«Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь. Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда не увидишь.» А. Вознесенский
Она ненавидела время, когда ночная тьма сменяется первыми робкими лучами рассвета. Сумерки, еще такие густые, скрывают от взгляда лица и фигуры людей, видны только смутные, смазанные движения, как будто в тревожном сне. И кажется, что солнце никогда не взойдет, не озарит ясным светом окружающий мир, и будет так страшно дышать в сумерках!.. Она ненавидела это время именно сегодня. На туманной дороге, уводящей вдаль… Линн стояла, закутанная в темный плащ, словно таясь от окружающих, и смотрела, как уходит её возлюбленный. Разрывая смехом и громкими голосами рассветный морок, подбадривая друг друга доброй шуткой, отряд не мальчишек, но настоящих воинов в сверкающей броне, готовился к отправке на юг. Акан-капитан, присланный из самой Башни Вечности, отдавал наместнику последние распоряжения. Его задача — собрать отважных юношей для важной и почетной миссии — выполнена. Теперь стройным маршем они двинутся к месту назначения. Скоро, совсем скоро будет подписан договор с балаурами, и это сулит окончание долгой и утомительной войны: новые земли, новые возможности, новая жизнь без крови, поражений и смерти. Линн словно наяву слышала мысли воинов: такие предсказуемые, такие недальновидные. Или они были единственно разрешенными? Даже она, простая деревенская целительница, не доверяла радужным перспективам, изложенным для людей... Проверены тысячу раз походные сумки, начищено до блеска оружие, глаза горят предвкушением приключений и опасностей — мужчины такие мужчины в своем вечном желании сражений, доблести и славы... Забывая лишний раз оглянуться, — а мысленно уже пребывая там, впереди, в гуще событий. Но тот, кто уходит, никогда не поймет, как больно и страшно тем, кто остается… Безуспешно девушка пыталась выждать удобного момента, чтобы подойти к Рею, еще раз, напоследок, прижаться к широкой груди, услышать стук горячего сердца и убедиться, — он еще здесь, рядом, её. Только несколько часов назад, под яркой луной — отчаянно нежный, утешающий, близкий. Но для Линн было слишком мало всего, она не могла смириться с мыслью, что это их последняя ночь, что никогда больше… Все же, задремала под самое утро, измученная не столь бессонной ночью, сколь тягостными мыслями. А когда проснулась, Рея рядом не было. Хорошо, что успела прибежать сюда, к воротам, поймать мимолетный взгляд, улыбнуться и ждать. Терпеливо ждать, несмотря на то, что сейчас, за мгновения до разлуки, он слишком увлечен предстоящим путешествием, сборами, товарищами, и не может подойти. А может, стесняется проявления чувств перед вчерашними мальчишками, засмеют же!... Кроме нее, здесь еще группка провожающих: сердобольные матушки и гордые отцы, младшие братишки и сестренки — полусонные, но старательно таращат глазенки — чтобы ничего-ничего не пропустить, ведь это так интересно! Вроде бы стоят недалеко от девушки, но в стороне. Она привыкла и к этому. «Не о том думаю», — Линн мотнула головой, прогоняя все мысли, кроме самой заветной: — «Ну подойди же, умоляю, подойди!». — Линн!.. — взволнованный, но не подающий вида, Рей подошел совсем незаметно, все-таки лучший следопыт! — О, наконец-то! — вырвалось у Линн, обычно такой невозмутимой. Она с радостью скользнула в раскрытые обьятия, чтобы еще раз крепко прижаться к любимому. Отстранилась — посмотреть долгим взглядом, запомнить. Юноша грустно улыбался, тоже не отрывая глаз от Линн: — Ну вот, так давно решил, что уеду, и только теперь понял, как трудно тебя покидать... — Ты же обещал, что ненадолго, — встревожилась девушка. Её сны постоянно твердили об одном — им не встретиться больше. Но Линн хотела верить Рею, хотела, чтобы все случилось так, как он задумал. А вдруг и сны, и предсказания матушки Вернанди лгут? — Да, неспокойно что-то, малышка, — задумчиво произнес юноша. — Как будто уже тоскую по тебе, еще до расставания. — Ничего, главное — мы любим друг друга. — девушке не хотелось сегодня вспоминать о предсказаниях. Рею нужно быть спокойным и собранным в дороге, чтобы ни один враг, мнимый или явный, не смог его сокрушить. Но какие враги в их Айоном забытом месте? Отбрасывая, словно прядь волос со лба, нелепо мятущиеся мысли, она с трудом заставила себя сконцентрироваться. — Помни, что ты для меня — и небо, и луна! — произнесла Линн их любимую присказку. — А ты для меня — и солнце, и земля! — рассмеялся Рей, со свойственной ему легкостью возвращаясь к привычному принципу — просто жить, а там будь что будет. Вот раздался призывный свист капитана; воины засуетились, проверяя оружие и готовясь к выступлению. Бросив взгляд к воротам, юноша понял, что, если он не хочет получить нагоняй от капитана, пришло время заканчивать и без того затянувшееся прощание. — Пора... Давай обнимемся, плевать, что все смотрят! Готовь подвенечный наряд и помни — я тебя люблю! — торопливо произнес Рей, крепко целуя любимую в губы. Словно клеймом обжег. Сжимая напоследок объятия, Линн не смогла сдержать слёз, мокрыми дорожками стекающих за ворот плаща. Отпустила, робко взмахнула рукой в прощальном жесте: — Береги себя, — шепнула, глядя вслед. Рей обернулся, отсалютовал луком, — еще одна улыбка в закрома памяти. Такой красивый, такой смелый и добрый... Что ждет его там, вдалеке от дома? Слава или погибель? Смерть или вечная жизнь даэва? Одно только было ясно — девушке никогда не забыть его. Единственного, родного... Линн еще долго стояла так: смотрела, как Рей уходит вместе с отрядом. Уходит, унося самое ценное для Линн — её сердце. По туманной дороге, уводящей вдаль...***
— Гляжу, умылась слезами? Уехал твой! Дай Айон, когда-то свидитесь, только не верю я, что скоро, — ворча и опираясь на клюку при каждом шаге, к Линн неспешно подошла матушка Вернанди. Девушка, которая все так же стояла у ворот, как и рано утром, только сейчас заметила, что давным-давно наступил день. Откинув капюшон, скрывающий дивные серебристые волосы, она вымученно улыбнулась и подхватила из рук наставницы корзинку с красиво уложенным рейдамом: — Домой, матушка? — Домой… — не прерывая речи, старуха зашагала рядом с внимательно слушающей и неспешно ступающей Линн. — Твой «дом» уже далеко отсюда, небось, веселится там, спешит подвиги совершить. А ты — страдай, девочка, страдай. Сколько еще — никто не знает. Несмотря на показное спокойствие, голос Линн предательски дрогнул, когда она спросила: — Неужели правда — в снах? — и пояснила недоуменно воззрившейся на неё Вернарди: — Я видела разные сны — о величии и упадке, о страшных бедах, ожидающих нашу Атрею, о Рее… — «О Рее...» — передразнила девушку колдунья. — Сны вещают о будущем так же, как и рассвет — о грядущем дне. Дар видеть будущее нужно взращивать не один год. А когда его взращивать, если одна любовь в голове? — Матушка! — с неподдельной мукой воскликнула Линн. — Да ладно, ладно тебе, — произнесла в ответ Вернанди, смягчив ворчливый тон непривычной ласковостью. — Придет время, и ты забудешь обо всем, а время это уже совсем скоро. Колдунья всегда говорила загадками. Немало ума и мужества требовалось, чтобы понять, о чем она говорит и что скрывается за её словами. Линн это терзало, особенно, в минуты горечи, как сейчас. Ей так не хватало материнского сочувствия, теплых объятий, как в глубоком детстве, которого она не помнила: когда рядом мама, и всё хорошо. Глубоко вздохнув — от матушки Вернанди такого точно не дождешься —, девушка постаралась выбросить назойливые мысли из головы и сосредоточиться на том, о чем вещала старуха, вдруг решившая преподать еще один урок мастерства: — Помни: если ты целительница, знания трав и лекарские умения еще не всё — нужно уметь жертвовать. Своим спокойствием, своими слабостями… любовью, — при последнем слове Вернанди выразительно покосилась на девушку из-под седых бровей. Та только вздохнула. — Эх, молодость — время мечтаний и достижений, — как ни в чем не бывало, продолжала колдунья. — Кто не послушает зова будущего, того ждет унылое существование, день за днем отравляющее душу. Твой-то, думаешь, от тебя ушел? Нет, он за собой ушел, за тем самым зовом… Ладно, раз наука все равно не лезет в голову, расскажу-ка я тебе одну историю. Слушай, дочка, и запоминай… Знатной была она целительницей: смелой, знающей. Против самого сильного врага её отряд — стоял. А если и падали в бессилии черные крылья оземь, то воскрешала нежной рукой всегда, на то училась много лет. Верные друзья были у целительницы — волшебница да чародей… Много побед им было даровано Айоном, сверкающие доспехи и лучшее оружие добыли они себе. Но лекарке больше всего хотелось счастья, которого она не имела... Однажды в бою, в схватке жаркой встретила она воина — прекрасного и резвого. Белые его доспехи отражали лунный свет, а глаза светились умом. И пропала целительница, глядя в те глаза, остановилась и не могла больше — ни лечить, ни мысли думать. Сей сказке бы хороший конец, да только противником ей был воин тот, врагом белокрылым. Скомандовала отступать мудрая волшебница, заметив неладное. Только не ушла за своими лекарка, оставшись смотреть. И поднялся меч карающий, на неё направленный. И вспомнила в тот миг целительница любовь свою, много лет назад утерянную… — Что же было дальше, матушка? — в нетерпении воскликнула Линн, когда молчание затянулось слишком долго, чтобы быть обычной паузой рассказчика. Вернанди странно посмотрела на неё, и ответила неохотно: — А дальше будет то, что каждый сам для себя выбирает. — Как удивительно… — произнесла Линн после недолгих размышлений над загадочными словами колдуньи. — Она, должно быть, была очень несчастной, эта целительница? — А что такое счастье, девочка? — хохотнула старушка, отмахиваясь клюкой от назойливой мошкары. — Только одна сторона души… или Башни. Но, несмотря на туманные ответы Вернанди, Линн не сдавалась, потому что история о целительнице, очевидно, была рассказана не зря: — Он же не убил её, правда? Колдунья прищурилась, пристально глядя на девушку, и, помолчав, с ноткой сомнения произнесла: — О, убил он её намного раньше и не мечом даже… — после чего резко воскликнула, пресекая любые попытки вернуть разговор в прежнее русло: — Уж хватит беседы беседовать! Гляди, травы твои расцвели совсем — или хочешь их увядшими в чары укладывать? Линн, увлекшись разговором, не заметила, что проходит мимо грядок с подросшим однолетником, а за высокими раскидистыми деревьями виднеется крыша их домика, уютно расположенного на лесной поляне. Оставив корзинку матушке — недалеко уже — и погрузившись в мысли, девушка занялась привычными повседневными делами: цветы срывать, двор мести, ужин готовить для двоих. А третий не придет сегодня, как обычно, с вечерней звездой, помахивая стрелой с нанизанной дичью, да сладкие корешки неся в котомке. «Как он там? Цел ли, здоров ли? Скучает ли?» — трепещет сердце. «Птицы еще странно поют», — подумала Линн. — «Знай, тоску нагоняют и тревогу...»