Непростительные

Кромка зубов у него острая. Стершаяся, вытершаяся в нужную опасную режущую тонкость; Рон ведет красным языком по ней, не отрывая взгляда от забившегося в угол мальчика с забитым сердцем, и - удивительно - кровь не выступает, окрашивая белоснежность резцов в насыщенный бордовый. - Повтори, - он вскидывает вверх бледные брови, и улыбка выцветает на веснушчатом лице как под поцелуем редкого английского солнца. Солнечный мальчик совсем не греет - от него лишь морозит всех остальных. - И-извини, я не х-хотел, - уложенные некогда в прическу - попытку воспроизвести стиль слизеринских аристократов - волосы сбиты на одну сторону; а у Рона сбиты костяшки, но крепкие, жгучие от жажды выместить злость пальцы шевелятся, желая добавить к разбитому липкому носу недоноска еще свернутую челюсть, чтобы извинения выходили еще более жалостливыми и тошнотворными. Что за волшебник - вызывать такое отвращение и такую злобу. Коленки долговязого Уизли безбожно хрустят; в его кальции не осталось ни капли истинной веры кроме силы желания выбивать правду и уважение. - Знаешь, - Рон выискивает прищуренными потеменевшими глазами в правильных донельзя, выведенных генными усилиями нескольких поколений чертах лица искреннее понимание его позиции; он видит лишь глупый страх, и тонкие губы недовольно искривляются, отчаиваясь в очередной раз, - я тебе не верю. Ни слова о его семье. Ни взгляда в сторону его сестры. Ни мысли об их недостойности. Тень, отбрасываемая на него избранным мальчиком, однажды впиталась, вросла, начала греть как вторая шкура, как настоящая звериная броня, которую человеческим настоящим тварям не удастся прокусить. Рон все понял однажды - эта снисходительность, с ней хоть ленность, хоть тленность; всем на самом деле все равно на одинаковых Уизли - отбросы в обносках или наоборот: позорной, обесцененной сути не меняет. Сначала ловил за щиколотки Гарри, пытаясь взобраться повыше, щелкал заметаллизированными выступившей за все годы завистливой желчью зубами - выпуск прошел тяжело, но новые шрамы от друга трудно вкрапились в кожу, и ему даже понравилось. Утащить того с собой не получилось, но Поттер потонет, подохнет сам; Рон - хороший друг. Он поддержит, подержит - задыхающееся горло, выпивая последний выдох. Бить и биться как в последний раз, реагировать обнаженным, чувствительным как положено всем бледнокожим телом на каждое касание сомнительного взгляда - это он-то герой? Рычать, подрываясь, выбивая признание собственной значимости; заглатывать таблетки сомнительного немагического (а что сейчас магия, если не подъязычная пахучая таблетка?), забивать другую в глотку и даже глубже горьким алкоголем, чтобы рвало потом на кого-то ближнего - возлюби же меня, эй, ты куда? И очнуться однажды на негостеприимном крыльце родного дома, почувствовать изгоняющее заклинание преддверного коврика затекшей спиной, прохрустеть отчаянием и проклятием в певучем позвоночнике. И понять - здесь тоже ему не рады. Так уж всегда выходит, входит избитая фраза в подбитую жизнь - дрался за честь дома, рода, а оказался сам побитым выродком. Рон плюет на вычищенные своим телом ступеньки и уходит на ту сторону, которую пытался так отчаянно высветлить; получилось лишь обесцветить, сделать прозрачной для уставших глаз - приглядись, парень, так было всегда. Сейчас он ждет вымученных, вымоченных в болезненных усилиях искренности слов извинений, но получает лишь обездвиженность мертвых губ. Рон цыкает за такую невежливость, нашаривая под изогнутой в неестественной для человеческого тела анатомии рукой пачку сигарет. Никто не извинялся от чистого сердца; попадались сплошные грязные. Никто не ценил его за просто так, но чужой страх он определенно заслужил. Никто не честен с самим собой, но он научился выбивать правду. Ма, я многого добился, когда отбился от твоих рук. Он затягивается до щекотки истерического смеха в легких - те пережаты худыми ребрами. Ваше достоинство - отстойно.