Чумной доктор: Боргетто, 1348

Дальше, дольше, быстрее. Люди бежали из городов, словно крысы с корабля. Все, как один, в страхе. Топтались друг по другу. С выпученными глазами, сметая всё на ходу, боясь, что попадут под лезвие жнущей мир Смерти. Её черная тень накрыла полмира. Ты бежишь… Беги и выживешь. Потому что так сказал доктор — человек, умеющий обращаться с недугом, с неизвестной силой, пришедшей извне за грехи. Они пытались оставаться там как можно дольше. Они не знали, сколько ещё придётся ждать. Сколько ещё времени потребуется на то, чтобы всех грешников выкосило, когда закончится кровавый пир. И они знали — недуг послан свыше. Рыщет в поисках тех, кто не спрятался. Он знает, что вы грешны. Чует вашу жизнь насквозь. Вы грешны. Вы ответите… И не нам судить, прав ли мор в своём выборе. Он недавно посчитал грешным святого отца. Мы люди, а значит, никто из нас не может быть чист… Мы грешны от самого рождения. И мор это чует. Божий бич. Карающий меч, розга Бога, нашего отца, неумолимо настигающая и настигающая нас, знающих, что мы грешны. Беги быстрее этой розги. Быть может, Отец не покарает тебя. Но ты знаешь, и незачем напоминать, что ты заслуживаешь наказания. Сейчас оно тебя обошло… Но придёт время. Придёт Поветрие. Люди бежали из городов куда могли: в самые дальние уголки, в самые безопасные и укромные места, в конюшни, в далёкие деревни, вроде Боргетто. Но чума была уже и там. Мелькали деревья, клубилась пыль. Далеко за спиной осталась Генуя, а Лондон — ещё дальше. Он в Ломбардии, подъезжает к Боргетто — деревне, где родился, и деревне, которую тоже не обошла чума. Нечто тревожило его… Неприятное чувство, и не сколько оттого, что чума пришла и на его малую родину, сколько оттого, что доктор знал — если чума пришла и в деревню, скрываться теперь негде. «Вот уже год, как чума в Генуе. На улицах пустынно и серо. Люди, которых тебе всё-таки удалось увидеть, стонут и хрипят, но ты не можешь остановиться, дабы помочь им. Твоя работа не здесь. Повозчик всё сильнее хлещет по коням, и ты отдаляешься от этого города, живого примера того, с чем тебе приходилось сталкиваться лишь в порядке учёбы». Весь остальной путь доктор был в напряжении. Неужели в Боргетто его ждёт то же самое? Людей в Генуе было так мало, что он лишь надеялся на то, что в Милане всё легче. Боргетто был под его управлением, и от него зависело напрямую, как будут жить там люди. Мимоходом доктор задумался о Лондоне… Чума от него далеко. Она в Европе, а Альбион — за морем. Но в Лондоне он видел оспу и проказу, уродующие людей на всю жизнь, мерзкие самому Богу болезни, своя собственная для города Чёрная Смерть. Оспа… Она объявила Лондон своим домом. Она была здесь до чумы и будет после. Она только уступит место, но никогда не уйдёт. «Я доктор… И я не доживу до того, когда болезни перестанут быть нормой в жизни человека. Мои дети, если я сумею дать продолжение своему роду, не доживут до того, когда людям не нужно будет умирать для того, чтобы жить. Я чувствую, насколько это неправильно… Я знаю, что так не должно быть. Сожгите меня за ересь, но дело не в грехах». Наконец, погонщик остановил коней и объявил: «Прибыли». Доктор передал ему кошель с монетами и слез с повозки. Масло делало его плащ липким, и чёртова пыль с радостью оседала на нём. Сегодня было душно — и без маски дышалось разительно легче. Когда погонщик вновь хлестнул коней, направляясь уже, скорее всего, в Милан, а пыль рассеялась, давая разглядеть старую родину, он просто устало и напряжённо вздохнул. Он осмотрелся — Боргетто остался всё такой же небольшой деревней. Люди остановили работу и пялились на него, видимо, не узнавая, да и он их не узнавал… И было всё-таки чувство, что тут что-то изменилось. Только доктор ступил шаг, как прямо у него под ногами пробежала чёрная крыса. Это заставило его отдёрнуться. Чума уже началась… И вот её первые признаки. Крысы разносят мор, словно адские гончие. Они нечистоплотны, мерзки и опасны… Это заставило его вспомнить об одной необходимости. Он отломил от висящей на его шее связки чеснока одну дольку и принялся жевать. Это была профилактическая процедура. Кроме того, как и в любой деревне — на всё усиливающийся жаре Боргетто плавился и вонял отходами, гнилью, тухлой рыбой, потом и дерьмом черни. Запах чеснока ненадолго перебьёт это разнообразие вони. Пока мог, он принюхался — нет, слава Богу, не почувствовал никакого трупного запаха. Пока что. Теперь доктор по-быстрому утрамбовал в клюв маски пахучей травы и натянул её на лицо. Через красные стёкла было видно, что те самые люди, которые раньше пялились на него, начали перешёптываться, и было слышно, что присутствие доктора здесь им не слишком нравится. «Что ему тут надо? Видел бы это святой отец! Ещё один, видите?..» Значит, он здесь не один. Так… Сумка несколько раз проверена ещё перед выездом — скальпели, связки чеснока, трость и маска, всё есть. Спирт. Хм… Его можно спросить у жителей деревни или других докторов. Кажется, беспокоиться об этом не нужно. Теперь, когда всё было готово, он решил пройтись по деревне. Наверное, стоит зайти к давнему другу, чтобы узнать, чего нового произошло и кому требуется помощь. Он шёл, осматриваясь. В Боргетто всё стояло на своих местах, как и пять лет назад. Таверна за его спиной, деревянный мост через реку Минчо. Всё та же водяная мельница, всё та же рыбачья хижина. И, кажется, вёдра с рыбой стояли так же, как когда-то… Дальше по дороге в ряд стояли дома людей. Народ работает — кто чинит крышу, кто занимается хозяйством. Наверное, даже если бы доктор захотел, то вряд ли вспомнил бы, кому какой дом принадлежит, да и не важно. Вдалеке возвышался крест — Сан-Марко-Евангилиста. Там почти всё время, как доктор себя помнит, служил падре Клемент по фамилии, кажется, Буджардини. Вроде бы он тоже был из Милана… Врач не слишком интересовался им — он приезжал сюда не ради него. Наконец он приблизился к тому, что показалось ему явно незнакомым. Деревянное здание, чем-то напоминающее часовню, а рядом с ней — яма, где тлели чьи-то останки. Запах трав в клюве перебивал возможный смрад, и хорошо. Нужно будет спросить Карло об этом здании… Они с ним уже давно не виделись — интересно, узнает ли он его в этой маске? Так что доктор решил поскорее направиться к нему — это было сразу за углом от церкви. Когда он постучал, ему практически сразу отворили.  — О, кто здесь! Приветствую, ожидал Вас видеть, мессер Песте! — и мужик бесцеремонно протянул руку. Но доктор лишь ответил:  — Привет и тебе, Карло, — он решил не жать его руку в целях безопасности. — Можно?  — Простите… Конечно. — Карло несколько замешкался, но после повернулся назад, окликая кого-то в доме: — Клавдия! Андре Песте Да Боргетти посетил нас! — а потом повернулся и отступил назад, чтобы доктор мог пройти.  — Проходите, располагайтесь, мессер. Но прежде чем пройти в дом, Андре спросил мужика:  — А ты что, женился?  — Ага, — довольно ответил он. — Обвенчались, пока Вас не было. Проходите, мессер. Андре прошёл. Дом Карло… Внутри было немного темно, несмотря на то, что была только первая половина дня. Всё в Боргетто было преимущественно деревянным (кроме церкви), это касалось и домов. В этом доме он был частый гость, по крайней мере, пять лет назад. Даже несмотря на то, что сам он аристократ, а Карло — деревенский сын мастера по дереву. Андре спускал ему с рук вольности, вроде этой неудобной ситуации. Отец Карло был одним из трёх людей, которые построили Боргетто: Эцио Понтини, Франческо Мугнайо и Джованни Буратини. Эти имена здесь на слуху. Буратини — дровосек и строитель, всё, что возведено из дерева, он бы мог с гордостью назвать своей работой. Обычно он, как староста деревни, выходил встречать любого, кто приезжал сюда. Но сейчас его не было видно — неясно, почему. Франческо Мугнайо — мельник, самый старый из троицы. Это ему принадлежит та самая водяная мельница, и она же — основа жизнедеятельности Боргетто. Франческо стар как мир; он слеп на один глаз: однажды уронил мешок с мукой, и когда облако пыли поднялось в воздух, оно лишило его зрения. Эцио Понтини занимался художественной обработкой дерева; он ездил со своими работами в Милан, где местные купцы высоко оценивали их, и потому их семья была на порядок богаче остальных. Они даже купили коня — односельчанам такое и не снилось. Чета Песте тоже закупала его работы. Правда, только после того, как у них родился сын. Отец и мать Карло погибли ещё перед тем, как Андре на пять лет уехал в Лондон. Это был печальный случай — Карло не любит об этом вспоминать. Теперь он — единственный продолжатель рода и дела. Клавдия — жена Карло — непримечательная девушка лет девятнадцати с грязными каштановыми волосами, неопрятно собранными в пучок, когда-то была их общей знакомой. Кажется, она была одной из дочерей хмельника Лупполо. Сейчас она стояла у котелка и готовила похлёбку. Сам же хозяин осматривал новый вид своего старого приятеля. Не успел он и сказать что-то, как гость спросил его:  — Слушай, а если бы это был не я, что бы ты делал?  — Хм-м… — протянул Карло. — Вот об этом я что-то не подумал. Да и хрен с ним. Я сегодня услышал, как кошка чихает — вот, почему мне повезло. — И он заулыбался широкой улыбкой, на всю ширину своего лица. Карло был мужчиной плотного телосложения. Ну, как мужчиной… В то время человек в двадцать два года считался вполне созревшим, а с двадцати пяти начинал постепенно стареть. У Карло были светло-русые волосы-каре, вечно неровные, будто со сна, они закрывали ему уши, но оставляли открытым часть лба. Он был одет в кожаную жилетку поверх льняной рубахи и штанов, подвязанных большой конопляной веревкой. Наконец Андре спросил его:  — Карло, у тебя часом спирта нет?  — Спирта? — Карло посмеялся. — А Вы всё такой же, нравится мне Ваш подход! Клавдия, слышала, чего хочет гость?  — Слышала, слышала… — с долей уставшей раздражённости ответила ему жена, и спустя какое-то время на столе, куда уселись мужчины, уже стояла бутылка самогона. — Ох, мужики, только пить у вас на уме! — и она продолжила заниматься своими делами.  — Не только пить… — Андре вылил немного самогона себе на руки и обработал перчатки.  — Вот оно как! — улыбнулась Клавдия. — Пить, значит, мало? Клавдия с Карло засмеялись, Андре сделал это сдержаннее. Наконец мужчины выпили по рюмке.  — И всё-таки зря Вы его себе на руки вылили, мессер… — сказал Карло, закусывая самогон неким подобием хлеба, сделанным из каштана. — Добро-то пропадает!..  — Это называется «дезинфекция».  — Ой, да я не понимаю всё равно… Вы не закусываете?  — Я спиртом закалён, — хохотнул доктор.  — Ага-ага, значит, есть-таки польза от вашей ереси? — посмеялся в ответ Карло. — Ну, рассказывайте-то, зачем Вы тут?  — Проведать тебя, разумеется. Ты знаешь, как я соскучился по родной деревне? Пять лет не дышал ломбардским воздухом!  — Ой, я польщён, — заулыбался Карло, услышав речи о том, что Андре тоже соскучился, и поднял уже заново наполненную рюмку. — Ну, за встречу!  — За встречу! — оба выпили ещё по рюмке. Сразу стало теплее и веселее, правда, Клавдия на всё это дело косилась и явно была недовольна, что мужчины устраивают попойку средь бела дня. Андре решил всё-таки закусить. Оба друга даже не заметили, как Клавдия подошла к ним и обратилась к доктору:  — Мессер Песте, ты хоть знаешь, что если тебя сюда вызвали работать, то пить грешно?  — Да ладно тебе, Клавдия! — сразу же воскликнул Карло и погладил её по плечу. — Мы с мессером Андре триста зим не виделись, не отправляй его сразу же в лечебницу, пусть хоть отдохнёт с дороги.  — Не обижайся, Клавдия!.. — добавил Андре. Та только хмыкнула и снова развернулась к котелку. — А что за лечебница?  — Ой, да гиблая тема, — сказал Карло, пережёвывая свой бедный хлеб. — Все только о ней да о ней. Построили её тут недавно, где-то месяца два назад. Раньше там двое работало — какой-то хрыч и его помощник. Потом один от старости умер, а другой от мора. Сейчас ещё двое приехали. Больных в эту лечебницу привозят, все дела… Да только толку от неё нет почти никакого, так я думаю.  — Это как так?  — Ну, вот так. — Пожал он плечами. — Утром завозят, вечером бросают в яму рядом, тут тебе и жгут. Не хотелось бы вот так закончить, знаете ли.  — Надо будет зайти в эту лечебницу… — сказал Андре задумчиво, а потом спросил: — Это из-за чумы, что ли?  — А Вы как думаете-то? Вы же доктор.  — Да, жечь — необходимость… Но не всех же подряд. Ты же не больной.  — Они и жгут только больных.  — А они… Это кто? — спросил Андре, пододвинувшись чуть ближе к другу.  — Доктора, испанцы. — Ответил Карло. — Если Вам, мессер, это что-то скажет, Родриго Гарсия и его брат, Диего. Родриго и Диего Гарсия… Конечно же, это «что-то скажет» Андре. Эти люди учились вместе с ним, и у них сложились не лучшие отношения, потому что испанцы любили вывести Песте из себя. Они такие же аристократы, но в отличие от Андре — столичные, толедские. Высокомерные, гордые. А итальянцы никогда не забывают обид… Тому были причины, но разве они важны сейчас, когда учёба закончилась? Только вот осадок ещё остался. И он бы всегда реагировал так на братьев, потому что причина пусть не рядом, но всё ещё весомая для Андре. Он всё ещё помнит о ней… И о причине.  — Да, Карло, это мои знакомые… И прости меня, но, кажется, мне всё-таки придется заглянуть в лечебницу.  — Ладно, ладно… — сказал тот, нехотя вставая с места и отвлекаясь от любимого занятия.  — Слушайте, мессер Песте, — сказал хозяин дома, когда Андре уже собрался и подошёл к двери. — Вы возвращайтесь, мы дадим Вам ночлег. Песте поблагодарил и пошёл к лечебнице. Не слишком уж хотелось оставаться на ночлег. Общение с Карло отвлекло его, самогон вызвал лёгкое помутнение, но эта лечебница заставила подняться и пойти. От дома Карло туда было недалеко, немудрено — в деревне меньше шестидесяти душ будет (с учётом, что в хижинах по десять человек), но он успел какое-то время провести в раздумьях. Не место, конечно, но… Как там Лючия? Им никогда не удавалось спокойно поговорить по душам… Когда он уезжал, она осталась практиковаться в Лондоне, и он так и не успел ей признаться. Вдобавок, братья-испанцы, ошивающиеся рядом, не упустили бы возможности испортить этот момент. Теперь, когда Песте стал приближаться к лечебнице, то увидел ещё одного чумного доктора, шедшего ему навстречу. Когда они приблизились друг ко другу, тот доктор сказал:  — Привет, Андре. Это был голос Родриго. Несомненно так, потому что Диего более молчалив.  — Ну привет, Родриго. — Ответил ему Андре. Никогда ещё не слышал от Родриго приветственных слов — им было некогда общаться друг с другом. Ни так, ни в принципе. Что у испанцев, что у Андре был свой круг общения. Родриго и Диего были близнецами — они родились в один день с разницей в пару часов. Оба были смуглыми, с волосами, зализанными назад, с короткими бородами-жабо. У них были крючковатые выгнутые носы, что делало их чем-то похожими на коней. Родриго отличался сломанным носом — со своим пылким характером он часто дрался. Хоть Диего и был старшим братом, он всегда оставался в тени. Нет, даже не так — он был призрачным клинком Родриго. Всегда рядом с ним, даже если поблизости его не видно, предпочитающий делать, а не говорить, больше, чем его брат. И если от Родриго быстрее дождешься ярости, пламенеющих чувств, то Диего всегда оставался холоден, и оттого гораздо опаснее, чем его брат. Чаще всего Андре и испанцы избегали друг друга, но были моменты, когда общаться приходилось. И ничем хорошим это не заканчивалось, да и попыток сделать лучше просто не было.  — Как добрался? — снова спросил испанец. Андре немного потянул с ответом. После всего, что было, он решил вдруг пойти на контакт?  — Мы не друзья, чтобы так общаться… — упрямо ответил он. Родриго промолчал. Когда они вместе открыли дверь лечебницы, испанец, не поворачивая головы, промолвил без эмоций:  — Я спросил так из чистого интереса, потому что мы с братом не слишком хорошо добрались. Но мы на работе и сейчас не до этого. Андре хмыкнул.  — Где ты шляешься? — спросил он раздражённо. Всё-таки его эмоциональность и нрав стали проступать. Родриго плохо умел сдерживать эмоции. Но он никогда не говорил того, о чём не думал, а говорил он в большинстве своём неглупые вещи. — Тут привезли больного, — продолжил Гарсия, — нашли его на опушке леса, еле живого. И Песте… — перед тем, как показать его, испанец остановился и повернулся к собеседнику— Постарайся сосредоточиться на работе.  — Заткнись, — тихо процедил Андре. Спустя несколько мгновений они вместе подошли к мужчине на столе. У него была настолько бледная кожа, что казалось, это был труп. По всему его телу выскочили бубоны размером от небольшой монетки до куриного яйца… Тяжелый случай. Песте знал, что гниль из разрезанных бубонов жутко воняет, и в ней множество чумных миазмов — поэтому он был в маске. Казалось, больной и так уже мёртв, и его запах не лучше разрезанных бубонов, но мужчина ещё дышал. Он был раздет, и было видно, что всё, почти что абсолютно всё его тело покрыли бубоны — и шею, и грудь, и ноги, и пах. Это было сравнимо разве что с оспой, которую он видел в Лондоне. И пусть волосы в паху в большинстве скрывали бубоны, но спрятать их полностью было невозможно — они слишком раздулись. В какой-то момент Андре присмотрелся к лицу больного: выпуклые щёки, ровные и длинные усы, глаза навыкате, размещённые почти что на лбу… Обладая длинным лицом, он очень напоминал доктору Джованни Буратини, а «тяжелый случай» заставил вспомнить его, насколько самоотверженным был дядя Джованни. Он бросил взгляд на столик, за которым, похоже, сидели доктора. Там, по логике, должны были лежать вещи дровосека. Одежды не было — скорее всего, её спалили. Остался только его колун — топор для рубки поленьев. Это точно был дядя Джованни… В глазах Андре появилась грусть, но разве мог это увидеть больной сквозь красные стёкла и маску? Он-то бы вспомнил Песте, взявшего титул «Боргеттский». Неужели создателя деревни постигла учесть быть заражённым чумой?.. Почти следом за докторами зашел ещё один врач — видимо, Диего. Испанцы кивнули друг другу. Диего принёс спирт.  — Посмотри, какие у него бубоны. Их надо бы разрезать… — сказал Родриго, потирая ладони и поворачиваясь к Андре. — Проверить, способен ли он ещё бороться. Или ты хочешь что-то предложить?  — Я? Нет, я ничего не предлагаю, — ответил Песте и отошёл. Он не хотел особенно сильно участвовать в этом — резать человека, которого знал. — Пожалуй, я лучше просто понаблюдаю.  — Ну, хорошо, — сказал Родриго, и сквозь маску прямо-таки чувствовалось, что он улыбнулся в этот момент. Затем он добавил необычно мягким для себя тоном: — Смотри и учись. Родриго обработал перчатки, скальпели и бубоны больного спиртом. Когда испанец прикасался к бубонам, больной вздрагивал так, будто это приносило ему огромное неудовольствие, он даже не вздрагивал, а скорее дёргался. И дёргался так, будто был прикован к операционному столу — на самом же деле нет, его движения ничего не сковывало. Время от времени казалось, что больной вот-вот вскочит со стола — всё его тело стала бить дрожь. Андре стал напротив стола и наблюдал за всем этим действием. Он видел много зачумленных, в целом, этот ничем не отличался от других. Бубоны больных так болели, когда их резали, что заставляли даже почти мёртвых впадать в буйство. Для сдержания особенно бойких докторам и нужна была трость, кроме разве что случаев, когда они не хотели прикасаться к больным или переворачивали мертвецов. Никто не пытался успокоить больного — знали, что это почти бессмысленно. Люди, поражённые чумой, находятся в очень плохом психологическом состоянии, нечего и говорить об этом мужчине. Кажется, он пострадал сильнее всех, кого Андре видел до этого. Джованни-Джованни… Раз это и есть твоя учесть, пусть будет так. Сделать ничего нельзя. В тот самый момент, когда Гарсия взял скальпель и приблизился, больной резко сорвался со стола и напал на него. Он тяжело и страшно хрипел, вводя Андре, стоящего поодаль, в немой ужас. Родриго, пусть и пребывал в шоке, сцепился с ним, но, кажется, больной был достаточно силён, чтоб завалить его. На помощь ему бросился Диего. Андре же стоял, пока не пришёл в себя и понял — некогда раздумывать, счёт идёт на секунды, вот-вот зачумленный укусит испанца! Андре рванул к Родриго и сделал то, что сделал бы любой другой в этой ситуации — попытался оттащить от него больного. Кажется, ему это начинало удаваться, и Джованни стал отходить от испанца спиной, но вскоре он развернулся и махнул рукой с такой силой, что Андре упал и ударился головой. Боль проникла в голову, словно удар копьём, и всё помутнело в глазах… Последнее, что он видел, это то, как Буратини обратно набрасывается на Родриго, а Диего пытается его остановить… Андре проснулся на кровати в лечебнице, уже без маски. Была ночь, и никого не было рядом. Уже ни больного, ни братьев Гарсия. Что же случилось потом?.. Вдруг он ощутил боль в голове и взялся за неё. Она была обвязана каким-то мокрым тряпьем. «Наверное, сильно ударился…», — подумал Андре и встал с кровати. Доктор взял маску, лежавшую на столе, и опустил голову, чтобы надеть её… А в лунном свете заметил, что на полу была кровь. Немало крови. Он сразу её почувствовал, но не обратил внимания на этот запах — слишком привычный для доктора за последние года, точно так же, как запах спирта, доносившийся от тряпья. Надев маску, он вышел на улицу. В яме, за лечебницей, тлели останки, а рядом стояла свежевырытая могила. Что-то ёкнуло в его сердце. Песте подошёл поближе и попытался рассмотреть надпись, начертанную на табличке. На ней значилось: «Родриго Максимилиано Илдефонсо Гарсия (XXII августа MCCCXXVI года — XXI июля MCCCXLVIII года) Покойся с миром, брат». Песте отошёл и зажмурил глаза… Простояв так пару секунд, Андре качнулся и упал на колени, преклонившись перед могилой. Пусть как он не любил испанца, пусть сколько нервов он ему потрепал за время учёбы, но он не желал ему смерти, а теперь — Родриго мертв… Доктор не находил слов. Единственное, что он смог сделать, это тихо-тихо прошептать: «Покойся с миром…»