И с праведниками твоими он возрадуется

Не нас наказывают за грехи, мы ими наказываем себя сами. --Elbert Hubbard

По понедельникам Брайан ходил утром на работу пешком — просто потому что мог и потому что почему бы не пройтись? А ещё он любил понедельники за то, что мог выйти из дому в пол-одиннадцатого и все равно успеть сделать всю дневную работу. По понедельникам не бывало никаких неотложных дел. Ничего, что требовало бы немедленного внимания. Вот поэтому Брайан считал этот день идеальным для того, чтобы отсидеться у себя в кабинете. У него даже был заготовлен список мелких дел, которые он все откладывал, но он клялся себе, что примется за них, как только найдет сам список, погребенный где-то под кучами бумаг на его столе. Брайан как раз перекладывал пачку картонных папок на опасно качающуюся стопку книг, когда в дверь постучали. Он вздрогнул, и все разлетелось по полу. — Брайан? — голос прозвучал встревоженно, и Брайан закатил глаза. Мама. — Все нормально, — он постарался не выдать раздражения. — Минутку! Чтобы собрать книги в стопку, нужно было сначала сложить бумаги, но рук не хватало, папки рассыпались. Брайан просто все бросил и открыл дверь, за которой его улыбающаяся мать стояла с шоколадным тортом в руках. — Здравствуй, мама, — он постарался улыбаться так же широко, как она, но особого успеха не добился. — Как хорошо, что ты зашла. Она поцеловала его в щеку, вручила торт и прошла внутрь. При виде беспорядка её улыбка сменилась неодобрением. — Не понимаю, как ты можешь работать в такой обстановке, Брайан. Тут так… темно и уныло. Совершенно неподходящее место для работы во имя Господа, вот мое мнение. Она отдернула ветхую бежевую штору и закашлялась от взметнувшейся пыли. — Ты что-то… — Я бы хотела пообедать с тобой сегодня, если ты не против. С тех пор, как твой отец умер, мне так одиноко одной в доме. А ты не заходишь, вот я и решила прийти сама. Брайан понял, что его идеальный день закончился, не начавшись. Ну а что он мог ей сказать? Она его мать, и несмотря на… на многое несмотря, в общем, этот факт было не отменить. И может, теперь, когда отец умер, в его отношениях с матерью что-то изменится? — Конечно, мам, — с коротким вздохом согласился он. — Я не против. Просто дай мне минут пять и … — Вообще-то, — уже второй раз за столь небольшое время перебила его мать. — Я бы хотела сначала исповедаться. Рука Брайана непроизвольно взлетела к переносице, пальцы принялись пощипывать кожу. Он почувствовал, как привычно начинает болеть голова. По семейным обстоятельствам. — Я уже говорил... — Брайан, я знаю, что ты уже говорил, но я считаю, что это глупости. Исповеди — твоя работа, я — твоя прихожанка, понять не могу, почему ты продолжаешь делать из этого какую-то проблему. — В городе миллион других священников, — пожал плечами Брайан. — Но ты мой пастор, так что давай начнем уже, а потом сходим пообедаем в то место на углу, которое тебе нравится. Её аргументы ничуть Брайана не убеждали, да и место на углу было её любимым, а вовсе не его. Она прекрасно это знала, Брайан был уверен, но уже шла к дверям, и протестовать было поздно. Оставалось только идти за ней в исповедальню. Они вошли в неё, каждый со своей стороны, и Брайан не удивился, когда мать отодвинула разделяющий экран, чтобы смотреть ему в глаза, что не делало процедуру более комфортной для него. Большинство людей предпочитают исповедоваться с экраном, потому что хотят быть искренними настолько, насколько это возможно только при анонимности. Но его мать в своем праведном самодовольстве желала смотреть прямо в глаза. Она опустилась на колени, перекрестилась. — Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь. Брайан благословил её, и она начала. — Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила. Прошел месяц с моей последней исповеди. За это время я выключила соседский ороситель, потому что он забрызгал весь дом, в результате чего все соседские цветы погибли. Я так же оскорбила в аптеке — шепотом — женщину, стоявшую в очереди передо мной, потому что она никак не могла найти сдачу в кошельке. Я так же стирала в прачечной… Вот именно поэтому Брайан ненавидел исповедовать мать. Конечно же, она явилась с готовым списком из пятидесяти крошечных недостойных деяньиц, которые она совершила, и которые даже оптом на звание греха не потянут, зато она и не подумает упомянуть, что на протяжении двенадцати лет каждый вечер напивается до беспамятства. Или о том, как на прошлой неделе она сказала Клэр, что хотела иметь только одного ребенка, Брайана. И он был абсолютно уверен, что она в жизни не покается за то, что ни разу не вступилась за своих детей, когда их лупил её муж. Она лучше поговорит об увядших маргаритках, чем заглянет себе в душу. И это ханжество вызывало у Брайана омерзение, но все, что он мог — это сидеть молча, дожидаясь, когда она закончит, а затем назначить ей какую-то работу во искупление. — Помилуй меня господи, ибо я согрешила. Он ответил не задумываясь, машинально: — Господь наш всемилостливейший смертью и воскресением сына своего примирил мир с собой и послал Духа Святого среди нас для прощения грехов; через служение Церкви пусть Бог дарует тебе прощение и мир, и я освобождаю тебя от твоих грехов во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Они перекрестились, сказали "Аминь", а затем с некоторым усилием вернулись к своим ролям, не священник и прихожанка, а мать и сын. Они оба молчали по пути к ресторану, который наметила Джоан, и только когда они вошли, она нарушила тягостное молчание. — Когда в школе возобновятся занятия? — Через три недели, — Брайан отодвинул для матери стул, затем сел сам. — Я собираюсь снова взять старшую группу, тех, кто готовится к конфирмации. Денег на другого учителя так и не нашлось. — Ну, я уверена, что ты отлично справишься, — заверила его Джоан. — В тебе всегда было так много духа господня. Брайан не спорил, хотя согласен не был. Но не скажешь ведь: «Я никогда не имел особого желания становиться священником, я принял это решение в момент тяжелой душевной травмы". Официант принес им напитки, Брайан глотнул воды, искренне желая, чтобы вместо неё в стакане было что-то покрепче. Скорее всего, его мать думала о том же. — И кто записался в класс конфирмации в этом году? — спросила Джоан после того, как закрыла меню и отложила его. — Шестеро, насколько я знаю. Два внучатых племянника отца Джейкоба, сын и дочь Хоббсов, мальчик Тейлоров и его подруга, как же фамилия… Чендерс. Его мать вежливо улыбнулась. — Шумное будет сборище, надо думать. Я помню тебя в этом возрасте, вы с Майклом вечно влипали в неприятности. Ох, кстати, вспомнила, я же на днях видела его мать в супермаркете, но она со мной почти не говорила. Она такая грубая, Брайан. Я ей сказала, что ты стал священником в Сент Варнаве, а она ответила: "Вот потому я туда больше и не хожу". Хватает же у неё наглости! И не пора ли ей прекратить носить эти позорные хвостики… Брайан почувствовал, как кровь бросилась в лицо, но мать ничего не заметила. Он не вспоминал о Дебби уже… нет, это неправда, он думал о ней каждый день, каждый раз, когда думал о Майкле, а о нем Брайан думал часто. Сознательно или нет, мысли о нем были с ним постоянно, бились маленьким камушком в его груди. Камушком, который однажды взорвется, разлетится на осколки сам и наконец разорвет его, Брайана. *** Он был твоим лучшим другом. Он умер. И это твоя вина. Ребенком у тебя особо не было друзей, в основном потому, что приводить кого-то домой ты стыдился. Не то чтобы вы жили в нищете или ещё что-то, но все твои одноклассники были из семей буржуа, и в их представлении твой дом был бедным: ковер в гостиной потертый и потемневший от старости, в ванной по углам ободрались обои, а твоя комната меньше, чем у них кладовки. На самом деле, все, что было нужно этому дому — небольшой косметический ремонт, но деньги отец тратил только на еду и одежду для членов семьи, остальное спускал на выпивку или какой-нибудь новый шар для боулинга. Ты стеснялся этого дома и того, что Клэр толстая, у неё жиденькие волосы и брэкеты. А ещё материнского невыносимо снисходительного морализаторства и пьяной отцовской ярости. Пока никто другой этого не видел, можно было хотя бы шесть часов в день притворяться, что всего этого нет. Поэтому все дружбы для тебя заканчивались со звонком с последнего урока. И в общем, тебя это устраивало. А в первый день учебы в девятом классе ты встретил Майкла. Он сел рядом на математике, под учебник у него был подсунут комикс, и когда учитель отворачивался, он открывал его и читал, беззвучно шевеля губами. Ты подумал, что он странноватый парень, но в хорошем смысле. И когда Майкл пригласил тебя к себе домой готовиться к экзамену, ты согласился. А когда пришел, обнаружил, что по крайней мере ещё у одной семьи в Сент Варнаве доходы ещё меньше, чем у твоей. Поэтому приглашать Майкла к себе было вроде как нормально. У тебя дома хотя бы не стояли керамические медведи. Вы с ним три года были практически неразлучны. За это время ты успел показать на практике Майклу, как дрочат, сделать ему первое фальшивое удостоверение личности и на семнадцатый день рождения воспользоваться этим удостоверением для того, чтобы впервые сходить в "Вавилон". Ты впервые скормил Майклу таблеточку экстази со своего языка, и вы протанцевали всю ночь напролет. Ну или почти всю, пока ты не нашел пару достаточно классных парней для того, чтобы совершить с Майки первую вылазку в комнаты отдыха. Эта твоя жизнь длилась примерно тысячу дней. И удивительно все-таки, как легко оказалось забыть о всем ужасном и паршивом. Это потому что вместе у вас было больше хорошего, чем за всю твою жизнь, и ты разделил это хорошее с тем единственным человеком, который по-настоящему понимал тебя, с тем единственным, кого ты по-настоящему любил. Спустя семь с половиной недель после начала последнего года средней школы, ночью среды, слишком жаркой и влажной для октября, ты тихонечко проскользнул на кухню, снял с крючка отцовские ключи от машины и подъехал к дому Майкла. Ты бросал в окошко камушки, как влюбленная школьница, пока Майкл не высунул наружу голову, а потом не спустился вниз. Назавтра вам нужно было в школу, конечно, но кого это волновало, когда совсем рядом, в нескольких милях, пульсировала ночная жизнь Либерти. И ты никогда, до самой смерти не забудешь ту ночь. На тебе была шикарная черная рубашка, наполовину расстегнутая. Узкие джинсы и никаких трусов, потому что среди чистых в твоем шкафу не нашлось ни одних сексуальных настолько, чтобы в них можно было кому-то показаться. Ботинки тоже с шиком, не какие-нибудь громоздкие говнодавы, которые таскают многие парни, у тебя-то вкус был получше, чем у большинства. Тем более, чем у большинства семнадцатилеток. Майкл выглядел сонным, но ты знал сто один рецепт фармакологических смесей для лечения этой болезни, и ты оставил его танцующим в толпе, а сам отправился на поиски кое-чего очень нужного, а заодно по-быстрому зарулил в задние комнаты с блондином, у которого рот оказался просто как труба у пылесоса. Возвратился с полными карманами попперсов и с полудюжиной таблеточек, про которые дилер сказал, что их можно спокойно сочетать с тем громадным количеством бухла, которое ты собирался в себя влить. Потом, когда клуб закрылся, вы протопали четверть мили до старого отцовского драндулета, ведь рядом с клубом ты никогда не парковался. Майкл забрал у тебя ключи, уверяя, что он не в такое говно ужрался, как ты, и что разумней всего дать ему сесть за руль, доехать до дома его матери и там переночевать. У матери Майкла смена в кафе с раннего утра, вернется она, только когда вы уже будете в школе. Ты после некоторых колебаний согласился, потому что черт его знает, что так подействовало из всего, что ты принял, но каждый раз, когда ты приближался к машине, тебе мерещилась, что она откатывается. И даже если ты как-то в неё ухитришься влезть, что толку? Хуй ведь вспомнишь, как ей надо управлять. По радио Патрик Суэйзи пел ту дурацкую песню из "Грязных танцев", и машина вроде бы виляла немного, но ты не мог понять, это из-за того, как её вел Майкл или из-за наркоты. Поэтому ты закрыл глаза. А когда ты их открыл, над тобой склонялась медсестра, пытаясь запихнуть трубку тебе в горло. Ты закашлялся, давясь ей, попытался встать, но пара сильных холодных рук крепко тебя держала, и кто-то говорил слова, которые ты не понимал, а трубка вдвигалась все глубже в горло. Ты лежал, тебя начало выворачивать, и ты, должно быть, плакал, а потом, когда рвота прекратилась, твои родители стояли и смотрели с отвращением, как ты лежишь на одной из множества кроватей в этой комнате, разделенной на отсеки белыми занавесками. Сначала ты не мог вспомнить, что случилось, помнил только то, что делал сам. Ты спрашивал, где Майкл, но мать кривила губы и ничего не отвечала. Ты спрашивал снова, громче, настойчивей, и тогда она отвела глаза. Ты повернулся к отцу, чтобы спросить у него, но он ответил раньше, чем ты успел открыть рот: — Он умер, Санни-бой. Это был первый и последний раз, когда ты обрадовался тому, что отец пьян, ведь будь это не так, никто бы тебе так и не сказал про Майкла. По крайней мере, до выписки. — Что? — глупо переспросил ты, и тут мать к тебе повернулась. — По-моему, ты все слышал, — сухо бросила она. — Поверить не могу, что ты на такое оказался способен. Словами не описать, что ты чувствовал в этот момент. Ты никогда не пытался как-то это определить и назвать, потому что знал — не получится. Это было, словно тебя сбили тридцать тысяч груженых фур. Словно миллион раз настал конец света. "У меня должна была быть паническая атака", - думал ты про себя, но вместо этого ты лежал абсолютно неподвижно, с открытыми глазами, а когда их стало жечь совсем нестерпимо, ты их закрыл. И ни с кем не говорил, только повторил за отцом отказ от услуг консультанта, которого пытался предложить врач. Когда тебя выписали, и вы ехали домой в новенькой машине, которую выдали отцу по страховке, мать на тебя не смотрела. А отец не стеснялся в выражениях , высказывая тебе, как глупо и безответственно было удрать из дома бог знает куда, бог знает чего наглотаться и, что хуже всего, взять его проклятущую машину. — Через два часа начало всенощной, — куда-то в зеркало заднего вида сказала мать, по-прежнему на тебя не глядя. — Твой костюм лежит у тебя на кровати. Она высадила тебя перед крыльцом дома Новатны, там, где вы с Майклом так долго проводили вместе почти все вечера и выходные, сказала позвонить, когда "это" закончится. Из её сумочки торчала небольшая фляжка, и ясно было, что домой ты пойдешь пешком в этих своих неудобных ботинках. До этого ты только раз бывал на похоронах, тебе было шесть, когда умерла бабушка, и никто тогда не требовал от тебя смотреть на покойную. А в этот раз тело лежало в гробу посреди гостиной, окруженное свечами, заваленное цветами, ярко-белыми на фоне дешевых расцветок этой комнаты. Взрослые стояли группками и тихо переговаривались о том, что "как живой" и что "как хорошо, что теперь научились так делать". Когда они замечали тебя, они приподнимали брови и начитали шептаться совсем тихонько. Ты ошивался рядом с кухней, стараясь держаться от гроба как можно дальше. А потом к тебе подошел отец Джейкоб и положил руку на плечо. — Как ты, Брайан? — серьезно спросил он тем своим заботливым голосом, которым говорил из-за экрана исповедальни, и ты испытал искушение сказать ему, что просто зашибись, спасибо, но ты кивнул и выдавил из себя: "Нормально". — Я смотрю, ты тут совсем один. И я понимаю, как тебе тяжело тут находиться, тем более, что тебя только что выписали. Не забывай, я всегда рядом, если я тебе нужен. И Господь тоже. Глаза начало жечь, и ты несколько раз быстро сморгнул, а он сжал твое плечо. — Ты уже попрощался с Майклом, Брайан? Ты покачал головой. Это… то, что там лежало… это не было твоим лучшим другом, и у тебя не было ни малейшего желания смотреть на это или — господи, упаси! — касаться этого и что-то ему говорить. Тебя повели туда, а горло так пересохло, что ты не мог ничего возразить. Внутри тебя все бунтовало, но тело продолжало послушно идти. Около гроба стояли Дебби и Вик, дядя Майкла, и к ним ты подошел раньше, чем к гробу, ты даже тело не успел увидеть, когда Дебби схватила тебя за руку, и ты побелел. — Деббби, я… — начал бормотать ты, сделал паузу, чтобы вдохнуть воздуха, и он тут же был из тебя выбит жестким обжигающим ударом ладони по лицу. Ты зажмурился на секунду, а когда открыл глаза, прямо в лицо тебе был нацелен палец с ярко-красным ногтем. — Ты его убил, — сказал Дебби. Ее рука дрожала, а голос становился все громче. — Ты должен был присматривать за ним, а ты вместо этого его убил! Я знала, что с тобой ему лучше было не связываться — и была права, мой сын умер из-за тебя. Потом она издала такой крик, какого раньше ты никогда не слышал, и с рыданиями упала на пол. Вик и отец Джейкоб бросились к ней, подняли и повели на второй этаж. Все остальные молчали, а ты не мог даже пошевелиться. Наконец кто-то тронул тебя за руку и сказал: "Может, тебе лучше пойти домой?" Тогда ты сделал над собой усилие и пошел к выходу. Все верно, думал ты, закрывая за собой дверь. Ты больше, ты взрослее, и ты должен был позаботиться о нем. А когда Майкл решил позаботиться о тебе, он умер. Дебби права. Ты убил Майкла. Ты дошел до тротуара, и там тебя вырвало. Через неделю отец Джейкоб вызвал тебя в свой кабинет с урока английского и спросил, не думал ли ты о том, чтобы стать священником. По завершении учебы тебе будет назначена полная стипендия от церкви, и ты поступишь в семинарию Святого Тихона, где получишь степень бакалавра в религиоведении и одновременно магистерскую степень в богословии. Но тогда ты был изумлен. Хотя не очень. Они наверняка думали, что это лучший способ спасти тебя от самого себя. От того будущего, которое готовило тебе прошлое. Семь лет спустя ты вернулся туда, откуда начал. Отец Джейкоб вышел на пенсию, и ты занял его место в церкви Святого Варнавы. И ты до сих пор не мог понять, как же все так вышло.