Слизерин — это призвание

Как только за Драко закрылась дверь гостиной, все принялись говорить, как по команде, — Гарри чуть не оглох. На него особо не обращали внимания и он сначала попятился к камину, а потом вдоль него и стены добрался до тёмного угла. Блейз его видел и по-доброму поддержал такой манёвр. Сам он, хоть и остался за старшего, но не спешил прекратить этот балаган. Гарри недоумённо рассматривал однокурсников — такими он их ещё никогда не видел. Многие говорили на повышенных тонах и почти каждый хотел отстоять верность именно своих взглядов. Часто мелькало «Люциус Малфой» и «отец Драко, как глава Рода» Гарри так привык, что у него нет родителей, что совершенно забыл об отце Драко, тем более о том, что тот является главой Рода. И что теперь несчастному Гарри оставалось? Только вспомнить об этом и призадуматься. Однокурсники сходились во мнении, что это ещё не конец, что ритуал — это конечно хорошо, но реакция главы Рода — вот что важно. Астория Гринграсс принимала соболезнования как невеста. Создавалось такое впечатление, что её жених заболел и ей сочувствуют. Всё бы ничего, но упоминаемое при этом имя было Драко Малфой. И как это понимать? Гарри в недоумении отыскал взглядом Блейза. Тот ему одобрительно кивнул и так же взглядом указал на этот цирк, мол смотри. Гарри понял, что друг Драко специально даёт ему время освоиться: услышать основные аргументы, понять кто за кого и по возможности почему, ну и просто прийти в себя, впитав всю эту информацию. А софакультетникам позволяет спустить пар. Об интимной жизни Драко и Гарри пока что не высказалась наверное только Астория. Оставалось удушливо краснеть и радоваться, что все эти скабрезные тирады пролетали мимо него, как будто слизеринцы хотели задеть его неприличными высказываниями, но пока, по счастливой случайности, не находили его в тёмной комнате. Прав был Драко, что Гарри сейчас просто не может не краснеть, хоть и хотел бы, ведь он взрослый и уже далеко не стеснительный. Но как бы Гарри ни готовился, как бы ни пытался доказать себе, что всё в порядке и он готов к любой драке, всё равно прямое обращение к нему Астории, застало его врасплох. — Ты, Поттер, рано обрадовался! Лорд Малфой имеет не один способ расторгнуть этот брак! — бедную девочку просто трясло от нервного напряжения. Но однако при этом у неё хватило высокомерия процедить сквозь зубы пояснение для полукровки: — У каждого главы Рода имеются артефакты и Родовые обряды для преодоления подобных необдуманных поступков! Но Гарри подобная уступка не требовалась — из разрозненных фраз он сам уже успел почерпнуть эту полезную информацию. Она смотрела из света в тень и конечно же не видела выражения его лица, но она знала, что ему не может быть приятно, и сверкала злыми глазами похлеще мантикоры. Гарри колебался несколько длинных мгновений — он хотел выбежать из зала и понестись по коридорам к кабинету Директора, чтобы дождаться Драко там. Сейчас он по достоинству оценил очень важный ход Драко, который подальше увёл отсюда хотя бы Нотта. Гарри пересилил себя и выступил на свет. — Гринграсс, ты обижена, я понимаю, но вот чего я понять не могу, так это зачем тебе в мужья гей? Объясни. На него обернулись все и его ровный тон поспособствовал тому, что почти все мгновенно замолчали. Возможно его реакция была действительно интересна всем. — Да ты вообще ненормальный, если считаешь, что такое может препятствовать браку чистокровных! — взъярилась Астория. — Может быть и так, — покладисто согласился Гарри. — Но с чего ты взяла, что глава нашего Рода воспользуется своим правом? Почему вдруг ты решила, что лорд Малфой вдруг начнёт действовать во благо твоему честолюбию? Гарри сам не понимал, что говорил. Ему казалось, что он хватил лишку. Он боялся, что его самого сейчас начнёт трясти. Но он пока держался. — Ты вошёл в Род? — взвизгнула, как ужаленная в неприличное место, обиженная невеста. Гарри понял, что именно в его словах было лишним, но было поздно. Он в отчаянии схватился руками за голову, но сожалеть тоже было поздно. И он, поспешно выпрямившись, продолжил так же громко и внятно: — Я пока ещё не знаю и сотой доли законов чистокровных. И я не знаю, вошёл ли я в Род. Но я с полной ответственностью за свои слова могу сказать, что наш брак не будет опротестован главой Рода — это исключено. Поэтому мне странно здесь стоять и слышать все эти домыслы. Некоторые слизеринцы восприняли заявленное одобрительно — это Гарри порадовало. Он пытался запомнить кто. А потом понял, что достаточно их всех обвести взглядом и можно будет посмотреть в думосборе, если понадобится, — он так и сделал. Астория нервно дёрнулась — у неё тоже было достаточно приверженцев — это её ободрило и она ехидно возразила: — И на чём же держится подобная убеждённость? — На политике, Гринграсс. На политике. Что ты можешь предложить лорду Малфою, кроме сохранения лица перед чистокровными? И зачем ему сейчас бы это понадобилось? Слизеринцы одобрительно загудели — видимо теперь слова Гарри проняли абсолютно всех. — Ну и зря ты о себе такого высокого мнения! — с запалом выкрикнула Астория. — Ты подпортил свою репутацию, когда перераспределился на Слизерин! Ты сейчас ничего не стоишь! — Я с тобой почти согласен, — преувеличенно нахально произнёс Гарри. И насмешливо добавил: — Но почему ты думаешь, что нам стоит продолжать жить с этим составом Министерства? — и уже серьёзным тоном заявил: — А во времена перемен и преобразований именно я буду полезен, а не ты. Блейз начал одобрительно хлопать и его с удовольствием поддержали. А сам он сразу же подошёл к Астории и, обняв её за плечи, тихо, только для неё сказал: — Асти, детка, ты ещё несовершеннолетняя — не нужно так убиваться из-за чужого брака. Пойдём, тебе пора успокоиться. Гарри по достоинству оценил его способ лидировать — мягко и неумолимо. И где-то в эти мгновения после своей настолько знаменательной речи, он почувствовал, что присоединился к факультету, влился в эту среду — стал своим. Все слова, которые он сказал, исходили из его сердца — он над ними даже не задумывался. Но они были плоть от плоти порождением духа факультета. Прямо сейчас на Гарри реагировали как на своего. Тем более ужасно и даже больно было сразу же, после только что отзвучавших аплодисментов, услышать совершенно несправедливые обвинения, которые ему в лицо высказал Эйден Пьюси: — Ты конечно нам здесь всё красочно расписал — как ты полезен Люциусу. — Издали, гаденьким слащавым голосом начал этот скользкий тип, которого Гарри, почти единственного на всём факультете как-то сразу невзлюбил, что само по себе было странным, потому что его старший брат Эдриан вызывал у него вполне положительные реакции, как член негласного братства игроков в квидич, ведь тот был отличным загонщиком, — Но зачем ты Драко? — быстро сменив тон на покровительственный, продолжил свою речь Эйден, которая, судя по его решительному виду, обещала быть долгой. — Зачем ты поучаствовал в этом обряде? Ты что, сможешь поддержать хоть одну беседу с Драко? Ты сможешь его не опозорить хоть на одном приёме? Ты вообще подумал, что ты будешь делать в этом браке, когда Драко тебя вдоволь натрахает и ему это наскучит? Да ты же его даже не любишь! Поттер, ты омерзителен. Пьюси, за время своей экспрессивной и стройной обвинительной речи, успел почти вплотную приблизиться к Гарри. И теперь стоял в трёх шагах, нервно на него таращась и видимо очень сильно желая подкрепить свои слова боевыми заклинаниями. Гарри не знал, что тут можно возразить — с одной стороны всё это было чистейшей правдой, вплоть до того, что он действительно не мог сказать, что любит Малфоя. Но он? Но Драко? Жалким ради Драко быть точно нельзя. Вернее, ради Драко нужно быть сильным и умным, и превозмочь себя и собственные страхи, и немочи. Гарри снова распрямил плечи и ринулся в бой, хотя пока что по-прежнему не совсем представлял, что здесь можно возразить. — Может быть со стороны всё так и выглядит — я не знаю. — Гарри сделал вынужденную паузу, чтобы хоть немного подумать, потому что если он брякнет что-то не то, разгребать придётся Драко, а хотелось быть хоть немного чем-то ему полезным — хотя бы просто не создавать проблем. — Но между нами двумя — это был логичный шаг. Если кто-то не понял слов Драко о том, что мы полностью прошли обряд, — Гарри многозначительно обвёл уничижительным взглядом своего противника, — то скажу, что Драко не смог снять с моей руки Перстень, хоть и старательно пытался. (Гарри понятия не имел, что это значит, но и других аргументов у него сейчас не было.) — Тебе придётся признать, Пьюси, что мы истинная пара. Тем более, что ты не можешь не признать, что сам Малфой знал об этом очень давно — с самого детства. Гарри превысил свою компетентность во сто миллиардов раз. Он понятия не имел, что из сказанного может быть истиной, а что просто бред из женских романов Магической Британии? Но признать то, что он пока не любит Драко, как приличествует его избраннику, он просто не мог, хотя бы потому, что надеялся — это ненадолго: сумбур внезапного венчания осядет, как древний ил Чёрного озера, и его собственные чувства станут, как чистая вода, — скорее всего любовью. Откуда ему сейчас знать! Ведь он пока любил только умерших. Когда его покидали навсегда, он понимал, что любил их. Вот из живых любит Гермиону (наверное потому что она почти ушла — так далеко сейчас, что и не дотянуться практически никогда). А ещё пожалуй МакГонагалл любил, но она накинулась на Драко, и теперь Гарри не понимал, сможет ли он, например завтра, чувствовать к ней любовь, если сегодня она скажет что-то ужасное Драко. — Да какая там истинная пара! Поттер! Драко трахал здесь всех направо и налево! Это так себя ведут те, кто знает о своей истинной паре? — воинственно, с наскоком высказался в ответ противник. Гарри очень сильно разозлился. Да, он понимал, что его отношение к разговорам о сексе несколько пуританское. Ну ладно, он вообще насчёт секса чистейший пуританин. Раскрепощённость в этих вопросах могла ему видеться только недостижимой сверкающей вершиной воображаемой горы. Но спускать этому выскочке подобные утверждения он не собирался. Да почему какой-то Пьюси вообще взял на себя труд толковать здесь об этом! — Пьюси, а не находишь ли ты, что ты мал ещё — осуждать взрослых за секс? Возможно тебе, в твоём возрасте, секс Драко кажется хаотичным и неуместным, но позволь самим участвовавшим в нём судить о том, раз уж ты это говоришь прямо при них! Раздались активные хлопки и поощрительные выкрики — почти как на квидичном матче. — Да ты! — с обидой в голосе начал возражать Пьюси. — Да ты вообще ничего не знаешь! Ты ему не подходишь! Катился бы к своей Уизли! Гринграсс и то лучше тебя! — совсем уж по-детски аргументировал этот общественный обвинитель. По странного толка выкрикам из толпы и этим в высшей степени абсурдным аргументам, а ещё по раскрасневшемуся лицу, разволновавшегося пусть ещё не взрослого, но всё же слизеринца, Гарри внезапно понял очевидное: Эйден просто влюблён в Драко. И дело здесь было не в том, что Гарри парень, а Астория девушка и их по отношению к Драко даже сравнивать нельзя, а сам Гарри просто не мог, даже если бы и пытался, полюбить Джинни. И не в том, что они с Драко оба парни, и Пьюси скорее Астории мог бы претендовать на свято место. А просто этот Эйден действительно любил именно этого Драко — и в этом не было никаких сомнений. Так было. Такова реальность. И Гарри оскорблял Эйдена своей нелюбовью. Но что же он мог поделать? Наверное ещё никто и никогда так скоропостижно не венчался. Драко был тысячу раз прав, что хотел его защитить, оставив отсиживаться внутри, за надёжно укрепленной дверью, — ему действительно не по силам во всём этом участвовать и всё это успешно разгрести. Но он должен хотя бы попытаться сделать всё… Ну, да. — Извини, Пьюси! — Гарри поспешил сказать хотя бы что-нибудь. А потом мысленно закрыл глаза и ринулся как с Астрономической башни на камни: — Но любовь всей его жизни для Драко я. И никто не принудит меня отказаться от этого дара свыше. Я не уступлю и не отступлюсь — можешь быть в этом уверен. А вы все? — совершенно без перехода переключился он на что угодно, лишь бы избавить мальчика от возможности себе ответить, и окинул взглядом присутствующих, насколько мог внимательнее и внушительнее. Ведь пока не сказано вслух, то можно условно считать, что ничего и не было. Конечно же Гарри понимал, что о влюблённости Эйдена известно всему факультету, но пока он не сказал этого Гарри в глаза, для Пьюси ещё существовала возможность начать всё сначала — найти себе новую любовь, не сгореть на виду у всех скомканным пергаментом нежданного нежелательного письма, полученного к тому же не адресатом. Гарри не мог позволить этому мальчику стать действительно отвергнутым и униженным, хоть тот и встал уже на путь саморазрушения. Поэтому он собирался ринуться в пучину целого озера такой отвратительной склизкой овсянки, что и вообразить себе пока не мог, как в ней не захлебнуться? — Все вы, — потянул время и заодно как бы уточнил Гарри, — почему вам наша личная жизнь покоя не даёт! Драко недостаточно для вас делает? Он ещё и свою личную жизнь должен сверять с вашими желаниями? Здесь что, каждый желает заполучить себе его место — я не понимаю? В чём смысл ваших претензий? Слизеринцы, перебивая друг друга, начали высказываться. Это не было похоже на восточный базар, зато очень сильно напоминало прения бесов в аду. — Да к тебе, Поттер, никаких! А вот Малфой мог бы и не жениться настолько в неподходящее время! — Да, ты здесь вообще ни при чём! — Ты только волдемортов можешь убивать! Вот эта реплика Гарри очень порадовала: называть Волдеморта так просто — это показатель полной раскрепощённости. Хорошо, что некоторые из слизеринцев на такое способны даже в сложившейся очень непростой ситуации. — А что такого, Поттер, стесняешься? Или лучше говорить «Малфой?» — Ты у нас принцесска ещё та! Совсем стеснительная. — Лучше бы ты, Поттер, помолчал тихо в уголочке! Только Гарри поймал себя на том, что совершенно «не слышит» любые фразы с сексуальным подтекстом и смирился с тем, что ему придётся самому выбрать какую-то тему, из предложенных, для более подробного обсуждения, как Булстроуд, заглушая своим неподражаемым басом все эти глупости, с особым пристрастием напористо спросила: — Ты, Поттер, сможешь ещё раз кого-нибудь убить? Или это была разовая акция? — Да, конечно, — не задумываясь ответил Гарри. Конечно же все замолчали. И пялились на него, как будто в первый раз видели. Конечно же, от него такого не ожидали: он святой гриффер. Но он не святой и уж тем более не гриффиндорец. Гарри об этом уже знал, а вот они все — ещё нет. И Гарри решил немного объяснить свою позицию: — Не нужно было Волдеморту убивать Седрика Диггори у меня на глазах. У меня было время подумать и всё взвесить. — Ну ты, Поттер, даёшь! — послышался чей-то детский голосок. Видимо про «мистер», как принято называть старшекурсников, и то, что малявку буквально все слышат, было прочно на минуту забыто. От малолеток же раздались приглушённые смешки. Гарри очень сильно порадовался, что теперь не придётся встревать в разговоры о сексе. Можно сделать умное лицо и продолжить про Волдеморта, а то обсуждать со слизеринцами, кто у них с Драко сверху, а кто снизу — это гораздо хуже, чем наметить кандидатуры из Министерства, по которым заждались места общественных захоронений, сравнительно недавно устроенные на магической земле самими же маглорождёнными и полукровками. Когда наконец вошёл Драко, и сразу же одним точным взглядом отыскал его среди всех, Гарри поймал себя на том, что может радостно вприпрыжку броситься к нему. То есть хочет. Но конечно же не станет. Хотя, ради Пьюси можно было бы и отпустить себя — доказать, что бедный мальчик не зря мучается, что он, Гарри, уже влюблён. Драко очень быстро подошёл и обнял его. Гарри прильнул всем телом, потому что захотелось. Вообще до боли и слёз хотелось прижиматься, обниматься, целоваться — теперь у него был самый близкий человек на всём свете. Пока Драко что-то говорил, Гарри стоял рядом. Он ничего не мог слышать — не мог себя заставить слушать. С него свалилась такая глыба — теперь Гарри мог просто стоять и ни о чём не беспокоиться. Драко пришёл и, судя по его спокойному и уверенному голосу, по привычным интонациям, с ними всё будет нормально. Ну, во всяком случае, сегодня. Гарри крепко сжимал руку Драко, из-за этого отчётливо ощущая на своей кольцо и перстень. Теперь он виновато смотрел на высокого и мрачного, как столетнее дерево, сосредоточенного на ситуации Гойла, и в глубине души надеялся на то, что они с Креббом не были любовниками, а только друзьями, потому что в таком случае, тогда, в своей сочувственной речи, он говорил Грегори неправду: он и понятия не имеет, как можно потерять настолько близкого человека и не свихнуться.