Drabbles and Crossovers

Баклан не знает, что сделал в своей убогой жизни длиной в какие-то 17 лет, что смог заслужить такое чудо. Бетти Купер идеальная настолько, что иногда он незаметно щипает себя, чтобы убедиться, что все вокруг — не сон. Что Бетти действительно держит его за руку, позволяет обнимать себя за талию и мягко целует в щеку, в губы, в шею. Когда она впервые говорит ему эти три заветных слова, которые он не слышал никогда (кажется, даже родители ни разу в жизни не говорили), он чувствует, как в горле застревает ком, а по телу разливается приятное, тягучее тепло, будто его наполняет кисель из ее нежности и заботы изнутри. Это так странно и совершенно незаслуженно, что Баклан почти считает это шуткой, но отвечает незамедлительно. Тогда Бетти улыбается так, будто это лучшее, что она слышала в своей жизни, хотя явно слышит их ежедневно. Она радуется и целует его в губы, мягко перебирая кончики завитков, выглядывающие из-под шапки. Она не знает, что он думает лишь о том, что ради такой улыбки он был бы готов лечь под поезд или собственноручно срезать свою татуировку, если она попросит. Хоть на край света, хоть на верную гибель — ради Бетти Купер куда угодно пойдёт. Пойдёт и все равно н е з а с л у ж и т ее. Никогда. Элизабет Купер чудо, которому надо что-то большее, чем почти бездомный сын алкоголика и преступника. Кажется, так считают все, включая Арчи и Веронику, но тактично молчат. Он читает по глазам и все прекрасно понимает, но бросить ее, причинить боль, разочаровать, расстроить он не сможет никогда. Когда он впервые в едва ли бессознательном из-за частых, горячих поцелуев состоянии проскальзывает пальцами под ее тонкий джемпер, он пугается и отпрыгивает почти. Н е д о с т о и н. Н е з а с л у ж и л. Бетти тупит глаза и начинает тараторить какие-то извинения и говорить, что это е е вина. Баклан хочет встряхнуть ее, вразумить, показать правду, но не может пошевелиться, потому что кончики пальцев все ещё покалывает, а в паху тяжелеет, и он не может контролировать это дерьмо. — Бетс. — он успевает схватить ее за запястье, когда она вскакивает, собираясь уйти. — В этой ситуации виноват только я и я буду виноват ещё сильнее, если мы продолжим и… Пишет он определенно лучше, чем объясняется перед девушками, и Бетти улыбается. Опять так тепло и красиво, как умеет только она. Ему на секунду кажется, что эта улыбка особенная и предназначена только для него. Мальчик размечтался. Мальчик н е д о с т о и н ни улыбки, ни Бетти Купер. — Баки, если мы продолжим, то ты будешь виноват лишь в том, что я буду счастливее, чем была когда-либо. — она гладит его по щеке, оседая обратно на его колени. — Я люблю тебя, Баклан Джонс. И я хочу тебя, черт возьми. — Бетти стягивает шапку, зарываясь в его изрядно отросшую челку тонкими пальцами и носом. Он почти устраивает голову на ее груди, шумно выдыхая казалось бы от облегчения, но на самом деле от безысходности. Он ей, конечно, не объяснит, в чем дело и почему он не должен этого делать. Почему он не заслуживает ни ее, ни этих слов. — Я люблю тебя. — три слова, десять букв, которые он не в праве говорить ей. Н е д о с т о и н — знает, но противиться не может и не хочет. Баклан сжимает ее талию чуть ли не до хруста, вдыхает цветочный аромат духов и прижимается губами к ее груди, к тому месту, где заканчивается край выреза, ни сантиметром ниже. Он думает о том, насколько на ее животе и бёдрах мягкая кожа — мягче голубого кашемира, он уверен. Думает о том, как она будет чуть хрипло стонать «Баки», когда… Нет. Нельзя. Н е з а с л у ж и в а е т. О Бетти нельзя думать так. Бетти идеальная, и ее только и можно, что ставить на пьедестал под стекло, чтобы никто и тронуть не смел. Баки понимает, держится за эти мысли, пока ее близость, тепло от ее тела и ее запах — ненавязчиво сладковатый, отдающий пионами и, кажется, лавандой — медленно туманят его рассудок. Он не помнит, как снимает ее кофту и как сам лишается свитера, но помнит ее тёплую-тёплую кожу под пальцами, сбитое дыхание и сдавленное «Баки», когда он целует ее живот, сжимая бёдра, уже не облачённые в узкую джинсу. Н е д о с т о и н. В голове набатом бьет лишь эта мысль, но Джонсу на это абсолютно плевать, когда Бетти обхватывает его талию своими ногами, прижимая ещё ближе к себе и глухо охает, почувствовав е г о. Он почти готов слететь с катушек, замечая, как она закатывает глаза от поцелуев в шею, и как приоткрывает припухшие и покрасневшие губы, немо прося большего. Бетти вокруг слишком много. Буквально. Он чувствует ее сладкий запах всюду, ее горячее полуголое тело, прижатое к его, ее дыхание на своих ключицах, и пальчики, проходящиеся вдоль дорожки волос, уходящей под ремень. Ему почти физически больно от такой близости. Слишком долго желал этого, слишком много думал об этом. Он вспоминает, как в ночь после их первого поцелуя ворочался, пытаясь отделаться от мыслей о большем. Они в прямом смысле преследовали его, и Баклан был готов запихнуть себя полностью под холодный душ, чтобы облегчить бесспорно сладкие страдания. Но сейчас Бетти так близко, так открыта для него — для него и только — что он теряет рассудок, окунаясь в своих чувства с головой. Они плещут через край, взрываются ярчайшими фейерверками внутри него и ни на долю секунды не хотят сбавить обороты. Сейчас он напрочь забывает о своих установленных рамках, потому что Бетти, опаляя кожу горячим дыханием, шепчет/хрипит с придыханием: — Я хочу тебя, Баки. Сейчас. Если он скажет, что после этих слов, сказанных таким гортанным шёпотом, не был готов спустить в штаны, как озабоченный четырнадцатилетка, то будет самым наглым вруном на этой планете. Он стонет в ложбинку меж ее грудей и стягивает с неё тонкое нежно-розовое кружево. Баклану не надо повторять дважды. Ему потребовалось бесчисленное количество поцелуев, запрещённая концентрация ее дурманящего парфюма в воздухе, четыре засоса и ровно два оргазма, чтобы понять, что они с Бетти — единое целое, две детали одного механизма, не работающие друг без друга, две части пазла, составляющие одну целостную картинку, — можно называть, как угодно, но сути это не изменит. Невозможно разделить неделимое, и даже его глупая убежденность в том, что он совершенно н е д о с т о й н ы й, не способна на такое. Когда Элизабет прижимается к его голой груди своей и целует в острую скулу, шепча мягкое «люблю», он в очередной раз задумывается, чем заслужил такое счастье, а потом просто радуется, целуя ее в ответ. Может о этого и н е з а с л у ж и в а е т, но теперь если он и думает о холодном душе, то только вместе с е г о Бетти Купер.