Непростительные

В расколотом пространстве зеркала у Гермионы окровавленные руки. Она рисует дары смерти и хохочет; белозубая улыбка отражается сразу в тринадцати неправильных треугольниках. В дневнике зияет опасностью и детской заинтересованностью дыра. Гермиона не чувствует пальцев, не чувствует, как держит его изо всех сил - его отберут, точно отберут. Гарри за спиной кричит ей; у него на коленях лежит разбитое минувшей трагедией рыжее солнце - Джинни. Гермиона прячет дневник под мантию. Она его никому не отдаст. Руки у Тома чистые, холодные. Скользят по линии позвоночника, шагают по впадинкам, измеряют вывернутость осанки под его касания. У нее в горле стоит ком - она от нежности безумной готова взвыть. В дверь стучат, петли вот-вот сорвутся, отлетят свинцом ей в висок - вернее авадой, мальчики. У них в десятилетней переписке истинно-черное, истинно-мертвое. Змеиным шипением утешения, в девичье сердце ядовитыми шипами. Гермиона давится криками, давится злобой, вытренированной им яростью. Из палочки рвутся одно за одним непростительные, а она чувствует только холод поцелуев за левым ухом. Ей каплю щекотно и нисколько не совестно. Дети такие жестокие. Я знаю, милая. И знаю, как их от этой жестокости отучить. Гермиона выцарапывает себе метку на нежной коже руки; Том поддевает пальцами багровые капли, окрашивает ей губы в красный. Она ловит этой истерзанной краснотой его указательный, обхватывает осторожно фалангу, сдерживаясь от звериного желания прокусить до кости, заглядывает преданно в мертвые глаза ее лорда. Мальчики такие глупые. И от этого есть лекарство. Гермиона ничья, она не принадлежит ни одному живому мужчине. Она верна лишь одному мертвому.