что те полторы суток, что они добирались до вокзала, были самыми длинными тридцатью шестью часами в их жизни. Швед, что не был привыкшим к таким долгим путешествиям, чувствовал себя хуже, чем прочие. Но его, как бы то странно ни было, поддерживали абсолютно все, вплоть до датчанина, что лез к нему с постоянными тренировками до этого. Петербург встретил своих гостей холодом и дождём. Улицы были покрыты белым туманом, серые дороги были в лужах, которые отражали изображения неба, а дождь их ломал. Дома тоже не баловали разнообразием, но и похожими не были. — Мой дождливый Петербург, — Иван с тоской выдохнул, выходя на улицу и вдыхая сырой городской воздух. — Я по тебе скучал. — Братик, мы почти что дома! — торопливый стук каблуков о камень оповестил о том, что Наталья спешила к старшему, иногда тряся светлой шевелюрой и останавливаясь только около Ивана. Тот подхватил девушку под руку, прижав сестру к себе. — Мы могли бы посетить тетушку. — Если она не отдала концы, — сзади хихикнула Тереза, поправив плащ и прячась под зонт. — Ал, сколько нам тут торчать? Альфред молчал. И это напрягло все труппу, ведь обычно Джонс отвечал моментально на любой вопрос, связанный с дорогой или путешествием. Сейчас же он молча рассматривал огромную надпись на вокзале, щурясь и постоянно подправляя очки. — Ал? — Иван взглянул на напарника. — Тебе вопрос задали. — Oh, yeah.. — он неуверенно смахнул чёлку и улыбнулся. Бервальд уловил, что фальшиво. — Сутки. Нам надо ехать дальше. А пока у вас есть время прогуляться по северной столице. Maybe, Иван проведёт вам экскурсию? — Ну уж нет, — оборвала его Наталья. — Ванюша со мной идёт. Девушка быстрым шагом утащила его прочь с вокзала, бросив последний ненавидящий взгляд на американца. Больше никто уходить не спешил. Дождь бил по земле слишком сильно. *** — И куда эта красавица подевалась? — нахмурился датчанин, в третий раз заходя в вагон-ресторан и недовольно оглядывая его. — Её нигде нет. — Матиас, она не маленькая, сама способна найти дорогу назад, — Артур закатил глаза, не отрываясь от самого интересного на свете занятия – рассматриванием себя любимого в стекле. Дождь все ещё барабанил по земле, явно будучи не рад появлению незванных гостей. — Хватит за ней бегать, Грета достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе. Датчанин лишь что-то хмуро выплюнул в адрес Керкленда, но более ничего не говорил. Мужчина уселся за стол, стуча пальцами по столешнице и поджимая губы. Господи, он был готов поклясться, что если с ней что-то произойдёт, то он узнает о том самым последним, и лишь когда ему кто-то об этом скажет. Почему-то, в труппе все предпочитали его не беспокоить, о проблемах утаивать. Кёллеру было совсем немного от этого обидно, но и, с другой стороны, он прекрасно понимал почему. "Мати, ты слишком много волнуешься по пустякам", — однажды заметила Грета. Кажется, это было после их первого выступления в цирке. "Смотри. Публика довольна, так что все хорошо", — тогда все казалось лучше, чем никогда. В ад все превратилось потом. — Д'ждь зак'нчилс', — подал голос швед, посмотрев на лужи. На небе появились слабые отблески солнца. — Элизабет, что говорят твои карты? — не выдержал Матиас, повернувшись к гадалке. — Мои карты говорят, что она в полном порядке, Матиас, — легко улыбнулась венгерка. *** Грета стояла напротив входа в это огромное здание, чувствуя, как по щекам катятся капли дождя в перемешку со слезами. Она снова здесь, снова в этом городе, снова напротив этого здания. Она снова напротив консерватории. Сколько с того момента прошло лет? Если Грета не ошибалась в подсчетах, то восемь. С того момента прошло гребаных восемь лет, которые Грета отчаянно старалась забыть обо всем произошедшем тогда. — Это настолько длинная история? — тихо произнесла Наталья, подойдя к норвежке. Со стороны они были невероятно похожи со своими длинными светлыми волосами, невероятной любовью к синим цветам, со своим небольшим ростом (хотя и здесь было видно, что Норсенг все равно ниже). — Расскажи хоть что-то, Грета. — Это было давно, — медленно начала Грета. — Помнишь те шрамы на руках? Наталья задумалась, а потом вспомнила. Про грубые и неаккуратные пальцы норвежки, про заметные на мягкой коже шрамы. И медленно кивнула, сжав ладонь стоящей рядом напарницы. — Это от смычка. Я их получила как раз в тот день, когда не смогла сюда поступить. Из-за этого мечта всей моей жизни была просто.. — она замолчала, не сумев продолжить говорить. — Я не хотела сюда возвращаться. — Тише, милая, — от Натальи редко можно было услышать сладостные речи и комплименты (только если ты не Иван, конечно же), но и на Грету у неё была частичка любви и тепла. — Я помню эти царапины. Грета поджала губы, чувствуя, как слезы воспоминаний смешиваются с дождевой водой. Петербург, этот дождливый Петербург, который принимает в свои объятия далеко не каждого. Норвежка оказалась на краю пропасти, когда на неё – опустошённую, с дрожащими руками – холодно смотрели экзаменаторы. "Играешь ты достойно", — сказал тогда кто-то, "Но зачем нам человек с такими нежными руками? Скрипачи не режут смычком кожу на вступительных экзаменах". Что тогда сильнее задело Грету было неясно, но что-то ударило по самолюбию, слишком сильно, чтобы позабыть. Шрамы не зажили, а руки все ещё тряслись, стоило норвежке взять скрипку. — Я поклялась больше музыкальные инструменты не брать в руки, — плеск воды раздался громко на пустой улице, когда циркачка отвернулась от консерватории. — Мне кажется, Петербург всем ломал мечты когда-то. — Всем, — согласилась до этого молчавшая Наталья. Девушка слишком любила тихий и мелодичный голос Греты, чтобы перебивать её. — Но, молю, сыграй что-нибудь вечером. Ответом было молчание полностью намокшей под дождём девушки. Холодная, свободолюбивая и гордая Грета казалась побитой и сломленной; даже мягкие пальцы Брагинской на щеке вовсе не подбадривали и не воодушевляли; даже тонкие и бледные губы, прикасающиеся к шрамам на пальцах не казались привычно желанными. Наталья и Грета похожие. Они обе прячутся под заканчивающимся дождём, в холодных поворотах между домами, под крышами каких-то магазинов, не желая попасться на глаза Ивану. *** — Ит'к, — нахмурился Бервальд, обведя взглядом подозрительно недовольных Терезу и Мартина. Он застал их, листающих альбом с огромными фотографиями и цирковыми плакатами, в его купе. — Пер'м'стит'ся к Т'ерез' н' вар'ант? Выгонять из каюты Мартина, который приходился, к несчастью Оксенштерны, его соседом было неприлично, но вот нахождение здесь чешки давал такой шанс. Как выяснилось в первый же день нахождения в поезде Бервальда, в купе поезда все живут по двое, а на момент прихода шведа единственным свободным местом оказалась кровать у словака. Сначала ему хотелось попроситься к литовцу, но обнаружилось, что Торис жил с Элой. — Не вариант, — фыркнула девушка. — Элизабет не терпит мужчин у себя. Феминистские наклонности венгерки были известны абсолютно всем, особенно Терезе, что жила с той в одном купе. Девушка вообще часто жаловалась на Хедервари, что не позволяла даже Альфреду с Иваном заходить к ним. "Это не феминизм, а сексизм какой-то", — постоянно повторяет Тереза, но в пустоту. — Ладн', — швед сел на свою кровать, взглянув в окно. Петербург перестал лить слезы по приехавшим и сейчас лишь гнал белый туман по камням вокзала, где в спешке ходили люди, иногда заглядывающие в затонированные окна поезда циркачей. — Чт' вы смотр'т'? — Старый дорожный альбом, — пожал плечами Мартин, смотря на лица на фотографиях. — Они были красивыми. Швед взглянул на фотографию, протерев стекла очков и все время щурясь. С фотографии на него смотрели трое людей: высокий и статный молодой человек со шрамом на лбу, рядом стояла девушка с ленточкой в волосах и, наконец, какой-то паренёк с челкой на правый глаз. Бервальд готов был поклясться, что где-то эти лица видел. — Лаура, Тим и Льюис, — Тереза подняла голову, взглянув на шведа. — Южный состав цирка. По легенде, их состав не совершил ни одного успешного выступления по мнению хозяина. Было в этом цирке что-то жуткое в традициях и правилах, а именно – закон трёх выступлений. Если состав, по мнению хозяина состава, три раза выступил неудачно, то их просто вырезают поголовно. Это правило ему сказала Грета, которая в тот момент, как показалось Оксенштерне, даже дрожала. После Мартин объяснил, что в день, когда погиб Торис, они нашли могилу другой цирковой труппы. "Словно нас специально туда привезли, чтобы мы это увидели", — словак отводил взгляд, смотрел в землю. "Чтобы намекнуть, что мы сильно расслабились на этом успехе. Да и то, что едем мы в Испанию.." *** — Тим, не смей, — холодно воскликнула девушка, смотря на старшего брата. — Застрелиться от безысходности – оно того не стоит. — Либо я умру быстро и легко, либо долго и мучительно, — также холодно отрезал де Вард-старший. У них с сестрой всегда были сложные отношения, как предполагал младший, что наблюдал за ними со стороны – из-за ревности. Абсолютно всей труппе было известно, что Лаура отдавала своё предпочтение и любовь ему, Льюису, а не Тиму, который в единственной сестре души не чаял. — У тебя выбор точно такой же. — Я выбрала жизнь, Тим. Я не собираюсь умирать, выпавшей из поезда, — Лаура сжала правой рукой кисть левой, трясясь от злости. Напротив неё разворачивалась самая настоящая драма. Де Вард-старший стоял с револьвером у виска, играя с жизнью в русскую рулетку. Бельгийка точно знала, что из шести в барабане всего одна пуля. Только вот Тиму было на то наплевать. Как и на то, что если он сейчас выстрелит, то помрет. — Детка, лучше не лезь, — Тим закатил глаза, после посмотрев с непонятной никому тоской и – Льюису не показалось – отчаянием на обоих младших. — Просто передай предкам, что я их люблю. Если, конечно, ты их встретишь. Льюис, позаботься о сестре. И держи Керрьедо от неё подальше. — Ти- — оглушительный выстрел, блестящая в пыли пуля, что упала на пол, а после и упавший рядом голландец. — Тим! Лаура сорвалась с места, упав на колени около брата и смотря в за пару секунд погасшие зеленые глаза. У Тима они были темнее, чем у неё, но все такие же любимые. — Тим.. — рядом с сестрой присел люксембуржец, приобняв уже плачущую сестру. Та рыдала, рыдала в плечо младшего, чувствуя себя уже не старшей сестрой, а абсолютно никем. — Никто не узнает, — де Вард-младшей показалось, что брат говорил как-то двусмысленно, — Мы его похороним на ближайшей остановке, — Льюис казался мертвенно спокойным. — Беги отсюда тогда же. И не приближайся к поезду впредь. *** — Вы хорошо отдохнули, my friends? — Альфред вновь сиял от радости, стоя около младшего брата. Мэттью, тихий и незаметный в жизни, но любимец детей в цирке скромно смотрел на всех из-под очков и аккуратно, как-то виновато улыбался. — Потому что у моего брата есть, что вам сказать! Циркачи лишь переглянулись, явно удивленные. Ещё сильнее удивлён был Иван, без ведома которого здесь вообще ничего не происходило. Кажется, русский даже немного злился на Альфреда за то, что тот молчал, но Джонс-старший упорно мужчину игнорировал. — Я.. — канадец настолько тихо начал, что труппа не услышала его в гуле вокзальной толпы. Чтобы все услышали Мэттью, Артуру пришлось заткнуть всю толпу. — Артур, можно было без магии, — мягко произнёс Джонс, чуть наклонив голову. Бервальд, что сидел на ступеньках вагона, нахмурился. Он слышал сказки про то, что в каждом цирковом составе ездят маги и виртуозы, главная опора хозяина шатра в случае чего-то необыкновенного. Только вот, маг здесь был один – Артур, а виртуоза найти не получилось. "Я уверена, что Элизабет что-то скрывает", — однажды случайно проронила Грета. "Слишком уж она хорошо знает свои карты, да и.. Она же не просто гадалка", — тогда шведу показалось, что за несколько дней он узнал слишком об этом месте и этих людях много, но, как выяснялось с каждой новой секундой, он никого здесь почти не знал. — Я недавно говорил с одним моим другом, — негромко рассказывал дрессировщик, сопровождаемый взбудораженным шёпотом старшего брата. Альфред всегда был активным, но вот особо внимательные, вроде Греты и Артура, заметили, что глаза сияли даже у младшего брата их штурмана. — Он возможно захочет присоединиться к нашему цирку, пока мы будем ехать в Испанию. — ... — Иван нахмурился. — И куда нам придётся ехать? — Никуда! — тут же воскликнул Джонс, снова скромно посмотрев в каменную кладку вокзала. — Он хотел к нам присоединиться, когда посмотрит на наше выступление. В воздухе повисло молчание. Что удивительно, но сказать, что оно напряжённое было нельзя – циркачи, кажется, даже чуть воодушевились. — Столько новеньких за один переезд? — удивился Артур, скрестив руки на груди. — А как этого твоего знакомого то зовут? — Узнаете, — отмахнулся Альфред. А после вновь посерьезнел, оглянув яркими голубыми глазами всю команду. — Поезд готов к отправке. Мы можем ехать сейчас, а можем дождаться утра. Что выбираете? Все переглянулись между собой. Петербург, пускай, и был дождливым, но каждый что-то здесь оставлял, какую-то частичку своей души и сердца. Особенно тяжело выбрать ответ было Ивану, который, казалось, за полдня стал счастливее, чем за последние полгода. Тысячи километров вдали от родного дома слишком сильной тоской отдавались в сердце. Теперь же, родные улицы всплывали в памяти, словно воспоминания о первом поцелуе. — Я предлагаю остаться здесь на ночь, — подала голос всегда молчаливая норвежка, поправив волосы и юбку. — Гнать ночью опасно, да и мы все уставшие после долгой дороги. — Вот-вот! — тут же поддакнул Матиас, попытавшийся приобнять подругу детства, но явно безуспешно. — Хоть поспим нормально, без шума колёс под собой. — Я согласна, — кивнула Тереза. — Да и Эле стоит одну ночь отдохнуть спокойно. Упоминание полячки сразу подействовало как отрезвитель для всех. Американец кивнул, понимая, что труппа права. Да и сам он, если уж совсем честно, хотел спокойно выспаться. — Тогда идёте поужинаем, что ли, — зевнул Мартин, кивнув на вагон-ресторан. — Я голодный, как волк. Бервальд удивлялся, как быстро эти люди меняли настрой. Ещё, вроде, полчаса назад были напряжены до предела, а теперь сидят и шутят, о чем-то громко спорят и наслаждаются каждой минутой, как последней. Тем не менее, швед понимал, почему. После всех историй про это место даже он не мог остаться равнодушным ко всему происходящему. Сегодняшний день и солнце за окном циркачи провожались под реквием Моцарта, который однажды не смогла сыграть Грета. "Я сыграю, Наталья. Ради тебя".