Под гнетом беззаботных дней

В Валиноре что ни день — один другого краше. Мало-помалу понимаешь, что безупречная красота однообразна, и опасно сидеть сложа руки: стоит замешкаться, сразу утопаешь в нескончаемом потоке света. Обычно я учусь с утра до вечера, а бывает, мы с братьями выбираемся в Тирион, или Атар берет нас на охоту — это для меня как праздник. Но сегодня никаких дел нет, сегодня у меня обычный выходной, потому что, если ты мал, значит, изволь отдыхать как следует. Кажется, еще чуть-чуть - и я загнусь от скуки среди бела дня. Я валяюсь на лугу позади дома. Отсюда слышно, как Атар муштрует подмастерьев в кузнице, а Макалаурэ играет гаммы у себя в комнате. Иногда из кузницы доносятся звонкие удары молота о наковальню, они прогоняют тишину, затопившую мою лужайку, словно капли, разбивающие гладь пруда. Смотрю в безоблачное небо, ярко-голубое, как скорлупа яиц малиновки, что попадается иногда на земле — весна в самом разгаре. Кругом высокая трава, сочная, изумрудно-зеленая, колется сквозь тонкую тунику. Лаурелин расцвела и пышет жаром. Зажмуриваюсь, но это бесполезно — свет все равно пробивается, просто сквозь веки он красный, как кровь. Темнота вдруг с гиканьем выпрыгивает из густых зарослей прямо мне на грудь. Воздух выбит напрочь, пытаюсь вдохнуть, а темный прыгун хохочет, ерзает коленками и запускает мне в волосы цепкие ручонки. — Турко! — требовательно зовет он. Сдаюсь и смотрю. Прямо в темно-серые глаза братишки Карнистира. Карнистиру всего четыре, поэтому его тоже отпустили гулять. От жары у него красные щеки. У Карнистира гладкие черные волосы, яркие лучи отражаются в них, как огонь свечи в темном зеркале. Я спихиваю брата и сажусь, но ему хоть бы что — не успев скатиться, он уже карабкается ко мне на колени и, прильнув к груди, привычно сует себе в рот большой палец. Мне жаль Карнистира, наверное, ему тоже скучно. Ерошу угольно-черные волосы, чуть не обжигаясь об них. — Чего тебе надо? — говорю. — Нельо, — невнятно бормочет он, не вынимая палец изо рта. Нашел о чем просить! Я ухмыляюсь во весь рот и еле сдерживаюсь, чтобы не сорваться с места. Беру Карнистира за руку и, гордо выпрямившись, иду через луг, представляя, что я — это Нельо. *** Прозвище «Нельо» прижилось с самого начала из-за Майтимо. На праздниках, торжествах, советах и вечеринках он всегда представляется как «Майтимо» — что значит «стройный, хорошо сложенный» — и изящным жестом, который смешит нас с братьями, хотя мы и завидуем втихомолку, подает руку. Другое дело дома. Когда стены звенят от наших радостных или обиженных воплей, разве мы зовем его Майтимо? Нет, когда он нам нужен, мы всегда кричим: «Нельо! Нельо!» На самом деле он недолюбливает свое отцовское имя «Нельяфинвэ». Однажды я слышал, как он сказал Макалаурэ, что считает это имя напыщенным и скучным. «Третий Финвэ» значит оно. Говорит только о праве наследования, а вовсе не о том, кто его носит. Макалаурэ вот, к примеру, — «громкоголосый», я — «могучий», Карнистир — «темный», а Нельяфинвэ — всего лишь место в ряду потомков, да к тому же бесполезное, ведь эльфы бессмертны, и вряд ли Атар станет королем, а уж тем более оставит корону Нельо. Вот и получается, что мы зовем его прозвищем, переделанным из нелюбимого имени, которым наградил его отец. Самому ему, конечно, больше нравится имя, подаренное матерью — еще бы, кому не понравится, когда все время напоминают о твоей красоте? А еще я люблю, как восклицают его собеседники, выделяя первый слог, когда угадывают подтрунивание в его словах. «Маайтимо!», смеются они, а он улыбается в ответ своей необыкновенной прекрасной улыбкой, и в глазах у него танцуют и переливаются искорки, как отблески Телпериона на воде. Еще у него есть эпессе — Руссандол, досталось от деда Махтана вместе с медно-рыжими волосами. Тети, дяди и кузены так и зовут его по-родственному — Руссандолом, но для нас с братьями он всегда Нельо. Атар обычно говорит, что Майтимо сам наградил себя прозвищем. Это случилось, еще когда он учил свои первые слова. Дело было так. Ему почти исполнился год, и он тогда повадился — схватит что под руку попадется и играет с отцом в гляделки, пока не узнает, что как называется. Грязь. Трава. Галька. Вода. Как-то раз он вцепился в отцовские волосы. — Ай! — сказал Атар. Нельяфинвэ Майтимо слегка ослабил хватку и Атар пояснил: — Феанаро. Атар. — Фея… Атар, — попытался выговорить Нельо. Потом, не отпуская волосы Атара и не сводя с него глаз, неуверенно потянул за свою тунику и переспросил: — Атар?.. — Нельяфинвэ Майтимо, — с готовностью поправил отец, который никогда ничего не делал наполовину. Будто годовалому ребенку под силу выговорить такое замысловатое имя. Когда старшие братья возмущаются отцовскими непомерными запросами, то, чтобы скрыть обиду от его резких слов, они часто шутят между собой. Дескать, когда Атар родился, в одной руке у него был молот, в другой — перо, он сразу пошел и заговорил, а повитух отругал, заявил, что роды никуда не годятся и новорожденный неподобающе раздет. Как бы там ни было, сын Феанаро по малости лет не хватал звезд с неба. — Нельо?.. — старательно наморщившись, пролепетал он. С тех пор он и сделался Нельо. А дальше один за другим родились мы, его братья, и прежде всего мы выучивались звать Атара, Амил и Нельо. Они спасали нас от кошмаров, поцелуями осушали наши слезы, в их объятиях ни холод, ни страх не могли нас достать. Выговорить «Майтимо» нам, малышам, было трудно, «Нельяфинвэ» — тем более, поэтому мы звали Нельо, и он всегда приходил. *** Когда светит Лаурелин и нет учебы, я обычно слежу за Карнистиром, потому что он еще совсем мал, и за ним нужен глаз да глаз. Карнистир появился у нас неожиданно. Когда Атар сказал, что у меня будет младший брат, я сначала ему не поверил. Быть такого не может! Младший в семье я, как же иначе, думал я. Меня всегда будут водить за руку на праздники. А по дороге в Форменос отец будет брать меня на седло, и я буду сонно покачиваться в кольце его рук, мечтая о лете, и слушать стук его сердца. И за столом, как обычно, все будут шикать на меня, если ляпну, что десерт Амил похож на птичьи «горошины». Даже когда у Амил вырос большой живот и к ней уже нельзя было влезть на колени, я продолжал верить, что останусь самым младшим. И вот, однажды вечером мы укрылись в комнате Нельо. Нельо меня обнимал, Макалаурэ дрожащими руками наигрывал на лютне песенки, но мои рыдания были безутешны, потому что ясно было, что Атар встревожен не на шутку, крики Амил пугали до смерти, и я по-прежнему ничего не понимал. Ее голос стал громче, сливаясь с моим ревом, а следом зазвучал незнакомый голосок, но я продолжал рыдать, пока не услышал Нельо. Радостный и гордый, он потрепал меня по волосам и шепнул на ухо, что теперь я наконец-то узнаю, каково это — быть старшим братом. И мы пошли знакомиться с малышом Карнистиром. Когда Карнистир все-таки родился, я понял, что не так уж плохо быть одним из старших сыновей Феанаро. У нас дружная семья. Родителей в народе уважают, им завидуют. Я слышал, что четверо детей в семье — большая редкость и знак благословения свыше, к тому же Атар и Амил еще совсем молоды. Нельо тоже считает, что это благословение, и я с ним согласен. Радуемся мы или грустим — нам всегда есть с кем поделиться. Смех и разговоры не умолкают ни на минуту, день-деньской дома звенят голоса. Иногда мне кажется, что им тесно в этих стенах, сработанных из камня и дерева. Так и тянет распахнуть окна настежь и выпустить их на свободу, пусть звенят на весь свет. Дом у нас стоит на отшибе, но отсюда до Тириона рукой подать — если влезть на крышу, встать на цыпочки и приглядеться как следует, то на юге за лесами видны его башни. Тирион сияет, словно маяк в неспокойном зеленом море. Наш дом похож на каменное страшилище, вытянувшее лапы во все стороны. Атар взял за правило добавлять ему новое крыло всякий раз, как обзаведется сыном или кто-нибудь из домашних загорится новым увлечением и освоит ремесло. Земли у нас обширные, поэтому, когда Атар утверждает, что породит не меньше тысячи детей, прежде чем маме наскучит и она выставит его из спальни вон, то поневоле начинаешь задумываться. Крылья дома соединены между собой и хитро замыкаются друг на друга, как кусочки головоломки, вроде тех, что дает нам Нельо, чтобы охладить наши буйные головы. Мы с Карнистиром уже поняли, что их не соберешь, сколько ни бейся. Крылья головоломки огораживают внутренние дворики с фонтанами, сады и огороды. Комнаты иногда соединяются друг с другом, а иногда открываются в холлы и коридоры, протянувшиеся через весь дом. Из покоев, собранных из нескольких комнат, ведут лестницы. Вниз — секретные ходы в небольшие потаенные пещеры, вверх — длинные винтовые лестницы — на вершины башен. Я люблю, взобравшись наверх, перегнуться через перила, раскинуть руки-ноги в стороны и притворяться, будто лечу среди звезд, пока по лестнице не застучат шаги и не раздастся голос, зовущий ужинать или помогать по дому. Тогда приходиться возвращаться на землю. Работа кипит с утра до вечера. У меня один выходной в неделю, а в остальные дни я тружусь — мастерю с отцом и матерью неуклюжие поделки, разбираюсь в кипах пергамента, вывожу заданные строчки разлохмаченным пером. Но один день — что хочешь, то и делай, и толку от этого мало, потому что в лес меня не пускают — мал еще, а старшие братья вечно чем-нибудь заняты. И тогда даже в нашем шумном доме мне становится одиноко. Карнистир занят всего лишь три дня в неделю — один день мама обучает его ремеслу, а два дня отец посвящает наукам, поэтому Карнистир еще чаще, чем я, остается не у дел. Иногда нам удается проскользнуть в мастерские родителей. Мы крадемся, словно мыши, громче чекан тюкает по камню, шипит остужаемая сталь. Кроме того, бедные подмастерья так стараются привлечь внимание родителей и заслужить похвалу, что не заметят, даже если прошмыгнуть у них перед носом. К сожалению, есть еще помощники, которые тоже мечтают попасть в подмастерья. Ради этого они прилежно подметают полы, заботятся об инструментах и следят, чтобы всякая мелюзга, вроде нас с Карнистиром, не путалась под ногами. Мы прячемся, как только можем, шныряем между ног и юркаем под стол, лишь бы только подольше посмотреть на родителей за работой. Мама — прирожденный учитель, она спокойна и терпелива, ответит на любой, даже самый робкий вопрос подмастерья. Когда она указывает на ошибки, то всегда найдет, за что похвалить в утешение. Атар, у которого под началом самые талантливые во всем Амане подмастерья, наоборот, отвечает на вопросы, не отвлекаясь от дела, и небрежно бросает слова — словно капли слетают с листа. Но до чего же здорово смотреть, как он работает! Кузница отца — жутковатое местечко, хуже во всем доме не сыщешь. Жарко, грязно, вечно воняет окалиной, будто освежеванной дичью. А я все равно люблю бывать в кузне, хотя, пока меня не учат кузнечному делу, приходится постигать ремесло в лаборатории. Там я целый день оправляю драгоценные камни и учусь гравировке под руководством отца. Это работа унылая и кропотливая, у меня от нее ноют плечи и двоится в глазах. Но когда-нибудь я начну помогать отцу в кузнице. Сыну Феанаро и Нерданэль на роду написано стать искусным мастером. Странно, что старшие братья работают в кузне с отцом всего лишь раз в неделю. Чего они только не куют, от граблей и золотых монист до роскошных затупленных церемониальных мечей. Но только раз в неделю. Все остальное время, и в выходной тоже, Нельо просиживает в библиотеке, а Макалаурэ — в музыкальной комнате. И Атар им разрешает. Мы с Карнистиром крадемся к кузнице. От дома до нее недалеко. Отец что-то говорит, и подмастерье берется за мехи. Недолго думая, ныряем под стол. Пол теплый, но под ногами скрипит песок. Хватаю Карнистира в охапку, а то еще вылезет ненароком из-под стола и выдаст нас. Когда-нибудь я стану самым талантливым. Ведь отцу так нужен талантливый сын в ученики. Сижу под столом на скрипучих песчинках и изо всех сил стараюсь полюбить кузницу за то, что тут работает отец. Сейчас он кует церемониальные доспехи для Манвэ. Помощник удерживает на наковальне раскаленный лист стали, а отец под моим восхищенным взглядом без устали машет молотом. Помощник морщится, наверное, удары молота, от которых вибрирует сталь, отдаются у него в костях, но Атар ни разу не вздрогнет. Он стройный и худой, настоящий нолдо, сразу и не скажешь, как он силен, но, когда он поднимает молот, под кожей переливаются мышцы, и огонь печи золотит капельки пота на руках. В эту минуту он словно не эльф, а Вала, словно вырвался из недр земли, отлитый из чистого золота. В конце концов второй задерганный помощник замечает нас с Карнистиром и, взяв под мышки, вытаскивает на улицу, пока Атар не заметил. А я мечтаю, чтобы он обернулся — хоть бы он обернулся! Изворачиваюсь и смотрю на него во все глаза. Если обернется, то увидит, как я хочу помочь, и возьмет к себе в кузницу — тогда-то он поверит, что я уже большой. Здесь опасно, но что такое опасность для одного из старших сыновей Феанаро! Зато никогда больше мне не придется корпеть над гравировкой и ковыряться в алмазной крошке. Но нет, я приземляюсь в прохладную траву, и дверь в кузню громко хлопает у нас за спиной. Лаурелин жарит в полную мощь, щедро разливая золотое сияние. Свет слепит мне глаза. Карнистир жмурится и хныкает. Обнимаю его за плечи: — Пойдем, поищем Нельо. К остальным домашним в выходной не подступишься, это мы давно поняли. В мастерской Амил спрятаться еще труднее, чем у Атара, к тому же она редко уходит в работу с головой, поэтому быстро нас ловит и, взявши за руку, выводит вон. При этом по голосу слышно, что терпение Амил на исходе. К тому же работа у нее скучная. Высекать из камня скульптуры — по мне, это все равно, что неловкой рукой гравировку наносить. Слишком нудное занятие. Вот если пойти к Макалаурэ в музыкальную комнату, которую оборудовал для него Атар, то братец нас сначала не заметит, ведь ему только дай в руки арфу — как начнет строчить ноты для телерийского наставника из Альквалондэ, так хоть кол на голове теши. Но попробуй отвлеки, расшумится и прогонит из комнаты. Да еще дверь подопрет изнутри. В любом случае, музыка — это не мое, разве что послушать после ужина. Первый раз гаммы в исполнении Макалаурэ ласкают слух, но слушать, как он поет их часами напролет — нет уж, увольте. Нельо тоже все время занят. Он пропадает в библиотеке, которую отец создал давным-давно, когда возводил дом. Насколько я знаю, больше ни у кого в Тирионе библиотеки нет, разве что во дворце у деда Финвэ есть одна, ею пользуются ученые и придворные. Дело в том, что один раз услышанное мы помним всю жизнь, поэтому и записывать вроде бы ни к чему. Еще до рождения отца нолдо по имени Румил изобрел способ записывать речь. Сначала это показалось кстати. Благодаря ему эльфы научились отправлять послания. Все были рады изобретению, но на деле применяли редко. Оказалось, что буквами Румила легко писать на нолдорском наречии, но для ваньяр не все так просто. А диалект телери и вовсе не хотел укладываться в систему Румила. Отец сразу же увлекся странными каракулями, а увлекшись, заметил, что алфавит Румила не так уж удобен, и доработал его. Он выкинул все лишнее и привел систему Румила в порядок. Поэтому эльфы теперь пишут не только на нашем родном нолдорском, но и на ваньярском, телерийском и даже валарианском. Атар очень быстро научился извлекать из открытия Румила пользу. Он понял, что незачем изнурять себя путешествиями и долгими советами, можно вложить знание в книгу, и ее прочитают другие. Аулэ взял отца в ученики еще подростком, и учеба отнимала у него все время, но это не помешало ему писать письма деду Махтану и другим нолдорским кузнецам, ювелирам и рудокопам, самым лучшим в Форменосе. Так они делились изобретениями и находками. Дед Махтан любит вспоминать те времена. Он часто шутит, что хотя никогда не встречал никого любознательнее Феанаро по части кузнечного дела, но очень долго в глаза не видел своего прилежного ученика. До той минуты, пока в дверь не постучал черноволосый красавец нолдо с просьбой отдать ему дочку в жены. Дойдя до этого места в рассказе, дед Махтан всегда понижает голос и угрожающе рычит: — Это что еще за мориквенди явился ко мне на порог? — (мы с Карнистиром ежимся от страха). — Не бывать моей дочурке женой неведомого проходимца! А юный нахал, показывает дед, задирает брови и молвит в ответ: — Не проходимец я и не мориквенди. Зовут меня Феанаро, я старший сын короля Финвэ и учусь у вас уже целых десять лет. Разве вы меня не узнаете? Тут все смеются, и дед Махтан громче всех, хотя, ясное дело, на самом деле все было не так. Мало кто разделяет пристрастие отца к книгам, хотя Нельо их и любит. Заходим с Карнистиром в библиотеку. Так и есть — вот он сидит на привычном месте за столом напротив отцовского, усердно выписывает что-то на листе пергамента. Сквозь высокие окна льется свет. Нельо вечно закрывает двери в библиотеку, чтобы шум кузницы и мастерской не мешал ему работать, и комната с высоким сводом превращается в огромную духовку, в этом мареве даже пыль стоит, золотится. Карнистир сразу же чихает. Предостерегающе смотрю, а то он взял манеру в последнее время вытирать об меня свои сопли. Берусь за руку, ту, которая не измазана, и веду его к столу. Нельо так увлекся, что не слышит, как чихает Карнистир, и не замечает нас. — Нельо, — на всякий случай зову я, прежде чем подойти. Однажды, когда он что-то писал, я дотронулся до него без предупреждения, и он так вздрогнул от неожиданности, что посадил огромную кляксу и испортил почти целиком исписанную страницу. Карнистир упирается, он увидел на краю отцовского стола разноцветные картинки, так что тащу его за собой волоком. — Нельо! — окликаю еще раз. Он дописывает слово и кладет перо на стол. — Тьелкормо. Карнистир, — кивает он. Улыбается краешком рта. Из-за Карнистира я совсем запыхался. Он хлюпает носом у меня за спиной, недовольный, что я так сильно тяну его за руку. Встаю возле стола, задрав голову. Неужели в один прекрасный день я стану таким же высоким? Нельо поворачивается к нам вместе со стулом: — Ну что у вас опять, мелюзга? — Нельо, нам скучно. Понимающе кивает. Сегодня у него выходной, и у Макалаурэ, кстати, тоже, просто они никак не возьмут в толк, что в выходной нужно не работать, а отдыхать. Атар и Амил тоже такие. Видно, из всей семьи только мы с Карнистиром умеем беззаботно слоняться с утра до вечера. — А Макалаурэ?.. — начинает он. Я закатываю глаза. Нельо снова кивает: — Хмм. Ничего удивительного. Хочет сделать строгое лицо, но уголок рта предательски дергается, и Нельо расплывается в улыбке. Толкаясь, наперегонки лезем к нему на колени. Я старше и сильнее, поэтому взбираюсь первый и поскорей перекидываю ноги поперек коленей Нельо, чтобы не влез Карнистир. Довольный, устраиваюсь головой у него на плече. Карнистир канючит и колотит меня по ногам, щеки у него пошли пятнами. — Тише, тише, — отдается во мне успокаивающий голос. Нельо осторожно сдвигает мои ноги, и Карнистир карабкается наверх, цепляясь за что попало, как он любит. Надувшись, усаживается рядом. Большие темные глаза полны слез. — Так чем я могу быть тебе полезен, Туркафинвэ Тьелкормо? — спрашивает Нельо. — Возьми нас в лес на охоту! — я уже давно догадался, что надо просить сразу много, тогда вернее что-нибудь получишь. Нельо обнимает меня чуть крепче: — Я бы с удовольствием, Тьелкормо, но сегодня я очень занят. Могу я ненадолго развлечь тебя чтением? — Вероятно, это развлечет меня ненадолго, — с достоинством соглашаюсь я. Пытаюсь говорить учтиво, подражая Нельо, но выходит не очень, и я покатываюсь со смеху. Нельо придвигает нас к груди, чтобы руки были свободны, берет со стола книгу и листает. У книги чудесная обложка — по красновато-коричневой коже тиснение серебром из букв и орнаментов. Отец наверняка потратил на нее не один день, а Нельо часами кропотливо покрывал листы пергамента ровными строчками. Его почерк ни с каким другим не спутаешь, он аккуратный и ровный, буковка к буковке, ни одна закорючка не выдается, и расстояния между буквами и строчками всегда одинаковые. Похож на почерк отца, только у отца он более размашистый и иногда с изящным росчерком, поэтому еще красивее, по крайней мере, так утверждает Нельо. Я люблю слушать, как читает Нельо. Его голос оживляет строчки, написанные в книге, будь то его собственные слова, слова отца или талантливого кузнеца из Форменоса. Это так же здорово, как слушать пение Макалаурэ (только не во время занятий одно и то же упражнение два часа подряд) и смотреть, как работают родители. Слова нашего родного языка льются из уст Нельо, и кажется, что только так они и должны звучать. Я нахожу щекой мягкое местечко у него под ключицей и впитываю слова всем телом. Если прижаться ухом к груди, то слышно, как голос тихо рокочет, приглушенный стуком сердца. Щека теплеет, и я вдыхаю запах хлопка от его свежей туники, и чуть слышный особенный аромат Нельо, аромат листьев, согретых летними лучами. Подняв глаза, я любуюсь братом. Мы все очень разные. Взять, к примеру, Макалаурэ. Он второй по старшинству, чуть помладше Нельо. У него темно-каштановые волосы и серые глаза, вечно невинные и широко распахнутые, когда родители рядом. Темноглазый Карнистир совсем мал и со странностями, может такое учудить, что проще не обращать внимания. А я родился с медово-русыми волосами и почти-совсем-голубыми глазами, из-за чего в Тирионе меня частенько принимают за ваниа. Атар как-то раз сказал в утешение: все потому, что когда он зачал меня, то смотрел в ясное синее небо. Амил после этих слов покраснела и ткнула его локтем, Нельо усмехнулся, а Макалаурэ сделал вид, что его тут нет. Но в последнее время я не жалуюсь, потому что моя внешность все же не так бросается в глаза, как у Нельо. Даже странные для нолдо волосы цвета меда и серо-голубые глаза (по правде сказать, голубые, но я ни за что не признаюсь) рядом с Нельо теряются. При этом если разобраться, он выглядит, как обыкновенный эльф-нолдо, и ничего такого в нем нет. Просто от нашей родни ему досталось все самое яркое. Волосы Нельо издалека кажутся багряными, не рыжевато-каштановыми, как чаще всего встретишь у эльфов, а цвета темной меди, как у мамы. Его волосы — обманка. Если посмотреть вблизи, как делаю я, сидя у него на коленях, то в ярких волосах видны не только медно-рыжие, но и светлые и каштановые волоски — достались, скорее всего, от бабушки Истарниэ и деда Финвэ. Высокий рост и королевская стать тоже от деда Финвэ, который прежде, чем сделаться королем, отцом и дедом, был воином и защитником нашего народа. Глубокий мелодичный голос — это от деда Махтана, который так заразительно смеется, что никто не устоит, и страшен в гневе, хотя его трудно рассердить. А красивым лицом Нельо пошел в отца, иногда он даже вдохновляет маму на скульптуры Валар. Только глаза у Нельо особенные, таких больше нет ни у кого. Вроде бы посмотришь — глаза как глаза, серые, нолдорские, в отличие от моих, — цвета нашей стали, цвета замаранной сажей робы кузнеца, цвета камня, из которого сложены наши дома. В серых глазах Нельо все это есть, но еще в них прячутся серебряные искры, и иногда они отражают свет, словно зеркала. По словам отца, это свет Телпериона, потому что Нельо родился на берегу реки, когда цвел Телперион, и раньше всего у него в глазах отразились серебристые блики в весело журчащих струях воды. От чтения клонит в сон, но я вовсе не хочу спать! Если засну, пропущу слова Нельо. Карнистира вот сморило — спит, и ресницы отбрасывают на щеки легкие тени. Повозившись, упираюсь лбом в ключицу Нельо. Долго так не просидишь, теперь уж точно не засну. Нельо запинается на полуслове, и мы смотрим друг на друга. Наверное, беспокоится, что мне неудобно. Совсем скоро я вырасту и перестану помещаться у брата на коленях. Только один малолетний негодник будет отсиживать ему ноги и слюнявить тунику во сне. Интересно, огорчится он или обрадуется? Сонный Карнистир и в самом деле пускает слюни, и я досадливо хмурюсь. Оглядываюсь на Нельо. Он снова ненадолго прерывает чтение, чуть улыбается уголками рта, и крепче прижимает меня к груди. Я почти никогда не понимаю, о чем читает Нельо. Знаю, что книга про их с отцом работу, но вот что это за работа — не пойму. В тирионском доме для нас нет замков и запоров — иди хоть в библиотеку, хоть в спальню родителей, хоть в мастерские. Но когда Атар занимается с Нельо, они могут запереться в лаборатории на несколько часов. Амил иногда устраивает переменки между уроками, и в эти десять минут я совершенно свободен, могу носиться по коридорам и частенько бегаю к лаборатории, послушать у дверей. Как-то раз я осторожно взялся за дверную ручку и попробовал повернуть, хотел незаметно проскользнуть внутрь, ведь в мастерскую Амил и кузницу Атара нам доступ есть, и, удивительное дело, — ручка не подалась, значит, дверь была заперта. Отец говорит, что Нельо не очень склонен к творчеству, но у него пытливый ум. Он любит разгадывать головоломки, всему находить свое место и докапываться до сути. Любит разматывать паутину загадок. Ему нравятся ясные и четкие понятия. К примеру, отец умеет разговаривать с железом и камнем на их родном языке, которого мы не знаем, разве что мама разбирает некоторые слова, зато для Нельо у каждого металла, каждого камушка свои особенности, которые обязательно нужно упорядочить. Сейчас он как раз читает о свойствах металлов и сплавов отца, и как при помощи опытов распознать составляющие этих сплавов (что за опыты? не понимаю, и от этого мне холодно и неуютно). Составляющие, надо же. У Нельо эти составляющие повсюду. Как только пробую понять, голова идет кругом, я будто смотрю на себя со стороны и вижу маленькую песчинку, отколовшуюся от единого тела Арды и единого тела нашего народа. Нельо, наоборот, любит все поделить на составляющие и разложить по полочкам у себя в голове. Один раз я у него спросил, что такое составляющие. Он объяснил мне это так: к расе эльдар принадлежит народ нолдор, к нолдор принадлежит Дом Финвэ, в Дом Финвэ входит Дом Феанаро, а уж к Дому Феанаро принадлежу я. Интересно, а какие составляющие есть у меня? Руки? Ноги? Странные серо-голубые глаза? Из чего состоит Туркафинвэ Тьелкормо, сын Дома Феанаро из Дома Финвэ, нолдо расы эльдар, квенди из Арды и — как там дальше? Дед Финвэ иногда упоминает Валар, но после этого повисает неловкое молчание, видно, Атар и Нельо не знают, куда поместить Валар в их цепочке составляющих. Меня потихоньку усыпляет тепло Нельо, его голос все больше походит на жужжание стрекоз у нагретых на солнце камней озера Форменос. Я упрямо встряхиваю головой. Не спать! Теплая ладонь ложится мне на голову, проводит по волосам, укладывает на плече поудобнее, и я по-детски шмыгаю носом. Карнистир рядом возится во сне, лягает меня в лодыжку и выдергивает из сладкой дремы. Нельо замолкает, и мы встречаемся глазами. — Устал? Хочешь поспать? — спрашивает он. Я изо всех сил мотаю головой. — Подожди минуту, — велит он. Спрыгиваю на пол. Нельо бережно, чтобы не разбудить, несет Карнистира на диван в углу комнаты. Забытый кем-то плащ со спинки дивана заменяет одеяло. Карнистир зарывается в подушки и сворачивается клубком. Нельо целует его в лоб, приглаживает черные волосы и возвращается обратно. Не успевает он сесть как следует, а я уже прыгаю к нему на колени. — Илуватар и Эа! — смеется он и прижимает меня к груди. Они с Макалаурэ переняли это ругательство от отца. Амил бы не похвалила Нельо. Но пока ее нет, можно смеяться сколько угодно. Устраиваюсь поудобнее. Карнистир маленький и глупый, сам виноват, что уснул. Пусть спит на диване, а Нельо будет обнимать меня одного. — Эх ты, Турко, — улыбается он. Проводит рукой по моим волосам и, найдя колтун, начинает его распутывать. Пытаюсь отбиться, но куда там, он только сжимает крепче. А начнешь упираться — уложит на диван рядом с Карнистиром. К тому же, Нельо распутывает аккуратно, совсем не больно. Атар и Амил дергают сильнее, видно, намучились за столько лет с нашими волосами — сначала с Нельо, потом с Макалаурэ, а теперь со мной и Карнистиром. — Не зови меня Турко, — протестую я. Турко — это сокращение от моего отцовского имени Туркафинвэ. Нельо с Макалаурэ недавно придумали, а от них научился Карнистир. Теперь вот бегает за мной повсюду и лопочет: «Турко! Турко!». — Почему бы и нет? Сам подумай, ты ведь зовешь меня Нельо, а Макалаурэ — Кано? Тут он прав. Не знаю, что ответить, поэтому некоторое время мы сидим молча. Нельо распутывает упрямый колтун. — «Тьелкормо» попробуй выговори, язык заплетается, — продолжает он. — Как только Амил до такого додумалась... И что ты в нем находишь? Материнское имя мне всегда нравилось. Оно означает «торопливый, быстро вскакивающий». Не знаю, хорошо или плохо быть «торопливым», но зато я люблю вставать раньше всех по утрам, и, по-моему, это полезная привычка. Придет однажды Атар в кузницу ни свет ни заря, зевая на ходу и натягивая рабочую робу, Лаурелин еще только лепестки раскроет, а я уже тут как тут, работаю. Поэтому я не согласен с Нельо: — «Тьелкормо» лучше. Я люблю утро. Узел, наконец, распутан. Нельо пропускает мои волосы сквозь пальцы и, не найдя других колтунов, снова обнимает меня обеими руками. — Давай условимся, Турко, — предлагает он. — Зови меня «Майтимо», и я, даю слово, буду звать тебя «Тьелкормо». А вот начнешь ходить за Атаром тенью, попросишь обратно отцовское имя, тогда еще разок поговорим. Он опять меня дразнит, я знаю. Голос у него уж больно невинный. Иногда старшие братья посмеиваются над моими честолюбивыми замыслами. Я обижался, пока Амил не сказала мне по секрету: Нельо и Макалаурэ тоже когда-то мечтали, что отец будет гордиться ими, и хотели пойти по его стопам, но ничего не вышло, и они решили, что не оправдали его ожиданий. По-моему, они выдумывают, так я и сказал Амил. Ведь Атар часами советуется о чем-то с Нельо, поверяет ему свои тайны. И разве он не радуется успехам Макалаурэ? Атар даже считает, что Макалаурэ когда-нибудь превзойдет менестрелей телери. Амил согласилась и добавила: не важно, какой путь мы выберем в жизни и какие нам отмерены таланты, Атар все равно любит нас, потому что мы его сыновья, дар их вечной любви. — Атар на отцовское имя не отзывается, значит, и я не буду, — фыркаю я. — Вот вы с Макалаурэ хотите, чтобы вас звали материнским именем. Карнистир совсем мал, но и то со мной согласен. Так что никаких «Туркафинвэ». Нельо смеется и кидает меня поперек коленей на спину, спеленывает по рукам и ногам так, что и не двинешься. Головой упираюсь ему в сгиб локтя. В другой раз я бы стал брыкаться, чтобы показать, какой я большой и сильный, но последние годы, после рождения Карнистира, Нельо почти перестал дурачиться со мной как с маленьким, и так хорошо просто расслабиться и наслаждаться игрой. Увидев, что я не сопротивляюсь, Нельо понемногу разжимает руки. — Какой ты вспыльчивый, братишка, — негромко замечает он. Наверное, я и правда слишком сильно возмутился, когда Нельо меня поддразнил. Лаурелин сияет ярко. Библиотека вся залита светом, мы словно купаемся в теплых лучах. Они вызолотили светлые полоски в рыжине волос Нельо, и можно притвориться, что нас двое, странных светловолосых детей Феанаро. От радости у меня поет душа. Нельо обнимает меня крепче, знаю, он тоже счастлив. Запрокидываю голову и смотрю, как в золотом сиянии танцуют пылинки — даже они радуются вместе с нами. Смеюсь просто так, глупым и счастливым смехом, не могу удержать его внутри. Нельо смеется тоже. Откидываюсь у него в руках и все смотрю и смотрю, как пылинки золотятся в воздухе. Постепенно чувствую, как тяжелеет мое тело, и прикрываю глаза, чтобы отдохнуть от сияния Лаурелин.