***
— Вставай! — доносится откуда-то сверху. — Просыпайся, у нас нет на это времени! Папирус морщится, только зарываясь в простыни сильнее. Он отмахивается от голоса, как от назойливой мухи, но тот продолжает настойчиво звать его. — Просыпайся немедленно! Папирус жмурится сильнее. Ему совсем не хочется вставать и снова возвращаться в одинокую реальность, где больше нет брата; он с радостью провалился бы в сон и остался там на веки вечные. Но у того, кто зовёт, другие планы: что-то хлёстко обжигает щёку, заставляя мгновенно проснуться. Папирус резко поднимает голову, глядя сонными глазами, пока кость горит огнём, и видит перед собой рассерженное лицо Флауи. — Ты что себе позволяешь? — голос хрипит. Папирус потирает глаза одной рукой, вспоминая, что в другой зажат осколок — он осторожно проверяет, всё ли в порядке, прежде чем убрать его в нагрудный карман. На секунду синий огонёк привлекает его внимание: кажется, что он словно стал чуточку меньше. Папирус не уверен, поэтому списывает всё на свой глазомер, прежде чем гневно взглянуть на проклятый цветок. — Извини, что пришлось будить тебя так грубо, но у меня нет времени ждать, — хотя он так говорит, Папирус не слышит и капли раскаяния. — Если станем прохлаждаться и дальше, Санса будет не вернуть. У него перехватывает дыхание. Папирус неверяще хмурится, потому что воскрешать мёртвых невозможно, а если так, то Флауи, видимо, просто сыпет соль на рану. Наверняка это читается на его лице, поскольку цветок тянет его за запястья, заставляя выпутаться из простыней и встать, а затем легко запрыгивает на плечо, обвивая стеблями. — Объясню по дороге, ладно? — Ладно, — соглашается Папирус, скрепя сердце. — И куда идём? — На задний двор. Ему не надо продолжать. Они выходят из комнаты Санса, прикрыв за собой дверь, и спускаются по лестнице. Папирус держится за перила, чтобы не упасть: голова немного кружится после сна, и ноги ватные. Флауи выжидает несколько минут, пока они не оказываются в гостиной, чтобы вдруг сказать: — Подожди. Папирус послушно останавливается. Флауи думает пару секунд, затем просит его сесть на диван и сам усаживается на зелёную ручку, снова сливаясь с обивкой. — Я передумал, — отвечает он на вопросительный взгляд. Папирус устало вздыхает. — Давай лучше поговорим здесь. — Как скажешь, — его мало волнует, где они будут вести беседу. — Просто объясни мне хоть что-нибудь. — Ты знаешь, почему он умер? — Из-за цветов. — Ты знаешь, почему они появились на нём? — Флауи ловит раздражённый взгляд и поспешно продолжает. — Нет, лучше так. Почему цветы появились на Фриск? — Откуда бы мне знать это? — Папирус чувствует себя настолько разбитым, что даже не может толком разозлиться на эти дурацкие риторические вопросы. — Может, это какая-то человеческая болезнь, или ещё чего... Он смотрит в чёрный экран телевизора, на их отражение. Флауи разглядывает его профиль, и это почему-то забавляет. — Я расскажу тебе, но обещай, что поверишь, — голос цветка звучит глухо, — потому что сейчас не тот момент, когда я стал бы лгать. Потому что я тоже привязан к Сансу, и это единственное, что я могу для него сделать. — Я поверю во что угодно, если это поможет его вернуть, — говорит Папирус, не отрывая глаз от экрана, и отражение Флауи выдавливает слабую улыбку. Потом он слушает. Флауи не лучший рассказчик, но он старается: подыскивает слова, чтобы объяснить всё правильно, и оттого говорит медленно, вдумчиво. Папирус не против. Цветок говорит о человеке, который умирал множество раз, и о решительности, что не позволяла ему умереть окончательно; говорит о боли, что тот испытывал из-за своего нежелания сражаться с кем-либо. Папирус смотрит на свои руки — те, которыми он, оказывается, убивал Фриск раз за разом — верить в это трудно и странно, потому что он не помнит. Не может помнить. Вселенная делает свой выбор, возлагая ответственность на совершенно неподходящих существ: есть ли кто-то, подходящий на эту роль меньше, чем его ленивый брат? Или, может, этот беспомощный цветок? Это кажется иронией: те, кто не могут ничего изменить, становятся свидетелями величайшего чуда. — Но он смог, — Флауи словно читает его мысли. — Санс помог нам выбраться из Сноудина и положил конец этому замкнутому кругу. Без него мы бы... полагаю, ничего бы не произошло. Она так и умерла бы в этом городе. — И на Сансе не было бы цветов? — Да, — Флауи прикрывает глаза, — наверное, так. Папирус молчит. Есть много вариантов развития событий, думает он, но Санс выбрал тот, где счастливый конец никогда не наступает. Санс ослушался его, поступил по-своему, спас человека — и оказался втянут на тонущий корабль, с которого не сбежать. Санс помнил все её смерти, но всё равно... все равно. — Это не твоя вина, — звучит неуверенно, но Флауи старается. — Он помог бы, рано или поздно. Фриск почему-то верила, что Санс не похож на других монстров. — И она была чертовски права. — Эй, — Флауи глядит в сторону. — Ты ненавидишь Фриск? Он не знает, что ответить на это. Возможно когда-то, после ухода брата — да, всей душой. Возможно, даже после её смерти — за все эти цветы и мучения, что она оставила Сансу после себя. Но теперь, когда он знает обо всём, что проходил человек ради своей свободы, Папирус готов пересмотреть некоторые вещи. Теперь, когда он видел чужую тоску, когда испытал потерю сам, когда остался один... у него больше нет сил, чтобы ненавидеть кого-либо. И возлагать вину на человеческого ребёнка, возможно, слишком низко даже для него. Поэтому нет. Флауи облегчённо вздыхает, услышав это, и рассказывает про цветы: о том, как они появлялись на теле Фриск после каждой смерти. О том, какую боль они приносили; о том, как она ослепла из-за них. Решительность творит чудеса, говорит Флауи, но Вселенная уравновешивает всё: взамен на жизнь человек оставлял кусочек своей души золотым цветам. Взамен на возможность спасти Фриск, Санс забрал эти цветы себе. Так совершаются сделки с судьбой, но даже они не являются гарантией благополучного исхода. — Это был его выбор? — хрипло спрашивает Папирус, внезапно осознав это. — Он сам забрал их? — Да. Неосознанно, но... он просто хотел спасти её, понимаешь? — Понимаю, — он слышит себя словно со стороны, — самое мерзкое, что я понимаю. Потому что если бы нужно было сделать то же самое для него, я бы сделал. Флауи осторожно прикасается к его плечу, шепча: «я знаю». Это не приносит облегчения, но Папирус почему-то благодарен ему. Теперь всё ясно. Всё становится на свои места, однако, происходит это слишком поздно: всё, что осталось от его брата — крошечная частица души в нагрудном кармане, чьё тепло греет рёбра сквозь броню. Уже который раз за последние сутки Папирус не знает, что делать; он переводит растерянный взгляд на Флауи, и тот с готовностью вспрыгивает ему на руку. — Есть ещё надежда, — говорит он серьёзно, — но теперь нам и вправду стоит поторопиться. Лазейка, что я нашёл, слишком мала, и может закрыться в любой момент. Ему не надо повторять несколько раз. Папирус поднимается, слыша, как скрипят диванные пружины; Флауи покрепче обвивает его руку, чтобы не упасть, и они продолжают прерванный разговором путь.***
— Так ты знал, — не вопрос, утверждение. Папирус пожимает плечами, нащупывая ключ в кармане. Они стоят перед дверью в лабораторию на заднем дворе, и Флауи задумчиво косится на него, пока Папирус пытается открыть слегка замёрзший замок. Хоть по нему и заметно, что дверь открывали часто, морозы всё равно сделали своё дело. Что ж, Папирус рад, что в своё время додумался незаметно сделать дубликат. — Ну, эта дверь всегда была здесь, а я рос непоседливым ребёнком. Санс частенько уходил из дома, и, когда мне становилось скучно, я следил за ним — так и узнал. Он хорошо её спрятал, ничего не скажешь, — Папирус торжествующе улыбается, когда замок, наконец, щёлкает, — но вряд ли можно скрыть что-то от Великого Папируса. Так что я в курсе, что в доме есть комната, которую он прячет, но, честно говоря, не знаю, что там. — Не похоже на тебя, — вырывается у Флауи. Дверь распахивается, обнажая тёмную, уходящую вниз лестницу, на которую Папирус ступает немного опасливо. — В смысле, не в твоём характере оставлять что-то на самотёк. — Это было его место, — ступеньки немного скользят, и скелет держится за стену одной рукой, медленно передвигая ноги. Подвал не очень глубокий, он видит внизу следующую дверь, но до неё нужно преодолеть множество мелких ступенек. — Никто во всём Подземелье о нём не знает. Я решил, что раз Санс молчит, то не стоит давить. Мне было достаточно того, что есть место, где он в порядке, вот и всё. — Но ты всё-таки сделал второй ключ. — Одолжил на время, — лёгкая улыбка проскальзывает на его лице. — На всякий случай. Видимо, не зря? — Видимо, — подтверждает Флауи. — И, хотя такой поступок нельзя считать особенно тактичным, ты меня удивил. Кажется, Санс многого о тебе не знал. — Так и есть. Лестница остаётся позади. Вторая дверь поддаётся лёгкому нажатию и открывается совершенно беззвучно; Папирус шагает во тьму, слыша, как позади легонько щёлкает замок. Пару секунд он безуспешно пытается найти выключатель, как вдруг что-то мягко гудит, и помещение медленно освещается загорающимися лампами. Это его место. Папирус чувствует себя так, словно снова впервые прикоснулся к обнажённой душе брата: это его комната, его настоящая комната. Место, больше похожее на ванную: покрытые плитками пол и стены, абсолютно белого цвета, мощные лампы, заливающие всё ярким светом. У правой стены стоит стол, заваленный какими-то бумагами, в самой стене Папирус замечает несколько встроенных ящиков, почти наверняка запертых на ключ. У левой стены громоздится что-то большое, накрытое плотной тканью, и почему-то он уверен, что Флауи привёл его сюда из-за этого. — Это его лаборатория, — говорит цветок. — Ты же знаешь, что Санс неплохо разбирался... разбирается во всей этой научной ерунде? Всякие книжки по физике в его комнате наверняка наводили на мысли. — Я знаю лишь, что им с Альфис есть о чём поговорить, — неловко хмыкает Папирус, подходя к столу и беря одну из бумажек наугад. На одной её стороне написаны странные символы, непохожие ни на один язык; на другой красуется скачущий почерк, которым его брат обычно оставлял послания на стикерах. Папирус испытывает странную ностальгию, глядя на эти буквы, но всё равно плохо разбирает слова. — Уже неплохо, — Флауи спрыгивает на стол и торопливо начинает искать что-то, не переставая говорить. — Кстати об Альфис. Санс ходил к ней спрашивать о цветах — ты в курсе, — но также было кое-что ещё. Он не сказал никому из нас, но мы с Альфис, вроде как, довольно хорошо знакомы, так что она проболталась мне. Есть вещь, которую Санс очень хотел починить, и потому попросил Альфис помочь. — Что за вещь? — напряжённо спрашивает Папирус. — Ты об этой... — Да, об этой! — торжествующе восклицает Флауи, выдвигая ящик и обнаруживая там искомое: потрёпанную тетрадь, которую он кидает на стол. — Послушай, Папирус. То, что я тебе рассказал — о цветах, о решимости — это лишь начало. Существует много того, о чём ты и понятия не имеешь, но так уж вышло, что твой брат непосредственно касается всех странностей Подземелья уже много лет. Взгляни-ка. Папирус послушно берёт журнал, пролистывая страницы. В начале они покрыты теми же символами, что он видел на случайной бумаге, но затем периодически появляется знакомый почерк; самые последние страницы полностью написаны рукой брата, и все они повторяют одну и ту же фразу. Папирус щурится, вчитываясь. — «Энергии не хватает». Что это значит? Вместо ответа Флауи стремительно перемещается к покрытому тканью предмету и сдёргивает покрывало. Над ним автоматически загорается ещё один светильник, и Папирус с удивлением рассматривает странное устройство, холодно поблескивающее металлом. Флауи нажимает кнопку на табло, и то загорается мягким синим светом. Папирус осторожно дотрагивается до него; поверхность отзывается глухим стуком. Табло пусто, и никаких надписей там нет. Он пробегается пальцами по корпусу машины, находя слева длинный рычаг; его рукоять затёрта, словно кто-то множество раз нажимал на него в попытках чего-то достичь. — Это та вещь, которую брат хотел починить? — задумчиво обращается он к цветку. — Но что это? Санс не оставил никаких инструкций или ещё чего... — Только журнал, — вздыхает Флауи. — Да и зачем нам инструкции? Всё, что нужно, я расскажу тебе сам. — Порой мне кажется, что ты знаешь слишком уж много для обычного цветка. — Так уж сложилось, — невесело усмехается Флауи. — Я вижу больше, чем остальные. Папирус пристально глядит на него несколько секунд, прежде чем отойти от устройства и устало опуститься на стул. Почему-то его снова охватывает беспричинная меланхолия — накатывает волнами всякий раз, как он замечает мелкие детали, наводящие на мысли о брате. Его корявый почерк, выброшенная в урну бутылка из-под горчицы, свисающая из ящика тонкая цепочка... Взгляд цепляется за неё, и Папирус дотягивается до одной из ручек в стене — они расположены низко, чтобы Сансу было удобно. Почему-то он уверен, что ящик должен быть заперт, но тот легко поддаётся и выдвигается с еле слышным скрипом. Папирус тянет за цепочку, вытаскивая наружу медальон-звезду; Флауи, уже оказавшийся рядом, с любопытством смотрит на мерцающее золото в его ладони. — Так у него есть ещё одна. — Это моя, — тяжело произносит Папирус, взвешивая в руке медальон. Острые края царапают кости. — Санс купил две подвески, когда я был совсем маленьким. Мы тогда неплохо ладили. — Он никогда не рассказывал. — Не сомневаюсь, — он не сдерживает кривую ухмылку. — Я всё равно перестал её носить, когда... ну, когда вырос и понял, что брата нужно защищать от всего на свете. Я не хотел, чтобы другие монстры поняли, как я к нему отношусь, поэтому сделал всё возможное, чтобы внешне нас не связывали любые сентиментальные мелочи. — Но Санс носил её, — осторожно замечает Флауи. — Да, она ему нравилась. Я знал, что наверняка делаю ему больно, но так было необходимо, — Папирус расправляет цепочку, перебирая звенья. — По-хорошему, стоило бы её выбросить, но у меня рука не поднялась, и я оставил безделушку в гостиной. Потом она исчезла. Ясное дело, Санс забрал подвеску, но, честно говоря, я не думал, что он действительно её сохранит. — Почему нет? — Потому что ты не видел его лица, когда я впервые показался без неё, — усмехается Папирус. — Знаешь, было много моментов, когда мы ссорились, дрались, игнорировали друг друга, но тот, самый первый... почему-то именно за него мне безумно жаль. Звезда кажется ужасно холодной, когда он надевает её на шею, но это ощущение знакомо. Папирус не уверен, имеет ли он право снова носить подвеску, но прямо сейчас это единственное, что он по-настоящему хочет. — Я не видел, каким он был, когда это произошло, но... — Флауи подбирает слова так, будто действительно боится ранить Папируса. — Я видел тебя, когда он вернулся домой. И я достаточно разбираюсь в эмоциях, чтобы сказать: тебя тоже задело, что он отдал звезду Фриск. — Это всего лишь вещь, в любом случае, — Папирус зачем-то пытается улыбнуться. — Теперь уже не важно. Тяжесть на шее быстро становится привычной; она успокаивает. Прямо сейчас Папирусу действительно всё равно, что случилось со второй звездой: какая разница, кому брат её отдал, если он сам больше не может её носить. — Ты прав, — соглашается Флауи. — Думаю, нужно вернуться к более важным вещам. Папирус кивает, захлопывая ящик. За секунду до этого он мельком видит внутри какую-то книгу, больше похожую на альбом, но у него нет времени — нет желания — узнавать, что внутри. Что бы там ни было, думает он, вряд ли это облегчит ему жизнь. — Итак, эта машина, — начинает он. — Зачем Санс хотел её починить? — Может, лучше для начала спросить, откуда она здесь? — фыркает Флауи. — Это не займёт много времени, поскольку я сам мало что знаю. Санс, он... любит секреты, да? Когда ты был маленьким, эта лаборатория использовалась им для работы над машиной, но создал её не твой брат. Был учёный — мало кто помнит его, впрочем, — он-то и создал это устройство. Санс помогал ему, до тех пор, пока этот учёный не пропал, а затем работа над машиной застопорилась. Думаю, было много причин для этого, но главная, — Флауи кивает на журнал с одной и той же надписью, — вот она. — Нет энергии? — Да. Очевидно, тот парень знал, как это исправить, но просто не успел. В любом случае, твой брат не особо горел желанием разбираться с этим, пока не умерла Фриск. — Почему? — напряжённо спрашивает Папирус. — Что она делает? Флауи выглядит так, будто решает в голове сложную задачку. — Ты когда-нибудь хотел обратить время вспять? — вопросом на вопрос. — Каждый из нас хотел бы. Эта машина, она... вроде как может это сделать. В каком-то смысле. — Это машина времени? — уточняет Папирус неверяще. Флауи закусывает губу, мотая головой. — Можешь называть её так, но... Слушай, существует множество различных реальностей, — он тщательно подбирает слова, словно ступая по тонкому льду. — Существуют миры, в которых всё происходит иначе. Альтернативные вселенные, которым нет конца и края, которые пересекаются друг с другом или никогда не встречаются. Никто не проверял на практике, существует ли подобное; учёный, что изобрёл эту машину, полагал, что такие миры обязаны быть где-то в ткани пространства. И это устройство должно было помочь ему в исследовании других вселенных. Ты прав, в каком-то смысле: это машина времени, но с её помощью ты не можешь вернуться назад. Другими словами, её траектория не линейна — время будет двигаться не по прямой, а в разные стороны. — Флауи останавливается, вглядываясь в собеседника. — Ты понимаешь, о чём я говорю? — Кажется, — это звучит безумно, всё, что говорит Флауи, звучит безумно, но у Папируса нет особого выхода. — То есть Санс хотел спасти Фриск с помощью этого? Но как? — Хотел бы я знать! — вырывается у цветка. — Возможно, он собирался найти другую вселенную, где события шли бы иначе, и вытащить Фриск оттуда. Хотя я не думаю, что такое вообще возможно. Или он собирался сам остаться в другой временной линии, где Фриск была бы жива. Или что-то ещё, понятия не имею. Я говорил тебе: это лишь крохотная лазейка. Эта машина, — он хлопает металлический корпус, и тот отзывается негромким гулом, — простой инструмент. Осталось только придумать, как его использовать. — Всего-то, — нервно хмыкает Папирус, смыкая пальцы в замок до хруста. — Всего-то придумать, как заставить её работать, а затем вытащить Санса? Легче лёгкого! Флауи кидает на него испепеляющий взгляд. — Первая часть уже сделана, — говорит он сердито. — Санс позаботился об этом. Взгляни на последнюю страницу. Папирус послушно пролистывает журнал снова. На последней странице и вправду есть надпись, которую он не заметил ранее: она размашисто выведена на весь лист огромными чёткими буквами. И, едва прочтя это слово, Папирус начинает дрожать, поскольку ему тут же становится ясно, что за выход нашёл его брат. — Так ты говоришь, что мы должны... — Это единственный выход, — неумолимо отвечает Флауи, — и это единственная причина, по которой у нас есть осколок. Есть только одна вещь, что обладает достаточным количеством энергии и может заставить машину работать — душа. Причём неважно, чья; главное, чтобы она обладала решительностью и могла существовать отдельно от тела. Конечно, Санс полагал, что только человеческие души способны на это, и потому просил Альфис о помощи, но он сделал это слишком поздно. Папирус невольно дотрагивается до нагрудного кармана, где тихо и ровно бьётся осколок души. Мысль использовать его в качестве топлива для машины кажется дикостью первые несколько минут, но, чем тщательнее он размышляет об этом, тем очевиднее становится решение. — Я не знаю, как получилось так, что этот кусочек сохранился, — тихо говорит Флауи. — Возможно, Санс хотел, чтобы так случилось — с самого начала. Он начал доверять тебе достаточно сильно, чтобы поверить: ты сможешь исправить то, что он не сумел. И единственная правильная вещь, на которую мы сейчас способны — это заставить проклятую машину работать и вернуть тебе брата, потому что больше этот осколок ни на что не годен. Души монстров всё же не могут существовать отдельно от тела слишком долго. Вскоре он совсем исчезнет — тогда нам ничего не останется. Папирус достаёт частицу души, взвешивая её в ладони. Так ему не показалось, что она стала меньше? Осколок доверчиво греет ему руки; распылить его в машине — всё равно, что окончательно убить брата своими же силами, но это относительно малая жертва после всего произошедшего. Он подходит к машине, и Флауи неловко открывает маленький люк сбоку, несколько раз вхолостую прокручивая рычажок. За дверцей обнаруживается небольшая выемка, в которую Папирус аккуратно вкладывает осколок: он не подходит по размеру, он меньше, чем нужно, но это всё, что у них есть. Флауи закрывает люк и нажимает несколько кнопок; проходит несколько долгих секунд, прежде чем табло мягко мерцает, и на нём проступают какие-то цифры. Папирус смотрит на них в полном недоумении. Конечно же, брат не оставил никаких инструкций, и он понятия не имеет, как пользоваться этим устройством — что вообще могут значить эти цифры? Флауи пытается объяснить, потому что Альфис рассказала ему, но после первых же предложений информация путается, и Папирус останавливает цветок взмахом руки. — Просто скажи, что мне делать, и мы покончим с этим, — он непроизвольно дотрагивается до подвески на груди, набираясь решимости. — Меня не интересуют технические подробности. Флауи согласно кивает и вспрыгивает на панель. — Эти числа задают координаты пространства, куда ты хочешь попасть. По крайней мере, такова была задумка. Но мы не знаем, куда нам нужно, поэтому попробуем наугад. — Позволь мне уточнить, — Папирус набирает в грудь побольше воздуха, — ты хочешь, чтобы я отправился неизвестно куда и сделал там... что-то? Флауи сохраняет каменное выражение лица. — Верно. И я хочу, чтобы ты сделал это один. Альфис предупредила, что энергии хватит только на тебя — или меня. — Да ты, должно быть, шутишь, — бормочет Папирус. — Но у нас всё равно нет вариантов, так ведь? — Никаких, — Флауи позволяет себе слабо улыбнуться. — И у нас одна попытка, если только у тебя нигде не завалялось ненужных душ. Они нервно смеются, не глядя друг на друга. Если быть откровенным, то перспектива оказаться посреди чужого мира пугает Папируса до чёртиков, но ещё больше его пугает возможность упустить этот единственный шанс снова увидеть брата живым. По крайней мере, думает он, если ничего не выйдет — он хотя бы будет знать, что пытался его вернуть. — Какие-нибудь идеи? — интересуется он на всякий случай. — С чего мне начать? — Не могу подсказать, — с сожалением говорит Флауи, наклоняя голову. — Я даже не знаю, где ты окажешься. Эта машина больше похожа на русскую рулетку, когда попадает в руки тем, кто ею управлять не умеет. Но я уверен, ты что-нибудь придумаешь. — Тебе легко говорить, — усмехается Папирус. — Тебе-то не нужно кидаться в неизвестность. — Есть люди, за которыми я бы пошёл, — серьёзно отвечает цветок, — но это просто не моя роль. Санс — твой брат. К тому же я всегда порчу планы, подобные этому. Правда. — Немудрено, что ты спелся с моим братом, — хмыкает скелет. — Так как заставить её работать? Дёрнуть за рычаг? — Да, поверни его пять раз. Если всё в порядке, то машина сработает. — Флауи дотягивается и обвивает его руку в крепком пожатии. — Послушай, перед тем как ты... ну, я хотел бы извиниться. За то, что говорил раньше и что думал. Я был не прав, когда считал, что некоторые монстры не меняются. Папирус криво усмехается, сжимая стебель в ответ. — Странное чувство: будто я совсем другой, но в то же время тот же. Понимаешь? — Даже лучше, чем хотел бы. Потом Папирус остаётся один, и Флауи отходит подальше, чтобы их не утянуло вместе. Рычаг удобно скользит в ладонь; он перехватывает рукоять покрепче, начиная медленный отсчёт. Круги проворачиваются со скрипом, вместе с каждым из них табло загорается ярче. Папирус чувствует — даже если бы сейчас он струсил, то не смог бы перестать вращать. Пятый круг завершается тихим щелчком. Несколько секунд ничего не происходит, и Папирус стоит, затаив дыхание, замерев в тишине комнаты; на миг его душа падает в бездну при мысли о том, что ничего не вышло. Рука его дрожит, непроизвольно дёргаясь, и в какой-то момент рычаг преодолевает нужные сантиметры, приводя машину в действие. Нарастающий гул, что вливается в уши — вот что слышит Папирус, прикрывая глаза от безумного синего света, пробивающегося сквозь крохотный люк. Осколок души разрастается, давая ему шанс исправить всё, а затем сгорает дотла; это последнее, о чём Папирус успевает подумать, прежде чем темнота накрывает его сознание.