However long it takes

Магия, крошечными языками пламени отплясывающая на кончиках пальцев Кэролайн, была золотой. В детстве Кэролайн нравилось думать, что это делает ее особенной — у остальных ведьм ее ковена магия ничем подобным не выделялась, а повзрослев, она узнала, что так проявлялась ее связь с соулмейтом. Это было странное слово, сладкое и горькое на языке одновременно, и Кэролайн каждый раз было не по себе, когда она его произносила: ее охватывали и чувственное предвкушение, от которого сладко тянуло низ живота, и пронизывающий холодом страх, от которого запотевали зеркала и окна в ее комнате, а ладони становились влажными. Кэролайн сама не знала, чего именно она боялась: ее ровесницы, нашедшие своих соулмейтов, были более, чем счастливы. Стоило взглянуть хотя бы на Елену и ее вампира, и даже отъявленный мизантроп и скептик убедился бы в том, что от любви могут посреди зимы распускаться маргаритки. И ведь даже то, что Стефан оказался вампиром, обращенный почти два века назад, не помешало ковену их благословить. Впрочем, в этом и была особенность ковена Девяти Сестер: его ведьмы жили в мире и согласии даже с теми, кого весь остальной магический мир мог считать скверной. Единственными, на кого не распространялась милость ковена, были, как ни странно, оборотни. История этой вражды уходила корнями вглубь веков, в те времена, когда их ковен только зародился, но как Бонни не выпытывала у своей бабушки, так и не выяснила, чем ведьмам не угодили сыновья и дочери луны. Оборотни, в большинстве своем, держались как можно дальше от больших городов, предпочитая обосноваться в глухих лесах Аппалачи, и их дороги пересекались крайне редко, однако Кэролайн была наслышана о стае, обосновавшейся в сердце Миссисипи: их альфа ненавидел ведьм, и кровь текла по улицам Нового Орлеана, пока ведьмы и оборотни делили власть. Кэролайн об этом знала не понаслышке: ковен Нового Орлеана умолял их приютить их детей, и так Давина Клэр вместе с другими юными ведьмами нашли себе приют в их доме. Голос Давины дрожал, когда она рассказывала про альфу, пришедшего издалека и решившего установить свою власть: — Он просто появился одной ночью и сказал, что город принадлежит ему, — от хрипотцы едва сдерживаемой ненависти в ее голосе огонь в камине становился ярче, и Кэролайн могла лишь сочувственно сжать ее руку. — А когда мы отказались подчиняться, он начал убивать. — Разве нельзя было все решить миром? — покачала головой Бонни, наблюдая за сереющим за окном небом. — Не знаю, — пожала плечами Давина, принимая из рук Елены чашку с горячим какао. — Говорят, что он просто ненавидит ведьм, потому и решил не садиться за стол переговоров. Может быть, истории про его мать и правды… — она столкнулась с любопытным взглядом Бонни, торопливо проглотила горячий какао, и продолжила, — Я слышала, что мама обсуждала с Женевьев и остальными. Его мать была ведьмой и, кажется, прокляла его… Может, поэтому он ненавидит ведьм? — Это же не повод устраивать геноцид, — фыркнула Кэролайн, скрещивая руки на груди. — Лучше бы психотерапевта себе нашел, в таком-то случае, — добавила она, разминая пальцы и наблюдая за тем, как огненные язычки пляшут на ее коже. Вид собственной магии успокаивал ее, напоминая о собственных силах, и в данный момент ей это было необходимо. Давина зачарованно уставилась на ее руки, с восторгом глядя на золотое пламя, и добавила: — У него были точно такие же глаза. Золотые, — добавила она, сталкиваясь с непонимающим взглядом Кэролайн, а затем вновь уткнулась в свое какао, не замечая, как вздрогнула Кэролайн, полуотвернувшаяся к окну. Золотой цвет глаз альфы, что убивает ведьм, и собственная сила, многократно возрастающая по полнолуниям… Этого было слишком мало для того, чтобы делать такие ужасные выводы, мысленно произнесла она, пытаясь унять свой озноб. За ее спиной загрохотал гром и Кэролайн прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться и изгнать из головы эту тупую, ввинчивающуюся в виски боль, которая одновременно казалась слишком далекой, чтобы принадлежать ей, и все же была слишком реальной, чтобы так легко от нее отмахнуться. Озноб, начавшийся со словами Давины, не проходил, словно предупреждая ее о том, что что-то грядет. — Ночь будет темной и полной ужасов, — пробормотала Бонни, глядя в окно. — Я чувствую, что они приближаются, — прошептала она, придвинувшись к Кэролайн. — И ты, видимо, тоже, — она прикоснулась ладонью к горящим щекам Кэролайн, но та лишь увильнула от прикосновения. — Все в порядке, Бонни. Не беспокойся. Я… — она хотела было сказать, что чувствует не только приближение оборотней — или не столько их приближение, как скорее то, что грядет то, что изменит все, — но оборвала саму себя. — Я знаю, что все будет хорошо, — твердо произнесла она и опустила ладонь на стекло. Словно в подтверждение ее слов, на запотевшем стекле появились символы, заставляющие Бонни издать хриплый, но облегченный вздох. Сама же Кэролайн уже часом позже почувствовала, что не может находиться в помещении — ей словно не хватало воздуха, который стал слишком наэлектризованным, и она выскочила в ночь, под ледяной ливень, который все равно не мог остудить ее кожу и убрать озноб. В густой тьме безлунной ночи ее встретили сияющим золотом глаза, и Кэролайн почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она не знала, подозревал ли альфа, сам пришедший к ее порогу, о том, что сам пришел за своей судьбой, не знала, потянулась ли она к нему или то была ее магия, но когда огненная цепь, действительно точь-в-точь такая же, как и его глаза, обвилась вокруг его шеи, он не сопротивлялся. Она натянула собственную магию подобно удавке — подобно поводку, как позже скажет его брат, нахальный и острый на язык, — и потянула к себе. И он — Клаус, стучало в ее голове, его зовут Клаус, — рухнул на колени, не спуская с нее ни острого взгляда, не прекращая усмехаться так, словно это она попала в ловко расставленную ловушку. А может ни он, ни его зверь, не могли противиться самой сильной магии, что существовала в этом мире. — Знаешь ли ты, что ты делаешь, love? — раздался глубокий голос, в котором ей почудились как звериные нотки, так и переливы древнего акцента. — Знаю, — отозвалась она, чувствуя как собственная магия обжигает ей руки, но отказываясь выпускать силу из своих рук. Кэролайн знала, кто он такой, — она чувствовала его зов в своих костях, — и точно также он знал, кто она такая. — Ты принадлежишь мне, — выдохнула она, словно наконец полностью осознавая этот приговор, и чувствуя как опаляет ее магия все вокруг. Клаус медленно поднялся на ноги под ее внимательным взглядом, а затем опустил ладонь на магическую цепь, связывающую их, и притянул Кэролайн к себе, несколько раз оборачивая эту нить вокруг своей руки. Теперь сложно было сказать, кто оказался в чьей ловушке, и кто кого держал в своей узде. — Как и ты принадлежишь мне, sweetheart, — прорычал он, смотря на нее взглядом, полным яростного злата. Мироздание нельзя было обвинить в отсутствии чувства юмора: ведьма из ковена, что ненавидел оборотней, оказалась парой альфе, что щедро проливал кровь ее сестер.