Под гнетом беззаботных дней

Вечером накануне долгого путешествия мы с Феанаро всегда уходим в спальню пораньше, потому что имеем обыкновение тянуть со сборами до последнего. Мы собираем вещи в дорогу и с детским восторгом обсуждаем планы на лето. Феанаро хочет показать Карнистиру море, я — разыскать месторождение красного мрамора, прекрасного материала для статуй, Феанаро мечтает черпать вдохновение в сиянии северных звезд, а я — любоваться, как наши дети играют в саду. Хотя одежду мы храним в разных шкафах, на противоположных концах спальни, но в этой суете то и дело натыкаемся друг на друга. Я складываю ожерелья в выложенную бархатом шкатулку, а Феанаро расхаживает по комнате, постоянно задевая меня по пути, да еще по своей несносной привычке предпочитает носить вещи по одной, вместо того, чтобы взять сразу целую охапку. Каждый раз, когда я оборачиваюсь, у него в руках единственная туника или, в лучшем случае, две пары подштанников. — Феанаро! А ну прекрати, — возмущаюсь я. — Вот если бы я женился на изысканно-тонкой деве, от которых все без ума, то не натыкался бы на тебя постоянно, — немедленно отзывается он. — Так кто же тебе мешал? В сердцах я швыряю в него ожерельем, но Феанаро легко ловит его у самой груди. — Захотел бы — женился бы. Но так уж вышло, что мне нравится натыкаться на тебя. Он снова проходит мимо, задевая меня, роняет ожерелье точно в шкатулку через мое плечо и, вернувшись к своему шкафу, извлекает оттуда очередную пару штанов. — Ох, Феанаро, не бери их. Они же рваные! — А что я, по-твоему, надену в кузницу? Праздничные одежды? Такая уж у нас привычка — постоянно подначивать друг друга. Бывает, мы забываемся даже в присутствии посторонних и обмениваемся колкими замечаниями, словно выстрелами, пока в глазах у непосвященных не загорится заинтересованный огонек — они-то думают, что стали свидетелями одной из печально известных супружеских ссор Феанаро и Нерданэль. Но наши пикировки не имеют ничего общего ни со ссорами, ни даже с размолвками. Когда мы ругаемся всерьез — это всегда яростный ураган, омытый слезами. Наконец сундуки уложены, а Телперион только начинает разгораться. Феанаро, босой, но по-прежнему одетый, сидит посреди кровати, опустившись на колени, и возится с застежкой от ожерелья, которое смастерил мне когда-то в юности. Я выбираю мыло и бальзамы в дорогу: однажды взяла их слишком мало, и урок запомнился надолго — в лагере с мужчинами и детьми мыло никогда не бывает лишним. Каждая жилка трепещет от какого-то детского нетерпения и восторга: еще ночь переждать — и в дорогу! Скорее бы! Как тут уснуть, когда внутри словно дрожит перетянутая струна — вот-вот она лопнет, и, наконец, придет освобождение. — Ненавижу ночь перед отъездом, — жалуюсь я, падая на кровать. Феанаро бросает на меня быстрый взгляд. — А я ненавижу эту хлипкую застежку. Однажды она сломается, и ты не заметишь, как потеряешь мой подарок. — О, ты в любом совершенстве найдешь изъян. — Нет такого понятия, как совершенство, любовь моя. Феанаро снова опускает глаза на застежку и пробует ее пальцами на излом, пытаясь найти слабину, а я перебираюсь на середину кровати, чтобы быть поближе к нему. Кровать у нас огромная и непрактичная, ее смастерили такой по нашей просьбе вскоре после того, как мы поженились и вернулись в Тирион, ведь слава Феанаро прямо-таки обязывала его к всяческим причудам. Когда я в первый раз позвала сестер в гости, они развеселились при виде этого громоздкого сооружения, и мне стало немного обидно. Нам чудесно спалось на груде подушек посреди океана шелковых простыней и одеял. Правда, спали мы так тесно обнявшись, что с удобством поместились бы и в детской кроватке. Поначалу многие с сомнением посматривали на наш брак. Говорили даже, что Феанаро женился на мне по ошибке и наша любовь не продержится долго. Но время шло, мы становились старше, однако по-прежнему обожали друг друга, и наконец замолчали даже самые завзятые скептики. И сейчас я ответила бы начистоту — когда мы с Феанаро задумывали свою великолепную кровать, то мечтали отнюдь не только о том, как сладко мы будем в ней спать. Я устраиваюсь головой у Феанаро на коленях и поднимаю глаза. Как странно, мы вместе уже полсотни лет, зачали четверых детей, а меня притягивает к нему по-прежнему. А еще говорят, что не в природе эльфов испытывать телесное томление на протяжении всей своей бесконечной жизни… Подняв руку, я глажу Феанаро по щеке, но он не обращает внимания и продолжает возиться с застежкой. Но, несмотря на деланно-равнодушный вид Феанаро, я знаю, что его мысли сосредоточены на мне, и стоит лишь прикоснуться по-особенному, сказать нужные слова, — и ожерелье будет отброшено в сторону и забыто, а мой любимый окажется в моих объятьях. Я скольжу рукой по его лицу, шее, груди, и начинаю неторопливо развязывать тесьму, стягивающую вырез туники. — Феанаро, — шепчу я. Но он не отрывает взгляда от ожерелья, дышит размеренно и ровно. Как хорошо мне знакомо его тело — лучше, чем собственное. Давно растаяли восторг и тайна, которыми были полны первые годы нашего брака, когда я целовала и осыпала Феанаро ласками с головы до ног в поисках потаенных мест, прикосновение к которым заставило бы его изумленно вскрикнуть от удовольствия. Теперь я знаю, как чувствительны кончики его ушей, линия ключиц, нежная кожа под коленями, я знаю каждый изгиб и мускул, каждую линию и шрам, — и все же близость Феанаро до сих пор наполняет меня самым необъяснимым и мучительным желанием. Поднявшись, я сажусь перед Феанаро, соприкасаясь с ним коленями — мы словно зеркальное отражение друг друга — и спускаю тунику с его плеч. Он упорно сражается с застежкой, дыхание идеально ровно, но теперь, когда грудь обнажена, я вижу, как колотится его сердце. — Феанаро, — выдыхаю я, и его имя на моих устах прекраснее и живительнее воздуха, которым я дышу. Я целую его безучастные губы, подбородок, шею и плечи — и слышу громкий треск сломанной застежки. Ожерелье летит в сторону и, звякнув, замирает на полу, Феанаро падает навзничь и роняет меня сверху, и вот мы уже путаемся в руках в стремлении сорвать друг с друга одежду. Я в нетерпении рву тесьму на его штанах, желая только ощутить касание плоти к плоти. — Зачем ты? — выдыхает он. — Потому что я люблю тебя. Так невероятно люблю тебя. — Нерданэль, я тоже… — начинает он, но больше мы ни слова не произносим вслух, потому что в следующий миг соединяемся в единое целое и говорим уже напрямую от души к душе, и вслед за тем во вспышке света Феанаро поглощает меня, и я вижу, что красоту, которой Эру одарил его тело, его дух умножает тысячекратно, и любовь его так прекрасна, что я плачу в его объятиях. *** Меня будит свет за окном. Настал час Смешения Древ, и ослепительное сияние струится сквозь занавеси, высекая маленькие радуги из кристаллов Феанаро. Мы забыли задернуть занавески вчера вечером, но мне не хочется вставать и закрывать их сейчас — это сияние ранним утром прекрасно, подлинный дар Стихий. Закрыв глаза, я смотрю, как пульсирует кровь на изнанке век, красная на красном. Но больше всего мне жаль будить Феанаро. Ведь если я встану, то потревожу его сон, который так редко бывает спокойным. Феанаро лежит, обняв меня за талию и положив голову мне на грудь; я не слышу его дыхания — когда он засыпает так крепко, то как будто вообще перестает дышать. В первые годы нашего брака я не раз просыпалась в холодном поту, не слыша его дыхания, в ужасе полагая, что его дух оставил тело, пока я спала. Но сейчас я чувствую, как его сердце стучит о мои ребра там, где он прижимается ко мне, и знаю, что такой дух никогда не покинет свое тело. Конечно, скоро все равно придется вставать, потому что сегодня мы отправляемся в Форменос, и если затянем со сборами, то потратим все часы Телпериона, чтобы добраться до поляны возле источника, где можно будет сделать привал. Но я знаю, что, если стану будить сейчас Феанаро, он только обнимет меня крепче и начнет протестовать, как делают Нельо и Макалаурэ, когда я прихожу их будить поутру, чтобы брались за уроки. «Мы встанем после Смешения Света», сказал Феанаро вчера за ужином. Но как вышло, что час Смешения наступил так скоро? Разве я не минуту назад сомкнула веки, когда свет Телпериона еще ярко заливал небосклон? Мы лежим в объятиях друг друга, прижимаясь всем телом — плечами, бедрами, ногами. Душа Феанаро касается моей, хотя и не полыхает, как прошлой ночью; даже его кожа прохладна на ощупь. Его пламень успокоился и может, наконец, уснуть в прохладной текучей тишине. Огонь Феанаро перешел ко мне, но я знаю, что, сколько бы ни мечтала, дитя после этой ночи не появится, потому что мое тело все еще утомлено от вынашивания Карнистира четыре года назад, и пройдет еще много лет, прежде чем мы зачнем другого ребенка. Свет, льющийся в окна, становится золотым. Уже утро. Я чувствую, как огненная душа возле моей оживает, вспыхивая и мерцая. Обняв Феанаро, пытаюсь отодвинуть его, чтобы выпутаться и встать, но он сжимает меня крепче и бормочет: — Нет, еще нет. Еще минутку. Весь в сыновей, думаю я и провожу рукой по черным волосам. — Перестань, Феанаро, ты ведь уже проснулся. — Я хочу полежать здесь, с тобой. — Но нас ждут дела. — Тем более. Давай забудем обо всем и предадимся безделью. Совсем недолго. Пожалуйста. Дыхание Феанаро согревает мою кожу. Я вплетаю пальцы в его волосы и закрываю глаза. Как легко было бы погрузиться обратно в сон. Но Феанаро поднимает голову от моей груди, передвигается выше и мягко касается губами моих губ. Мои глаза открыты, но Феанаро снова закрывает их, осторожно касаясь кончиками пальцев век. — Феанаро… — начинаю я. — Тшшш, сначала утренний поцелуй, — шепчет он в ответ. Его губы совершают путь от одного уголка рта до другого, касаясь еле-еле, и замирают посередине, так, что наши носы прижимаются кончиками. — Ну вот, теперь просыпайся, — тихо разрешает Феанаро, и мы одновременно с улыбкой открываем глаза. Феанаро еще раз быстро целует меня в губы и вскакивает с кровати. — Видишь, всего одна минута. Я всегда держу слово, — говорит он и берется за одежду. Я нехотя выбираюсь из постели, вдруг пожалев, что не согласилась полежать вместе еще пару или даже тройку минут. Но делать нечего, и я начинаю подбирать с пола одежду, которую мы раскидали вчера вечером. Штаны Феанаро порваны, но починить их на привале не составит труда. Среди разбросанной одежды я нахожу рубиновое ожерелье со сломанной застежкой. — Возьмем с собой? — с улыбкой спрашиваю я, поднимая украшение повыше. Свет Лаурелин пронизывает камни и ложится алыми пятнами на стены спальни. — Бери. Дам Ворондилу задание починить его, когда приедем в Форменос. Все-таки неплохая вещица. Так и не зашнуровав штаны и не вдев в рукав туники вторую руку, он подходит ко мне и берет ожерелье. Яркие глаза оценивают, вымеряют, изучают алые отблески и умение, с которым юный мастер когда-то огранил эти рубины. — Я был слишком молод и нетерпелив, когда смастерил эту безделицу, — признается он. По меркам нашего народа Феанаро и сейчас совсем молод и едва достиг стати взрослого, и уж тем более до сих пор не научился терпению — но я сдерживаю улыбку и молчу. Укладываю ожерелье в шкатулку и надеваю башмаки. — Возьмешь на себя Тьелкормо и Карнистира? А я тем временем разбужу Нельо и Макалаурэ. — А как же Финдекано? — замечает Феанаро. С удивлением я понимаю, что совсем забыла о мальчике. Так бы и уехала, оставив его в пустом доме одного. Вот было бы стыдно, особенно если учесть, как горячо я выбивала у Феанаро согласие на присутствие племянника. — Разбужу и Финдекано, главное, постарайся поднять Карнистира, — соглашаюсь я, потому что мне самой разбудить нашего младшего без суматохи непросто. Чтобы не терять времени, я сначала отправляюсь в спальню Нельо, потому что Макалаурэ и Тьелкормо часто спят у него. Но в этот раз Нельо один, лежит, по своему обыкновению, на краю своей огромной постели, в груде подушек и укутанный в покрывала так, что видна лишь волна его рыжих волос. На другой половине кровати ни морщинки, она аккуратно застелена и словно ждет, чтобы кто-то лег рядом. Я мягко отворачиваю край покрывала с лица Нельо — он почти уже взрослый, но, когда спит, превращается в ребенка, который теперь живет только в моей памяти, и я не сразу набираюсь духу разбудить его. Сорок семь лет. Как он мог так сильно измениться за такой короткий срок? Конечно, сама я в этом возрасте уже вышла замуж и родила первенца, но теперь все видится иначе, и как бы мне хотелось, чтобы Феанаро навсегда запечатлел юность Майтимо в каком-нибудь кристалле так же легко, как он ловит в них свет. Нельо спит, как обычно, на животе, поэтому я кладу ладонь ему на спину, между лопаток, — и он сразу просыпается и садится в кровати. — Пора? — спрашивает Нельо, старательно изгоняя утреннюю хрипотцу из голоса и потирая глаза; потом переводит взгляд на окно, на яркий луч, проникающий сквозь щель в занавесях. — Да, похоже, что пора, — отвечает он сам себе и свешивает ноги на пол. — Доброе утро, Майтимо, — целую я его теплый со сна лоб. Когда я бужу Нельо, то всегда зову его тем именем, которым нарекла когда-то, потому что, пусть растрепанный и в помятой ночной одежде, но в эти минуты он для меня прекраснее всех. — Хочешь, я пойду разбужу Карнистира? — сонно предлагает он. — Нет, не беспокойся об этом, его разбудит отец, — я касаюсь губами его щеки и поднимаюсь, чтобы уйти. — Завтрак будет через час. — Хорошо, Амил. Спальня Макалаурэ — по другую сторону коридора. Занавески в комнате раздвинуты, и золотой свет беспрепятственно заливает кровать — но Макалаурэ крепко спит, так и не переодевшись, со стопкой смятых нотных записей под головой и арфой рядом на подушке. Я наклоняюсь к его уху и нараспев зову: — Макалаурэээ. Он в ответ только сильнее зажмуривается и протестующе машет руками. — Нет, Амил, уходи, я хочу спать. — И кто в этом виноват? Просыпайся, завтрак через час. — Я не голоден. — В таком случае у тебя есть час, чтобы проголодаться. Макалаурэ так и не разлепляет глаза, и я покрываю его лицо поцелуями, пока не добиваюсь своего. В конце концов, не выдержав, он бормочет «Ладно, Амил, я проснулся», открывает глаза, садится и первым делом протягивает руку к арфе, чтобы никто из нас случайно не спихнул ее на пол. Потом потягивается с ленивой грацией кошки и, ничуть не скрываясь, зевает во все горло. — Это нелепо, подниматься в такой ранний час, — сообщает он мне. Я смеюсь и бросаю уже через плечо: — Завтрак, Макалаурэ. Через час. Одевайся. В чистое. Теперь очередь Финдекано. Мы постелили племяннику в гостевой напротив нашей с Феанаро спальни, на случай, если ему приснится кошмар или что-то понадобится ночью. Но Финдекано так ничего и не попросил, хотя, как любой маленький ребенок, наверняка очень нуждается в заботе и ласке — я сужу по Тьелкормо, он до сих пор такой. Но Финдекано все возможные просьбы держит при себе, как некоторые в споре кусают губы, чтобы не сорвались обидные слова, или удерживают стон боли, чтобы показать свою стойкость. Нельо, с его уверенной и располагающей манерой, удалось немного разговорить мальчика, но на Макалаурэ и Тьелкормо он смотрит с недоверием, а на Карнистира с опаской. Феанаро же самым очевидным образом вселяет в племянника ужас. Со мной он холоден и на любые попытки подружиться отвечает короткими вежливыми фразами. Но я убеждаю себя, что это не моя вина и так вел бы себя любой ребенок, внезапно оторванный от матери. Кому это знать, как не мне, ведь Феанаро в свое время вел себя точно так же. Финдекано спит, как кукла, на спине — руки поверх одеяла, лицо повернуто к потолку. Когда я начинаю его будить, он не жалуется и не капризничает, как Тьелкормо — просто молча соскальзывает с кровати и берет походную одежду, которую Нельо помог ему вчера подобрать. Я спрашиваю, не помочь ли одеться, но в ответ мальчик несколько раз отрицательно мотает головой, только волосы шуршат по спине. Я бы рада поцеловать его так же нежно, как целую своих сыновей, но это выше моих сил. — Увидимся за завтраком, Финдекано, — выдавливаю я и, выйдя за дверь, обессилено прижимаюсь к ней спиной. Мне стыдно, что я так веду себя с ребенком, куда более покладистым, чем Карнистир в его годы. Особенно учитывая, что затея взять Финдекано с нами принадлежит мне. Когда я спускаюсь на кухню, Феанаро уже хозяйничает там, одной рукой нарезая ананас, а другой прижимая к себе спящего Карнистира, укутанного в покрывало. Тьелкормо еще в ночной одежде, босой и всклокоченный, но послушно накрывает на семерых, расставляя тарелки на деревянном кухонном столике. Я целую его в золотую макушку и начинаю нарезать буханку хлеба с толстой корочкой. Я специально испекла его вчера побольше. Такой хлеб очень хорош в пути, благодаря корочке он надолго сохраняется свежим. Сегодня завтрак будет простой, потому что нет времени на готовку. На каждую тарелку я кладу по ломтику коймаса, чтобы всем хватило сил для сегодняшнего перехода. Коймаса я тоже приготовила вдоволь и буду держать его в кожаной сумке на боку даже во время сна. Я приношу из кладовой масло и горшочек малинового варенья. Феанаро уже перешел к клубнике и, очищая от листьев, кидает ее в большую миску, к ананасам. Вдруг с воплем просыпается Карнистир и начинает пинаться и брыкаться спросонья. Феанаро, бросив клубнику, обнимает Карнистира обеими руками и укачивает его, пытаясь успокоить. Малыш открывает глаза, его губы дрожат, но Феанаро осыпает лицо Карнистира поцелуями, чтобы предотвратить надвигающуюся истерику. — Тебе приснился плохой сон? — спрашивает он. Карнистир кивает, сжимая в руках пряди отцовских волос. — Он говорит, вокруг тьма и холод! — всхлипывает он Феанаро в плечо. — Помнишь, что я говорил? Мы его не слушаем. У Макалаурэ и Нельо был в детстве общий воображаемый друг, с которым они играли и гуляли; Тьелкормо разговаривает с бабочками, птицами и лисами и уверяет, что они ему отвечают. Но неведомый собеседник Карнистира приходит к нему только во снах. В младенчестве он просыпался от кошмаров не реже, чем раз в неделю, и поэтому, когда ему сравнялось два года, мы ходили к Ирмо Лориену за советом и помощью. Но Ирмо уверил нас, что страшные сны, даже те, что терзают Карнистира, в порядке вещей, и источник их кроется в темных веках, которые наши предки провели в Серых Землях. Он пообещал, что кошмары постепенно исчезнут, когда Карнистир убедится, что в Амане он в полной безопасности. Я забираю клубнику, и Феанаро отвечает мне благодарной улыбкой. Он садится за стол, продолжая баюкать Карнистира, и осушает поцелуями его слезы. — Я тебя люблю, — повторяет он так ласково и нежно, что у меня щемит в груди. Мало кто знает, на какую нежность способен мой муж. Карнистир уже не всхлипывает, он смотрит в лицо отца с благоговением, словно на Валу. — Ты так мне дорог, маленький. — Феанаро снова целует заплаканное лицо, и веки Карнистира закрываются. — Я люблю тебя, — шепчет мой муж, но сын уже уснул. Феанаро бросает на меня вопросительный взгляд, но я делаю знак, чтобы он оставался на месте, и возвращаюсь к фруктовому салату. Входит Нельо, уже полностью одетый, в сапогах и с плащом, перекинутым через руку, с аккуратно зачесанными и заколотыми волосами. Тьелкормо подбегает к брату, топоча как слоненок, обхватывает руками, и Нельо легким движением подбрасывает его в воздух. Я завидую этой легкости, потому что с тех пор, как родился Карнистир, поднять моего третьего сына стало для меня почти непосильной задачей. Я бы с радостью подольше подержала моего мальчика на руках, но от этого руки очень быстро тяжелеют, и хочется зарыться лицом в подушку и проспать несколько часов. — Ты только глянь, словно целый день катался на мельничном ветряке, — замечает Нельо, ероша волосы брата и спутывая их еще сильнее. — Милый, ты не мог бы его одеть и помочь отцу с Карнистиром? — прошу я. Иногда Карнистир бывает таким непоседливым, что одевать его приходится в шесть рук. Но у Феанаро и Нельо в этом деле богатый опыт, и вдвоем они действуют настолько ловко и слаженно, что умудряются одновременно держать, отвлекать и натягивать одежду. Феанаро осторожно поднимается на ноги, чтобы не потревожить Карнистира раньше времени, и их с Нельо голоса постепенно затихают по пути наверх, в спальни. Иногда я смотрю на своих сыновей, когда они собираются за обеденным столом, — на их яркие глаза и разных оттенков волосы, и сомневаюсь, что они мои дети. Конечно, я каждого носила целый год, чтобы произвести на свет, пережила немало нелегких часов и еще год кормила грудью и неотлучно держала при себе. И все же они больше сыновья Феанаро, чем мои. В них проявляются его черты: прямой нос, яркие глаза и быстрый взгляд, смех, словно вспышка света во тьме. Он наградил их своим худощавым телосложением и плавной грацией. Разумеется, кое-что дети унаследовали и от меня — все-таки не настолько наследие Феанаро сильнее. Нельо достались мои рыжие волосы, Макалаурэ — мягкий нрав, у Тьелкормо мои широкие сильные ладони, у Карнистира — тонкая чувствительная кожа, легко краснеющая в минуты волнения. И все-таки наши сыновья гораздо больше дети Феанаро, чем мои. Иногда я мечтаю о дочери и пытаюсь представить себе ее облик. Я знаю, что девочка пошла бы в меня, как сыновья — в Феанаро. Как трепетно защищали бы ее братья… В моих мечтах Нельо учит ее стрелять из лука и метать нож; мягкосердечный Макалаурэ яростно вступается за нее в спорах и стычках; Тьелкормо носит ей розы из сада, а Карнистир залезает на руки, чтобы она спела ему песенку перед сном. Моя дочь, хоть и одаренная от рождения, не стала бы учиться у нас с Феанаро. Ее привлекали бы более утонченные искусства и знания, и в моих видениях она бы отправилась на Таниквэтиль и училась у Вайрэ, чтобы стать со временем мастерицей, равной матери Феанаро… Но это только игра моего ума. Иногда я понимаю некоторые вещи в болезненном предчувствии. Вот и сейчас я прекрасно знаю, что пятый ребенок будет моим не больше, чем четверо старших. Рождение Карнистира отняло у меня слишком много сил, и Феанаро будет готов зачать дитя куда раньше меня. Мое тело — это сосуд для ребенка, но его истинным создателем будет Феанаро, а у меня достанет сил только чтобы выносить его телесно. И все же эта мысль не ранит меня, напротив, я страстно жажду родить столько детей, сколько Феанаро захочет подарить мне, и если ради этого мне придется, подобно его матери, покинуть свое тело — я пойду на это. Какой-то тихий звук прерывает мои мысли, и я резко оборачиваюсь, ожидая увидеть Тьелкормо или Макалаурэ, — но в дверях стоит Финдекано и, судя по всему, уже давно. Ведь на самом деле ничего такого уж неприятного в племяннике нет, виновато думаю я. Он довольно милый ребенок, хотя ростом даже меньше, чем был Макалаурэ. Но меня поражает не это — сын Нолофинвэ больше похож на картину, чем на живого ребенка, яркое, но безжизненное подобие настоящего мальчика. — Финдекано! — с преувеличенной радостью восклицаю я, мысленно ругая себя за неестественный тон. Племянник вздрагивает и упирается взглядом в пол. И зачем я только отослала Нельо с отцом? Одного Макалаурэ там было бы достаточно. А Нельо единственный из нас, кто способен зажечь живые искорки в этом странном маленьком ребенке. А его одежда! Надеюсь, Феанаро не испепелит племянника на месте взглядом, когда заметит это нелепое одеяние. Вчера Нельо пришел ко мне с глазами, полными тревоги. «У него нет ни одной подходящей вещи, ни одной, понимаешь?» — расстроенно поделился он, и я сначала не поверила — ну как может старший сын принца королевской крови отправиться в путешествие без надлежащей одежды. Однако, перерыв его сумки и сундуки, мы не нашли ничего хоть сколько-нибудь подходящего к шестидневному путешествию в глуши, только шелковые и бархатные наряды. После долгих размышлений Нельо выбрал бежевую атласную тунику и плотные зеленые штаны. Наряд довершили отполированные до блеска сапоги, и я, как ни силилась, не могла представить, как во всем этом сияющем великолепии Финдекано отправится на охоту с кузенами, или в мастерскую к дяде, или будет помогать по дому. Я заставляю себя улыбнуться. — Финдекано, будь добр, загляни в кладовку. Там стоит яблочный сидр, который сварил твой дядя. Принеси-ка его сюда и разлей по бокалам. Вчера, укладывая племянника спать, я заметила, какие нежные и слабые у него руки; мои, в мозолях и царапинах, по сравнению с ними кажутся мужскими. Растерянно оглянувшись на меня, Финдекано отправляется в кладовку, и, принеся кувшин, с трудом водружает его на стол. Кажется, что руки у него вот-вот переломятся, но, пока я собираюсь с духом, придумывая, как бы невзначай подойти и помочь, на кухне появляется Макалаурэ. Заметив блюдо с вишнями, которые я только что очистила от черенков и косточек, он хватает вишенку и кидает ее в рот, потом еще одну и еще, пока я не шлепаю его по руке и не киваю в сторону Финдекано. — О, Кано, давай помогу, — непринужденно обращается к мальчику мой добрый Макалаурэ и, взяв у него кувшин, аккуратно разливает сидр по бокалам. Под аккомпанемент гулкого топота на кухню врывается Тьелкормо, впечатываясь в Макалаурэ и вопя от возбуждения. Поездка в Форменос для него — предел мечтаний. Следом появляется Нельо и без лишних указаний начинает раскладывать по тарелкам фруктовый салат. Последним входит Феанаро с Карнистиром на руках, укутанным в плащ и с низко надвинутым на глаза капюшоном. — Малыш, дай-ка… — я пытаюсь поднять капюшон. Карнистир издает протестующий вопль. — Даже не пытайся. Он без капюшона не согласен, — поясняет Феанаро. Феанаро умеет расплавить самый стойкий металл и самое упрямое сердце — но Карнистир единственный, на кого этот дар не действует. Оказавшись за столом по правую руку от отца, он бросает на меня из-под капюшона коварный взгляд, словно понимая, какой властью над отцом обладает. Финдекано стоит посреди всей этой суматохи, неловко опустив руки, и взгляд его мечется от одного лица к другому. Тьелкормо, пользуясь тем, что мы не смотрим, уже сидит на комоде и рвет на кусочки оставленные там листья клубники, сбрасывая их прямо на пол. — Тьелкормо! — хмурится Феанаро и, шагнув к комоду, натыкается на Финдекано. На лице моего мужа появляется такое выражение, словно он удивлен, обнаружив тут племянника. Ссадив Тьелкормо на пол, он через плечо окликает: — Нельо, на пару слов, пожалуйста. И они удаляются в кладовую, неплотно прикрыв за собой дверь. — Макалаурэ, рассади детей по местам, хорошо? — прошу я и начинаю собирать клубничные листья — чтобы оказаться поближе к кладовой и слышать разговор. — Ты спятил? — в голосе Феанаро столько яда, что у меня перехватывает дыхание. Иногда он как будто забывает, что Нельо — сам еще ребенок, и слишком сурово с него спрашивает. — Ты разодел его для преклонения перед Валар, а не для похода по грязи и бурелому! Ты что, забыл, что мы едем в глушь, а не на праздник? Последнее слово он выплевывает, словно яд. — Я сделал все, что мог, Атар. У Финдекано совсем нет подходящей одежды, — голос Нельо, обычно густой и мягкий, как мед, и почти такой же мелодичный, как у Макалаурэ, только ниже, теперь прерывается и дрожит, и я вся сжимаюсь. — Сомневаюсь, что мой полубрат послал сына в путешествие только с сундуком праздничных нарядов. — Атар, если хочешь, посмотри сам. Может, тебе повезет больше, чем мне. Следует долгая пауза, и я легко представляю взгляды, которыми обмениваются мой муж и мой сын. Гнев Феанаро — и стойкая уверенность Нельо, потому что если с этой задачей не справился один, то не справится и другой. — В этом весь Нолофинвэ — свалил на меня все хлопоты, — наконец ворчит Феанаро. — Неужели во всем доме не найдется для мальчишки чего-то более сносного? — Одежда Тьелкормо ему будет велика, а Карнистира — мала. — А какие-то вещи Тьелкормо, из которых он вырос? — Мы отдали все еще в прошлом году. Снова молчание, и я воочию вижу, как Феанаро хмурится, пытаясь найти выход, и таким же зеркальным отражением хмурится Нельо. — Ты прав, — наконец признает Феанаро. — Поедем в Форменос как есть, а там сошьем ему что-то более приличное. Не ходить же ему каждый день в этой идиотской, легкомысленной… У него не хватает слов, и он замолкает. Я быстро поднимаюсь на ноги, стряхиваю листки клубники в мусорную корзину и как ни в чем не бывало улыбаюсь мужу и сыну, когда они выходят из кладовой.