«…Ты — рядом, а ведь могли бы Друг друга совсем не встретить. Единственный мой, спасибо За то, что ты есть на свете!» Ю. Друнина
Над Атреей разгорался еще один день. Взошло солнце, окрашивая яркими огненными всполохами лес Маннигел. Стала постепенно просыпаться маленькая деревушка, расположенная на холме. Сонную тишину разорвал удар молота: мастер-кузнец приступил к ковке наконечников для стрел. Вот и его первый на сегодня клиент — следопыт, ожидающий мастера, сидя на пеньке. Старушка в ситцевом чепчике вышла на крыльцо покормить цыплят. С независимым видом прошел по улице ночной охотник — он принес шкурки редких зверей и направлялся к мастеру доспехов, чтобы продать трофеи за звонкую монету. Отряд воинов собрался у ворот, ожидая предводителя, спешно закупающего для всех зелья и свитки в долгую дорогу. Казалось бы, ничем не примечательное утро. Оно пройдет, сменится жарким полуденным временем, чтобы потом утонуть в вечерних сумерках. И мало кто вспомнит, что в этот день даже птицы пели по-особенному. Стоило остановиться на миг и прислушаться — звонкие трели, как и прежде, разносились на всю округу, но привычное радостное щебетание сегодня сменилось низкими нотами и сложными мелодиями. Необычное крещендо обрывалось только на миг, чтобы зазвучать снова и снова. Никто не заметил, что птицы пели, словно чувствуя приближение конца, словно… предвещая.***
Ласковое солнце щедро рассыпало лучи по цветущему лугу. Под залихватский стрекот кузнечиков танцевали бабочки, перелетая с цветка на цветок. Невидимым плащом пригибал верхушки трав легкий ветерок, чтобы потом подняться в вышину, и гулять там, подталкивая под бока пушистые белые облачка. Жизнь словно застыла в этом истинно райском уголке, томная нега летнего дня располагала к отдыху и безмятежности. Казалось, ничто не способно нарушить воцарившуюся в природе гармонию. Рей сорвал ромашку, перевернувшись на живот — так, чтобы лучше видеть любимую. Линн лежала рядом, устремив взгляд в небеса. Высокая трава скрывала белокурые волосы и почти всегда улыбчивое личико девушки. Почти всегда — но не сейчас. Руки безвольно вытянуты вдоль тела, и вся она, до кончиков пальцев на стройных ножках, выражала отчаяние. После тяжелого разговора, состоявшегося некоторое время назад, тишину разрывали только надрывные песни птиц. Задумчиво повертев пальцами сорванный цветок, Рей неожиданно пощекотал им нежные губы возлюбленной: — Здесь кое-кто хочет тебя поцеловать! Ответом ему послужила лишь слабая полуулыбка, на миг осветившая лицо Линн солнечным зайчиком. Но она тотчас сменилась грозовым облачком — отражением хмурых мыслей. Девушка порывисто поднялась, села, обхватив руками колени, по-прежнему молча. Глаза ее метали молнии, что, впрочем, нисколько не пугало Рея. Его Линн была доброй, очень доброй и милой. Кто еще способен вытерпеть капризы колдуньи, живущей в лесу, на отшибе? И настолько полюбиться гнусной ведьме, чтобы та снизошла даже до того, что стала учить девушку целительству! Неслыханное дело в их краях, где мастерство передают только родным по крови. Нужно также сказать, что, будь у Линн немного меньше силы духа, она ни за что бы не смогла жить у матушки Вернанди*, пребывая не сколько в учении, сколько в прислугах. Но страсть к целительству горела у девушки в крови. Кроме того, Вернанди была единственным человеком, позаботившимся о трехлетней девочке: заблудившейся в лесу, неизвестно откуда пришедшей. Линн не знала своих родителей, и всю любовь перенесла на «бабушку», которую Рей даже в шутку не мог назвать доброй. Юноша поморщился от осознания того, что на девушку распространяется худая слава Вернанди, именем которой пугали детей. Жители деревни откровенно побаивались ведьму, а то и ненавидели. Это, правда, не мешало им тайно бегать к её дому за всевозможными зельями — то любовника приворожить, то бракса вылечить. Все молчали о том, кто в каком виде возвращался после таких визитов домой — старуха была настолько своенравной, что за одно неосторожное слово могла на время и в дебра обратить. Какой позор от соседей! Рей был лишен суеверий и при встрече с ведьмой не осенял себя защитным знамением; тем более, не плевал ей вслед, как другие. Может, из-за того, что не верил в «злобные» заклинания, а может, потому что еще не побывал в шкуре дебра. Как бы там ни было, Вернанди приняла юношу с ухаживаниями к Линн благосклонно, да и, честно сказать, молодой следопыт был на редкость хорош — что статью, что нравом. Всегда улыбчивый, окруженный толпой малышни, которая наперебой просила показать лук, дать пострелять… Рей никогда не отмахивался от любопытства детей, пусть даже назойливого. Но, несмотря на кажущуюся мягкость, он обладал стойким и твердым характером. Приятный и веселый в повседневном общении, на охоте он требовал от спутников полной отдачи, пусть даже резкими окликами: не со зла, но ради пользы. Да что там, те были только рады попасть в отряд молодого следопыта, потому что учились необходимым навыкам у настоящего мастера своего дела. Понимая при этом, насколько их неловкие умения отличаются от бесшумной походки и зоркого взгляда наставника, его отточенных движений, ловких выстрелов. Надо сказать, Рей никого не стремился обидеть, только врожденное чувство справедливости заставляло его выжимать даже из самых неумелых предельные их силам возможности. Тем самым превращая простую охоту в немыслимое по результатам и достижениям действие. Линн по-настоящему гордилась Реем, затаенно удивляясь, почему он полюбил именно ее — бедную сироту. Сама обладая бесчисленными добродетелями, она, казалось бы, не замечала их: ни душевной доброты, ни истинного целительского таланта, ни спокойного, и в то же время сильного характера. Скромная, но отчаянная; веселая, но с затаенной грустью в глазах. Когда Рей впервые встретился с девушкой, ему было пятнадцать. Неугомонный мальчишка, несмотря на строгий наказ родителей, сунулся к повстанцам Ривара. Конечно же, по пути туда его остановили киллосы — эти жуткие стремительные твари с желтыми, словно полная луна, глазами. Он убил троих, прежде чем самому согнуться от множества ран, нанесенных острыми клыками. И тут появилась она — совсем юная, в скромной, латано-перелатанной кольчуге. Без лишних слов перекинула бессильно опущенную руку мальчика через узенькое плечо. Шепча целительские заклинания и выбиваясь из сил, привела к спасительному перекрестку Антрона, к воинам, охраняющим этот оплот. Когда Рей, наконец, сполз на траву, неспособный сделать хотя бы еще один шаг, опасность осталась позади. А он всего раз взглянул в бездонные серые глаза девочки, склонившейся над ним, — и утонул. Потом было всякое: смерть родителей — тоже следопытов, погибших, отражая набег разбойников. Самоотверженность Линн, снова поддерживающей его в немыслимом горе, бескрайнем, словно небо. Яростные схватки с призраками резервации, в которые он ввязывался, чтобы заглушить боль потери, а после жестокой бойни — ласковые прикосновения, утирающие кровь, успокаивающие душу. В один из таких моментов он все понял и прошептал самые важные слова. И ничуть не удивился, услышав их мягким эхом из уст Линн — иначе просто не могло быть. В деревне и раньше перешептывались, увидев их вместе, но когда юноша с девушкой стали неразлучны — шепот превратился в громкий глас. Не чета она ему! Пусть глаза скромно опущены при редких посещениях деревни. Пусть, делая необходимые покупки, никогда не торгуется при этом, да оставляет, кроме цены, еще и барыш. Кто знает, что скрывается за молчанием? И какие пороки могла воспитать в девушке злая колдунья? Громче всех кричали молодые девушки и их мамаши, потеряв надежду заполучить успешного, красивого парня в мужья и зятья. Только Рей никогда, ни словом, ни делом не посмел бы усомниться в Линн — он с уверенностью знал, что такой девушки не встретишь ни в этой деревне, ни за тысячи переходов отсюда. И убедительно доказывал это каждому, кто смел хоть мимолетным словом обидеть любимую: иногда — внушением, иногда — кулаками. Но даже это не значило, что ему нравилось видеть, как Линн осуждают молча: обходят стороной, встретив на улице, не отвечают на тихое приветствие, игнорируют вошедшую в лавку за покупками девушку. Иногда колдунья сопровождала её в деревню — тогда никто не смел насыпать в мешок несвежего порошка аделлы или сотворить другую пакость, а в других случаях… Впервые придя в дом к матушке Вернанди не как следопыт, предлагающий купить добычу, а как гость, Рей удивился. Бытующее в деревне мнение о злобности старой колдуньи, равно как байки о её кознях оказались правдой не во всем. Древняя узловатая клюка, которой размахивала Вернанди, никогда еще никого не ударила. А вот острый язык ранил не раз. В глубине души Рей понимал, что не заслужили деревенские доброго отношения — из-за глупости, граничащей с темнотой ума, необъяснимого упрямства, с которой считали отшельницу чуть ли не чудовищем. И особенно — из-за нахальства, с которым приходили к домику в лесу, каждый по своей нужде. Получая при этом помощь. А платили, наравне с кинарами, в той же мере — осуждением и недоверием. Правда, у Рея, как и у всех, бегали мурашки по коже, когда взгляд тонул в бездонных глазах колдуньи. Пронзающих не хуже острого кинжала, проницательных до потайных уголков души. Насмешливых в своей мудрости — как будто бы они видели то, что неподвластно человеческому взгляду, презирая невидящих. Но Рей никогда не отворачивался при этом. Он был смел, насколько может быть смелым юный охотник, познавший каждую травинку в лесу, и сохранивший на память клык волка — первый трофей, добытый в глубоком детстве. И все же, в присутствии Вернанди его обуревала непонятная тревога — как будто бы он не понял чего-то важного, как будто это потеряно, чтобы никогда не вернуться. Отгоняя неприятные мысли, Рей перевернулся на бок и, подперев голову рукой, произнес: — Милая… ну пожалуйста! Мне завтра в дорогу, и, если сердцу придется разрываться на части, пусть это будет не оттого, что мы поссорились. Линн повернула к нему свое прелестное, несмотря на печать грусти, личико, на котором сияли большие, прозрачно-серые глаза, и сложила губы в нарочитой улыбке: — Так подойдет? — Разумеется, нет! — воскликнул юноша, привлекая девушку к себе для нежного поцелуя. Несколько мгновений спустя Линн мягко отстранилась от любимого. Её глаза уже не кипели гневом, а были полны расплавленного серебра, которым казались застывшие в них слезы. Ласково погладив Рея по щеке, девушка вздохнула с неподдельной печалью: — Ох, как с тобой трудно… Нет, не спорь! — тут же добавила она в ответ на короткий смешок, вырвавшийся из уст юноши. — Я просила тебя, умоляла — а ты просто так оставляешь все ради какой-то «Очень Важной Поездки». Меня не радует то, что ты станешь воином — может, следопыт и не столь важная персона, но весьма почетное и намного менее опасное занятие. — Всего три дня, — кротко сказал Рей и для пущей убедительности невинно похлопал длинными черными ресницами. Но Линн, казалось, не услышала его, продолжая высказывать с небывалой горячностью: — Ты предпочитаешь уехать, несмотря ни на что. Мне было предзнаменование — заметь, недоброе! Не знаю, чего ожидать… Чувствую, что ты уезжаешь надолго, очень надолго. Да у меня от этого сердце в ледышку превращается, понимаешь? — Я понимаю одно — это старушка тебя накрутила, — нахмурился Рей. — Несомненно большинство её предсказаний — бред объевшегося склизкими грибами дебра. — Она настоящая волшебница, которой капля Дара скатилась с ладони самого Айона. И видит то, что нам неведомо, — устало произнесла девушка, вмиг теряя «боевой» задор, и добавила: — Ты не понимаешь. Я же никто без её уроков, её мудрости, которой она щедро делится со мной. Сирота без родового занятия и без отца с матерью, которые наставляли бы меня в своем ремесле. А ты… ты просто боишься признаться в том, что безродная начинающая лекарка тебе не пара. — Чего-чего я боюсь? — захохотал юноша, привлекая Линн к себе и заключая в крепкие объятия. Глядя в её прекрасные глаза, он совершил, наверное, самую ужасную глупость для молодого человека, не собирающегося обзаводиться семьей в ближайший десяток лет — произнес со слегка напускной торжественностью, но вполне серьезно. — Дорогая, когда я вернусь с путешествия, я приду к старой ведьме Вернанди просить твоей руки. Пусть только попробует отказать мне — тогда ни один тару больше не будет жариться, истекая соком, над её очагом! — Какой ужас! — Линн изобразила на лице шутливый испуг. — Знаешь ведь, озорник, что матушка не сможет жить без румяных ножек тару, как и я — без тебя. — Пра-а-а-вда? — с напускной недоверчивостью протянул Рей. — Правда-правда! — девушка прильнула к его груди и потерлась щекой там, где под рубахой размеренно стучало сердце. Рею внезапно стало жаль хрупкую, но, тем не менее, очень смелую девушку. Он осознал, что, кроме него и колдуньи, у Линн нет близких. Может, поэтому она так боялась предстоящего путешествия Рея и всячески старалась отговорить его? Конечно же, он не верил в предсказания, причём, скорее всего, выдуманные Вернанди, только… чутью любимой доверял как своему собственному. Ведь сколько раз она находила его в глубоком лесу — раненого, измученного, — шептала бессмысленные нежности вперемешку с целебными заклинаниями, омывала раны травяными настоями. И откуда только знала, где искать, если он зачастую отходил от обычных охотничьих угодий на несколько дневных переходов? Но нельзя же всю жизнь держаться за юбку девушки, даже такой хорошенькой, как Линн. Ничего, все образуется. «Маленькая птичка, моя маленькая птичка…» — с нежностью подумал Рей, целуя душистые, пахнущие полевыми цветами волосы. Несмотря на прекрасное мгновение близости, тревога не покидала Линн. Много слов было уже сказано раньше, теперь же ей оставалось только сетовать на неосмотрительность любимого и сдерживать уже готовые пролиться слезы. Она была сама не своя с того момента, когда узнала, что Рей согласился войти в число воинов, сопровождающих даэвов на встречу с балаурами. Девушка вспомнила горящие восторгом глаза юноши, его слова, что наконец-то воцарится благость, даэвы перестанут воевать, а люди заживут в радости и мире, как много лет назад... А на скептические замечания Линн о том, что войну прекратить не так просто, Рей уверенно отвечал, что, если даже и так, то после этой миссии он сможет, по крайней мере, стать даэвом, хотя и не совсем понимал истинного значения этого звания.***
В маленькой деревушке не знали, что такое война, только слышали о ней. Редко когда охотники, волшебники и лекари отправлялись на обучение к Слугам Вечности, и то — исключительно самые искусные и храбрые. Потом они, обретшие гордую осанку и крылья бессмертия, возвращались в родные края. Ненадолго, в лучшем случае на денек — увидеться с родными. Или не возвращались совсем. О том, что война — это больно и страшно, люди старались не думать. Да и какие вести доходили до их Айоном забытых краев? Разве что редкий менестрель поведает про новые подвиги бессмертных воинов — даэвов. Умалчивая при том, что эти подвиги выстраданы болью и кровью. Поэтому ореол героической славы, окружавший крылатый облик, был сродни мечте. Мечте, о которой грезил каждый мальчишка, до дрожи в руках отрабатывая боевые приемы на дебрах матушки Вернанди, пока та ходила в лес за травами. Или каждая девчонка, собиравшая однолетник для исцеляющих зелий, стирая при этом коленки до крови. Линн никогда не мечтала участвовать в войне. Будучи еще маленьким, несмышленым птенчиком, она накрепко запомнила слова Вернанди, произнесенные, когда та трепала за ухо очередного «будущего даэва»: «Крылья — не дар, а проклятие, глупый малец!». Девочке тогда стало очень страшно от этих слов. Она крепко стиснула в ладошке амулет, оставшийся от матери, — трёхлепестковый клевер, увенчанный крестом, — как всегда успокаиваясь ощущением тепла, волной накатывающего от вроде бы простенького золотого украшения. Линн была слишком маленькая, чтобы задаться мыслью, откуда колдунья-травница знает что-то такое про даэвов, чего не знают другие, но достаточно умная, чтобы почувствовать правду, прозвучавшую в голосе старухи. А когда подросла, не раз порывалась расспросить матушку, да только та хитро сверкала бездонными глазами и загадочно произносила: «Еще не время, будет — узнаешь». Звонкая птичья трель разорвала тишину. Солнце клонилось к закату — сколько времени они так сидели, задумавшись каждый о своем? Линн встрепенулась, заглянула в глаза любимому, ожидая слов. Рей, который не мог не обнять её еще крепче, улыбнулся при этом своей особенной улыбкой, от которой сердце девушки всегда трепетало, и нежно прошептал: — Я обещаю, любимая, что никогда тебя не покину. Линн, смирившаяся с решимостью юноши поступить по-своему, все же гордо вздернула носик: — Смотри, Рей, не забудь этого обещания! Я ведь — не забуду… Но никто из них даже не подозревал, насколько ошибался.