Drabbles and Crossovers

//AU — заварушки с Валентином нет, Есть только примерная сумеречноохотническая семья Моргенштерн, Алек женился на Лидии, разорвав связи с Магнусом. Рафаэль — глава нью-йоркского клана вампиров.// Изабель Лайтвуд не любит Рафаэля Сантьяго так же, как не любила Мелиорна. Так же, как не любила тех, кто был раньше. Изабель Лайтвуд любит только себя вообще-то. И Александра. Переодически. Не любит, причём совсем-совсем. Только дураки влюбляются в нечисть. Изабель Лайтвуд не дура. Алек дурак, причём с большой буквы «Д». Но даже дурак-Алек смог справиться с мелкой проблемой в лице чертовски сексуального нижнемирца. Изабель — нет. Она лишь старательно выводит иратци по утрам, чтобы убрать две маленькие дырочки на шее, да наносит красную помаду слоя в три, чтобы синюшность губ была не так заметна. — До завтра. — кидает ей на прощанье Рафаэль, стоя в сантиметре от четкой полоски, отбрасываемой рассветными лучами на пол. — Не будь так уверен, Сантьяго. — щурится она, поправляет волосы и выходит из «Дюморта» через чёрный ход. Эта четкая насмешка, надменный взгляд и стервозный тон — все абсолютно бесполезно и оглушающе фальшиво. Оглушающе для всех, кроме самой Изабель. Ведь только дураки влюбляются в вампиров. Она ведь Изабель совсем не дура Лайтвуд. Она не влюбилась. — Дура. — вопреки всем ее оправданиям кидает Алек, когда родители узнают об этих ее ночных вылазках далеко не на патрулирование города. — Кто бы говорил. — огрызается Изабель, но выходит как-то совсем не так, как хочется. Слабо, хрипло, безразлично. Она выпивается ногтями в темный кожаный диван в отцовском (материнском?) кабинете, чтобы не разбить что-нибудь, выходя из себя из-за этой беспомощности. — Я решил свои проблемы, не придавая огласке. И тебе того же советую. — Если закатить свадьбу в Аликанте — это значит «не придавать огласке», то у нас с тобой были разные толковые словари в детстве, Алек. — Изабель, не распаляйся. — Заткнись. — Изабель, — он качает головой и двигается ближе к ней. — Морали читать будешь? — Нет. Дам тебе выбор. — Они решили поговорить со мной через тебя? Трусы! — она выкрикивает последнее слово громче на несколько тонов. Алек морщится, будто ее голос оглушил его. Возможно, так и было. — Иззи, послушай. — он наклоняется и заключает ее ладони в свои. — У тебя есть два варианта: либо ты выходишь замуж за Охотника и уезжаешь, либо… — он поджимает губы. — Либо меня изгоняют? Чушь. — Либо его казнят за нарушение соглашения. /// В «Дюморте» холодно и темно. В «Дюморте» воняет кровью и цветами, и как она раньше не замечала этого — неизвестно. В «Дюморте» хуже, чем дома, и наверняка хуже, чем в поместье Моргенштернов в Аликанте, куда она отправится завтра же. Алек дал ночь, немного времени, чтобы подумать, хотя и так знал, что думать не над чем. Изабель не волнует честь семьи, но статус охотника очень, и она всегда знала, что можно гулять с кем угодно, но рано или поздно в ее постели окажется достойный и правильный вариант. Это будет уже завтра — не так уж и поздно, если подумать. — Ты сегодня рано. Соскучилась? — у Рафаэля идеально отутюженные лацканы, жесткий воротник рубашки и усмешка на красивом мертвенно-бледном лице. Он мог бы быть «правильным вариантом», если бы носил на коже руны и вообще был жив. Только дураки влюбляются в мертвецов. Изабель обнимает его сзади, утыкаясь носом в шею и крепко сжимая пиджак. На накрахмаленном вороте расцветает красный след помады. Изабель все же, похоже, дура. Рафаэль не говорит ни слова — когда-то это должно было кончится, и он предполагал, что именно так. Он зарывается пальцами в ее мягкие волосы, и помогает расстегнуть мелкие пуговицы на рубашке. Где-то на середине срываются оба. Им нельзя сниматься в фильмах, потому что нет никаких медленных и плавных движений и картинных лиц. Все настоящее, такое, какое должно быть — быстрое, сбитое и живое (очень парадоксально, учитывая, что один из них мертв). Рафаэль сжимает ее бёдра, двигая ближе к себе. Ещё ближе. Непозволительно близко. И проходит языком по узорным ключицам. Изабель Лайтвуд страстная, настойчивая, горячая. Обжигающая. Рафаэль чувствует это так остро, так четко, что кажется, он вспыхнет как спичка, если она будет хоть на миллиметр ближе. Хотя кого будут волновать такие мелочи, когда Изабель Лайтвуд громко дышит в ухо, прикусывая мочку. Да и признать стоит, что ближе уже некуда, — не будь на нем брюк, громкими выдохами бы не обошлось. Ее ногти цокают об пуговицу на брюках, которые вскоре оказываются где-то в ногах. Он как всегда входит резко, и двигается быстро. Не больно — привычно, но она все равно громко стонет, по-блядски так, знаете, и это звучит так блядски правильно, что им становится страшно где-то в глубине души. Потому что только дураки влюбляются до беспамятства сильно в тех, в кого нельзя. Рафаэль не может представить, что под кем-то другим она будет стонать также через две-три (сколько там у Сумеречных Охотников нужно ждать, приличия ради?) недели. Изабель не может поверить, что какие-то другие губы будут скользить по ее груди так, как сейчас это делают его. Они вместе до сих пор не осознают, что эта ночь последняя. Не осознают до тех пор, пока она не целует его, стоя одетой возле двери, когда за окном уже загорается рассвет. Пока не щёлкает замок. Пока по ее щекам не начинают течь слезы, когда она садится в такси. Рафаэлю словно душу выжигают чём-то посильнее святой воды. В Рафаэля словно всаживают тысячи ядовитых стрел одновременно. Рафаэля словно ломают изнутри настолько быстро, что когда от «Дюморта» отъезжает такси, он уже в труху. Ему бы закричать, выпить пакет-другой и успокоится. Ему бы заказать себе девушку и бутылочку скотча (но привкус ее крови — тёплой, сладкой и тягучей — он не поменяет ни на что). Ему бы все, что угодно, но не тихое обессиленное «блядь» и не лицом (носом) в подушку до следующих сумерек. Только вампиры-дураки убиваются по смертным охотницам. /// — Джонатан Моргенштерн. — светловолосый парень с сияющими зелёными глазами одаривает ее милой и кривоватой улыбкой и целует белоснежное запястье, задерживаясь дольше положенного. В будущем она узнает о том, что у него слабость к изящным рукам. В будущем он, конечно же, не узнает о том, что у неё слабость к изящным вампирам. Слабость настолько сильная, что семейные праздники в Нью-Йорке, Джейс и Алек становятся не самой веской причиной для ее прибытия. Только осторожные встречи по ночам и по-блядски громкие стоны. Изабель определенно дура, ибо только дураки влюбляются в таких, как Рафаэль.