Лед и Пламя.

POV Олег.       Первым делом я нашел банкомат и проверил баланс на карте. Несмотря ни на что, отец оказался довольно щедрым.       «Если жить экономно, то этих денег мне хватит надолго, по крайней мере, на год точно. Даже если придется платить за съемное жилье, то все равно должно хватить», — с такими мыслями, забрался в маршрутку, ехать до дома Иннокентия Петровича нужно было всего три остановки.       Через полчаса я стоял на третьем этаже в доме сталинской постройки, перед дверью обитой синей искусственной кожей, отчаянно нажимая на звонок.       — Иду, иду, — послышался голос учителя, клацнули замки, дверь отворилась, — давай, Олег, заходи.       Я часто бывал у Иннокентия Петровича, мне очень нравилась его квартира. Здесь не было старческого затхлого запаха, здесь пахло красками и растворителями. Здесь было много простора и солнца, антикварная мебель, массивные шкафы, за стеклянными дверцами которых скрывались от пыли драгоценные книги в кожаных переплетах с золотым тиснением, китайский фарфор династии Мин и Цин, корейская керамика династии Ли. На полу толстые ковры, на стенах картины в золоченых рамах. Все здесь дышало благородной стариной, создавая в моей душе ощущение покоя и тишины.       — Я пока тебя ждал, чай заварил, хороший чай, китайский, так что давай, надевай тапочки и на кухню.       Я проследовал за учителем, присел у обеденного стола на очень удобный стул с изогнутой спинкой. Иннокентий Петрович разлил по изящным чашкам из тончайшего, почти прозрачного фарфора, ароматный напиток, одну поставил передо мной.       — Ты есть хочешь? — спросил он. Я отрицательно мотнул головой. — Ну, тогда вот, печеньками побалуйся, — и пододвинул ко мне вазочку с выпечкой, сахарницу с комочками сахара и серебряными щипцами.       Я молча прихлебывал великолепный крепкий чай, учитель сидел напротив в ожидании, он не торопил и не подстегивал меня. Наконец, я собрался с духом:       — Иннокентий Петрович, меня отец выгнал из дома, я надеюсь на то, что он все же передумает, однако не уверен.       — Это я уже знаю, что такого ужасного ты натворил?       Я не стал юлить, сразу признался, пряча глаза, мне было стыдно, очень стыдно:       — Я вчера изнасиловал своего одноклассника.       — Почему ты это сделал, Олег? — спросил он меня.       Не услышав в его голосе осуждения или упрека, я посмотрел на него прямо, готовый к диалогу:       — Сам не знаю, я не хотел причинять ему боли, а о сексуальном насилии вообще не думал, просто перемкнуло, а когда смог соображать, понял, что натворил, но сделанного не вернуть. Я очень, очень сожалею, я не знаю, как буду жить с этим дальше. Даже то, что меня выгнали из дома, не терзает мою душу так, как осознание всей непоправимости и мерзости моего поступка. Вы мне верите, Иннокентий Петрович? — изливал ему душу я, надеясь на то, что этот человек сможет меня понять.       — Верю, Олег, верю. Я слишком давно живу на этом свете и умею отличать ложь от правды. Только скажи мне, ты любишь его, этого мальчика?       — Люблю? Нет. Не знаю. Наверное, он мне очень сильно нравился, может это и есть любовь. Только после того, что я с ним сотворил, я не могу, не имею права думать о нем в таком ключе. Я и вправду не хотел сделать с ним ничего подобного. Мне просто очень не понравилось, как они с Ботовой обжимались.       Я уронил голову на руки, лежащие на столе, сердце вновь сдавила щемящая боль, Иннокентий Петрович легко прикоснулся к моим волосам в утешающем жесте:       — Это ревность в тебе взыграла, мой мальчик. Ты еще долго, очень долго будешь испытывать чувство жгучего стыда и душевных терзаний, но жизнь продолжается, и надо жить, по возможности честно и правильно. Скажи же мне, что ты собираешься теперь делать, Олег, какие у тебя планы?       — Отец дал мне денег, на первое время хватит. Наверное, придется снять жилье, а там, может, работу какую подыщу, если он, конечно, не передумает и сможет принять меня обратно.       — С жильем пока не торопись, поживи здесь, — предложил учитель.       — Иннокентий Петрович, вы уверены? Вы действительно готовы пригреть у себя под боком такого подонка, как я?       — Олег, ты искренне сожалеешь о своем поступке, но что сделано, то сделано, тебе еще придется научиться жить с этой болью в сердце, а я старик одинокий, ты будешь мне отрадой, и, кроме того, не забывай, ты мой лучший ученик.       Впервые за сегодняшний день я смог улыбнуться, пусть эта улыбка и была сквозь слезы. В моей душе разливалось тепло и чувство искренней благодарности к этому человеку, словно луч света прорвался в мою жизнь, разгоняя окружающий мрак, будущее уже не было таким пугающе неопределенным.       — Пойдем, я покажу тебе твою комнату, потом пообедаем и подумаем, что нам делать дальше. Кстати, насчет института ты не передумал? Тебе нужно учиться, нельзя допустить, чтобы пропал такой талант.       Я мотнул головой:       — Мне бы хотелось.       — Вот, теперь у нас есть планы на будущее, видишь, как хорошо, — потрепав меня по волосам, Иннокентий Петрович поднялся из-за стола и вышел из кухни. Я последовал за ним.       Комнату учитель мне выделил довольно просторную и светлую. У стены стояла не очень широкая кровать с массивным изголовьем, застеленная зеленым шелковым покрывалом, с прикроватной тумбочкой, на которой причудливым абажуром красовалась антикварная лампа, у этой же стены располагался большой письменный стол, напротив шкаф для белья и стеллаж с книгами. Почти все свободное место на полу занимал пушистый ковер с абстрактным орнаментом. Большое окно обрамляли шторы с ламбрекеном из плотной ткани в черную, серую и салатовую полоску.       — Здесь жил мой сын, — с грустью в голосе произнес Иннокентий Петрович. Я знал, что его единственный отпрыск погиб в автомобильной аварии около десяти лет назад, — ну, располагайся, теперь это твой дом. — Учитель вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.       Я огляделся. Для начала внимательно рассмотрел книги, к своему удовольствию обнаружил два томика Гетте и Шиллера в оригинале, положил их на тумбочку возле кровати, подумав: «Попробую почитать перед сном».       Сложил свою одежду в шкаф. Ноутбук вынул из сумки, определил ему место на письменном столе.       Позвонил маме, сообщил о том, что со мной все в порядке и я поживу первое время у своего учителя рисования. Мама рыдала в трубку, немного успокоившись, назначила встречу на завтрашний день в кафе неподалеку от моего нового места жительства.       После разговора с мамой, да вообще, событий этого дня, я чувствовал себя уставшим и разбитым, завалившись на кровать, я решил немного полежать, закрыл глаза и незаметно провалился в тревожный сон.

***

      — Олег, подъем, у тебя пять минут на сборы, — бодрый голос учителя ворвался в мой сон.       Вот, уже почти три года он будит меня по утрам таким образом.       Иннокентий Петрович для своего возраста очень энергичный человек, его утро начинается не с кофе и не с вялого шатания по квартире, а с часовой пробежки по набережной. Вскоре он и меня вынудил присоединиться к нему, аргументируя тем, что бегать с кем-то намного веселей. Я не мог ему отказать и уныло вылезал из теплой постели, тащился вслед за своим благодетелем в утреннюю сырость и прохладу. После пробежки горячий душ, ледяное обливание и завтрак, приготовленный руками учителя.       Быт у Иннокентия Петровича был отлажен на удивление хорошо: два раза в неделю приходила женщина убираться в его огромной квартире, относила вещи для стирки в химчистку, но завтраки, обеды и ужины готовил он сам, и получалось у него просто восхитительно, я с наслаждением уплетал его стряпню.       Постепенно я привык к утренним пробежкам по набережной, затем втянулся, и однажды понял, что уже не могу как-то иначе начинать свой день.       Тем летом, когда отец выгнал меня из дома, моя жизнь изменилась в корне. Хорошо это или плохо я не могу сказать наверняка, но пребывая под родительским крылом, я бы так и остался избалованным, богатым мальчиком. Сейчас же, хоть в деньгах благодаря маме я, как и прежде, не нуждался, прошлые мои привычки и манера поведения канули в Лету.       Тем же летом я подал документы и поступил в вуз, в тот вуз, где Иннокентий Петрович читал лекции по истории искусств и курировал художественный класс.       А когда наступила осень, осознав, наконец, что отец от меня всерьез отказался и ждать от него мне больше нечего, я решил, что достаточно попользовался бескорыстной добротой своего учителя и надумал от него съехать.       Я мог себе позволить купить квартиру, но тогда мне пришлось бы искать работу, просить денег у мамы я не хотел. Не имея жизненного опыта, я не знал, как лучше поступить в этой ситуации и обратился за советом к Иннокентию Петровичу.       — Зачем ты забиваешь свою голову подобной ерундой. Разве тебе плохо жить со мной? — Спросил он меня.       — Нет, но не могу же я вечно пользоваться вашей добротой.       — Почему? Я одинокий старик, живущий в огромной квартире, места здесь достаточно.       — Тогда я буду платить за жилье и еду.       — Олежек, не глупи. Я за свою жизнь заработал столько денег, что мне хватит прожить еще три таких жизни. Лучше прибереги свои копеечки, а еще лучше сходи в магазин и купи себе нормальную одежду, куда подевался тот стильный мальчик, которого я знал? Или заведи себе друзей, ходи в кафе и кино, начни уже радоваться жизни, поверь, она быстротечна, а молодость в особенности. Даже если есть веские причины, нельзя позволять себе пребывать в унынии вечно. И запомни самое главное — ты для меня, как сын, как мой Вадик, которого забрала преждевременная смерть, и я нуждаюсь в тебе намного больше, чем ты во мне.       После этого разговора я понял, что в лице моего учителя обрел близкого человека, он стал для меня надежной опорой, другом и воспитателем.       Однако его совет насчет друзей я проигнорировал. Не желая повторять ошибок прошлого, в институте я стал тем, кого презирал в школе — батаном и заучкой, неприметной, может, даже, в какой-то степени, отталкивающей личностью.       Я отпустил волосы, теперь они плотной шторкой занавешивали мое лицо, скрывая от внешнего мира глаза. Когда у меня начала расти борода, бриться стал только вечером в пятницу, и к началу учебной недели на моем подбородке красовалась неопрятная черная щетина. Одевался же я в растянутые свитера крупной вязки, скрывающие мое телосложение, и потрепанные джинсы. Я не желал привлекать внимание студентов, оттого лишний раз не высовывался, вел себя тихо и скромно.       Груз содеянного мною на школьном выпускном вечере давил мне на плечи, видимо, поэтому большую часть времени я ходил, ссутулившись, понурив голову. Даже спустя столько лет я испытывал чувство вины и сожаления.       Иногда Игорь мне снился, обычно в моих снах он стоял передо мной с заплаканным лицом, по его бедрам стекала семенная жидкость вперемешку с кровью. Это был мой самый худший кошмар, всякий раз я просыпался с гулко бьющимся сердцем и уже не мог уснуть до утра.       С мамой мы встречались раз в две недели. Она никак не могла смириться с тем, что ее единственный ребенок вынужден скитаться по жизни одинокий и неприкаянный. Однажды она заявила мне, что готова подать на развод. Но я воспротивился. Дело в том, что ее доля в семейном бизнесе была намного больше отцовской, и если бы она вывела ее, то отцу неминуемо грозило бы банкротство. По отношению к отцу я не испытывал ни обиды, ни злости, поэтому постарался уговорить маму не совершать необдуманных поступков, тем более, я не был одиноким и неприкаянным ребенком, в жизни моей, к счастью, был человек способный протянуть мне руку помощи, оказать моральную поддержку, наставить на правильный путь — мой дорогой учитель.       Убедившись в том, что у меня все хорошо, мама согласилась не бросать отца, но при условии, что я позволю ей ежемесячно переводить средства мне на счет, чтобы я ни в чем не нуждался и отдал все свои силы учебе и рисованию. На том и порешили.       От мамы же я и узнал, что отец выплатил огромную сумму семье Соловьевых, они переехали в другой город, там Игорь прошел реабилитацию и теперь у него все хорошо.       Я понимал, что и мне консультация у психолога лишней не будет, но за помощью не обращался — все свои душевные муки и терзания я воспринимал, как наказание за мою гордыню и подлость.       Я думал о том, как сложилась моя жизнь, размеренно двигаясь в легком беге рядом со своим учителем. Под ногами мягко шуршал асфальт набережной, с реки дул промозглый ветерок, остужая мое разгоряченное лицо.       Вернувшись домой после пробежки, мы разбрелись по своим ванным комнатам. К тому времени, как я закончил утренние процедуры, учитель приготовил завтрак. Я помог накрыть на стол, сел напротив, чудесный аромат аппетитной овсянки с фруктами, тостов и кофе витал в воздухе, вызывая желание немедленно приступить к еде.       — Олег, у меня есть к тебе просьба, — сказал учитель, после того, как закончил завтракать.       Мы еще сидели за столом, я заинтригованно посмотрел на него, впервые за все годы, что мы живем вместе, он просил меня о чем-то.       — Вчера меня навещал мой бывший ученик. Он не часто заходит, но не забывает старика. Так вот, когда я показывал ему свои наброски, он увидел твой учебный проект, который ты забыл на столе в мастерской. Его аж трясло от радости, когда он его рассматривал. Дело в том, что у него сейчас трудности, он впал в творческий ступор, нуждается в свежих и оригинальных идеях, а твой проект как раз то, что ему нужно. Не мог ты с ним встретиться, может, вы сможете помочь друг другу. Он очень хороший дизайнер, общение с ним пойдет тебе на пользу.       — Конечно, Иннокентий Петрович, я с радостью выполню вашу просьбу, — разве я мог отказать ему хоть в чем-нибудь? Даже если он попросит меня сходить на встречу с самим Дьяволом, я не буду раздумывать ни секунды.       Учитель встал из-за стола, поискал что-то в кухонном шкафчике и наконец, протянул мне визитку.       Я в недоумении смотрел на продолговатый кусочек картона. Визитка была без прикрас, на белом фоне черными буквами напечатано: Александр Гроо, дизайнер, номер телефона, адрес веб сайта и электронной почты — просто и лаконично. Но поразила меня не простота оформления, а то, что Александр Гроо являлся на сегодняшний день, пожалуй, одним из лучших дизайнеров не только в России, но и за рубежом. И с этим человеком я смогу познакомиться и даже поработать вместе?       Моему восторгу не было предела, однако через пару секунд меня одолели сомнения:       — Иннокентий Петрович, вы ничего не путаете? Разве ему может понравиться мой учебный проект? Что-то здесь не чисто, вы не находите?       — Что за бред лезет в твою голову? Если Саша сказал, что твоя работа великолепна, значит, так оно и есть. Я тоже с ним согласен, ты очень талантлив и думаю, сможешь быть ему полезным. Чем ты собирался заниматься сегодня?       — Ничем особенным, над проектом поработать, может почитать, на днях мне попался Стейнбек на английском.       — Стейнбек подождет, а над проектом поработаете вместе с Сашей. Давай иди, побрейся, приоденься и сделай уже что-нибудь с волосами, ободком что-ли подбери свои космы.       — Зачем мне бриться? Я вчера брился, — недовольно пробурчал я.       — Олег, не позорь старика, ну в самом-то деле.       — Иннокентий Петрович, ему моя внешность нужна или мозги? Вот так-то, не буду я ничего делать, пойду, как есть.       — Упрямый заяц, ладно делай, как знаешь. Иди, позвони и договорись о встрече.       Я встал из-за стола, ушел в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь. Еще не веря в такую удачу, с чувством скрытого где-то подвоха, набрал номер Александра Гроо. Слушая гудки телефона в ожидании ответа, я и представить себе не мог, как сильно повлияет на мою жизнь встреча с этим человеком.