Под гнетом беззаботных дней

Через час мы уже готовы и ждем только подмастерьев, чтобы отправиться в путь. Нельо и Феанаро грузят сундуки на повозку, запряженную самыми крепкими лошадьми. Тьелкормо в нетерпении носится вокруг. Карнистир снова уснул — на этот раз на руках у Макалаурэ. Финдекано стоит поодаль, наблюдая за Нельо. Я проверяю провизию и пересчитываю одеяла, как всегда, волнуясь, что теплых вещей и еды не хватит и в глуши их негде будет взять. Когда-то меня не заботили такие мелочи — в один прекрасный день мне хватило беспечности, чтобы вылететь из кузницы отца, бросив недоделанный нож, вскочить на коня, в чем была, и умчаться прочь с Феанаро, помня только о том, что на моем пальце сияет обручальное кольцо, еще хранящее тепло его руки. После провианта я перехожу к бутылям с водой. В дороге всякое может случиться, а река не всегда под рукой. Я вздыхаю — всех бед все равно не предусмотришь. Мимо проходит Феанаро и поднимает ящик с фруктами и овощами, стоящий возле меня. — Постой, этот я еще не смотрела! — спохватываюсь я. Феанаро послушно останавливается, держа ящик на весу, и я наспех пересчитываю яблоки, груши и морковь. Руки и лицо Феанаро покрыты легкой испариной, и в свете Лаурелин он кажется золотой статуей. Он посмеивается, наблюдая за мной. — Сама не знаю, что на меня нашло, — удрученно замечаю я, мысленно подсчитывая едоков и время, которое уйдет на дорогу с учетом непредвиденных обстоятельств. — Все дело в детях, — отзывается Феанаро. — Они нас меняют. Убедившись, что припасов вдоволь, я закрываю ящик и улыбаюсь Феанаро, но оставляю его слова без ответа, потому что сам он, на мой взгляд, нисколько не изменился, став отцом. Феанаро закидывает ящик на повозку поверх остального груза с легкостью, которой я больше не могу похвастаться. Внезапно утренний свет сгущается и накрывает меня горячим одеялом, мгновенно наливая веки сном. Ноги у меня подкашиваются, и я падаю на бревно, рядом с Макалаурэ. — Амил, с тобой все хорошо? — слышу я голос сына и отзываюсь, чтобы успокоить его, но кажется, что моими устами говорит кто-то другой. Карнистир просыпается и поднимает на меня темные глаза, полные тревоги. — Амил! — кричит он и бросается ко мне. Четырехлетний Карнистир совсем кроха, но руки у меня точно ватные, и я едва не роняю его, не в силах удержать внезапно навалившийся вес. Поймав брата, Макалаурэ начинает распекать его за то, что напугал меня, но я знаю, что дело не в этом, и эта мысль приводит меня в отчаяние. Чуть не уронила собственного ребенка, терзаюсь я, и, взяв себя в руки, обнимаю Карнистира и привлекаю к себе. — Макалаурэ, помоги отцу и брату, — снова слышу я себя словно со стороны. Слова плывут в воздухе, как водоросли в воде. Макалаурэ встает и, бросив на меня обеспокоенный взгляд, уходит грузить ящики и корзины. Я делаю усилие, чтобы не расцепить руки, обнимающие Карнистира. "Когда же это пройдет? Когда я стану нормальной?" — мучительно размышляю я. С каждым разом мне все труднее оправиться после рождения ребенка, и усталость не отпускает все дольше. После появления Нельо я несколько месяцев купалась в ленивой неге, немного чаще ложилась вздремнуть в полдень, но это не походило на темный омут, который затягивает меня теперь. Я легко просыпалась ночью от плача сына, даже быстрее, чем Феанаро, и мне нетрудно было дойти до колыбели и принести Нельо к нам в постель, чтобы убаюкать его. Очень скоро я уже помогала Феанаро с несложной работой — вставляла камни в оправу, полировала металл, делала тонкую гравировку, на которую у Феанаро традиционно не хватало терпения. По ночам я горячо отвечала на его поцелуи и ласки, полная приятной усталости, которую несет хороший насыщенный день. С Макалаурэ получилось примерно так же, только он был беспокойнее по ночам, а однажды, когда ему сравнялся месяц, я проснулась от того, что Феанаро тряс меня за плечо. — Любимая, я никак не могу его успокоить, наверное, он голоден, — виновато сказал он. Я села в кровати, выбираясь из клейкой трясины сна, и с трудом разлепила тяжелые веки. — Давно он плачет? — сонно пробормотала я. — Уже час, — ответил Феанаро. Такое случалось редко, но я восстанавливала силы целый год — пока не перестала кормить грудью. Тьелкормо оказался самым крупным, и я трудилась не один час, чтобы произвести его на свет, под конец уже плача от тревоги, что что-то пошло не так, а Феанаро извелся от страха за мою жизнь. Тьелкормо сразу же проявил свой неуемный характер, он кипел энергией и совал нос во все подряд; он очень быстро научился вылезать из колыбели и не раз будил нас с Феанаро, накручивая наши волосы на пальцы и дергая что есть сил. Моя жизнь подчинилась его ритму, но все равно большую часть времени с ним возились Феанаро и Нельо, а я в это время спала. Даже после того, как Тьелкормо отлучили от груди и он стал лазить по дому в поисках товарища по играм, я дни напролет проводила в спальне наверху. Целители посоветовали нам с Феанаро выждать побольше времени, прежде чем заводить следующего ребенка; все-таки трое детей — это многовато для родителей, которым нет еще и ста лет. И, следуя этому совету, мы долгое время ограничивались по ночам одними поцелуями и ласками, хотя страстно хотели любви. Я никогда еще со времен помолвки так сильно не желала Феанаро. Сколько мы напридумывали смешных правил про раздевания и прикосновения… Я никогда не раздевалась при Феанаро и не пускала его к себе в ванну — и сама как можно реже ходила мимо его кузницы, потому что один его вид в тунике без рукавов, распахнутой на шее, с кожей, блестящей от пота, лишал меня самообладания. И я не раз мысленно благодарила Тьелкормо за то, что он так ревнив к родительской ласке и часто просится к нам в кровать — иначе нас не спасли бы все эти правила. К тому времени, как Тьелкормо сравнялось пять, моя утомленность рассеялась, словно тучи, унесенные штормом за горизонт. Я вернулась к жизни — возилась с сыновьями, загорала, купалась, носила валуны для новых скульптур. Сопротивляться дальше не имело смысла, и, когда однажды ночью Феанаро начал умолять разделить с ним ложе, я уступила. Я была уверена, что готова к новому ребенку. И что с того, что мне еще нет и сотни лет! Однако если первых трех сыновей мы зачали, особо не задумываясь, то для появления Карнистира потребовался не один год усилий. Я помню ту ночь. Мы изрядно поспорили из-за Макалаурэ — он хотел изучать музыку в Альквалондэ, а Феанаро настаивал, чтобы он сначала закончил с основами кузнечного дела. Когда Феанаро пришел той ночью в спальню, его душа была как открытая рана, и я видела те ее уголки, которые никому обычно не стоит видеть — они были полны отторжением и желанием. Я лежала в постели и видела себя его глазами — на щеках дорожки слез, рубашка сбилась вокруг бедер — неуклюже и чувственно одновременно, губы дрожат, силясь сохранить твердую гневную линию. Даже когда я притиснула Феанаро к себе огрубевшими от работы руками, сливаясь с ним воедино, с моих губ все еще летели слова отказа, и Феанаро смеялся в ответ. Я все ощущала через него — поцелуи, движения, его дрожь восторга от того, как горячо я отзываюсь на его ласки. Я пережила экстаз одновременно за нас двоих, глядя в его глаза и видя себя — задыхающуюся, раскрасневшуюся и трепещущую от наслаждения. И когда я проснулась наутро, то поняла, что беременна. Карнистир появился на свет на неделю раньше срока. Он родился с двумя маленькими зубами сверху, похожими на клычки, поэтому кормить его временами было опасным делом, и Феанаро по большей части поил его из бутылочки, пока я спала. И до сих пор я так и не восстановила силы. Следует признать, что большую часть времени я чувствую себя хорошо — работаю, наставляю учеников и детей, понемногу хозяйничаю дома, а ночами делю ложе с мужем. Но бывает, вдруг наваливается усталость и не отпускает несколько дней. И вот я обнимаю Карнистира изо всех сил, словно пытаясь в бурном течении ухватиться за бревно или камень и найти опору. Я зарываюсь лицом в его волосы, вдыхая привычный детский запах и аромат мыла, с которым его вчера купал Нельо; в разгорающемся свете утра волосы Карнистира уже такие горячие, что почти обжигают мне губы. Я надеюсь, очень надеюсь, что усталость скоро пройдет… Появляются подмастерья. Вот-вот мы тронемся в путь. Все четверо помогают грузить повозку, даже Аннавендэ, грубоватая ученица Феанаро. Она здоровается с моим старшим сыном за руку и встает рядом, слушая указания Феанаро о том, как лучше натянуть тент, который укроет груз в повозке от дождя. Когда Феанаро выбрал Аннавендэ себе в подмастерья, я была удивлена — как-никак, единственная девушка из двадцати юнцов, которые приехали со всего Амана добиваться этой чести у моего мужа. Она казалась мне некрасивой и немного бесцеремонной в обхождении. Даже ее южный выговор сначала резал мне ухо. Но больше всего меня поразил интерес, который почти сразу проявил Нельо — обычно его привлекали совсем другие девушки. И к тому же я точно помню, что при первой нашей встрече у нее на пальце поблескивало обручальное кольцо, которое она уже больше не носит. Как же Аннавендэ удалось так близко сойтись с моим сыном? Более того, если несколько дней назад они избегали смотреть друг на друга, чтобы ненароком не выдать себя, то теперь Аннавендэ позволяет быстро чмокнуть себя в щеку, пока не видит Феанаро. Внезапно на меня накатывает волна неприязни к этой девушке, к ее безыскусной манере и невыразительному лицу. Но почему? Разве я не была почти такой же в ее возрасте? Я тоже была неуклюжей, неловкой и совсем не красавицей — впрочем, красоты я так и не обрела. Но хоть я и вижу, какими глазами на нее смотрит Нельо, я никак не могу представить Аннавендэ его женой. Но чего я ждала от него? Я, которая в ранней юности сбежала из дома с сыном короля и обвенчалась с ним в лесу, на ежевичной поляне, без согласия родителей и прочей родни, а потом и не подумала вернуться домой и три года странствовала с мужем в глуши, прежде чем показаться на пороге королевского дворца уже с сыном на руках. Чего я ждала от ребенка, который появился на свет от таких родителей и при таких обстоятельствах? — Госпожа Нерданэль? — это Тьелпвэ, мой ученик. Сколько раз я просила не называть меня госпожой, но он упорствует. Прозрачно-серые глаза Тьелпвэ блестят от предвкушения. — Мы готовы отправляться? Я поднимаюсь на ноги, с радостью ощущая, что усталость рассеялась и я снова крепко стою на земле, словно дерево в расцвете лет. Моя улыбка прогоняет легкую обеспокоенность из взгляда ученика. — Да, пора. Нельо подводит мою лошадь. — Ты поедешь со мной? — спрашиваю я Карнистира, но он вырывается из моих рук и бежит к Феанаро. Нельо сочувственно улыбается. — Я так и знала, — говорю я, старательно изгоняя обиду из голоса. — Он души не чает в Феанаро. — Мы все любим отца, — откликается Нельо. — Но нашу Амил мы любим не меньше. Вот почему все девушки Тириона вздыхают по Нельо и даже Аннавендэ не может устоять перед его обаянием — когда на тебя смотрят такими глазами, поневоле чувствуешь себя особенной. Удивительно, как внешнее очарование сочетается в нем с душевной красотой. Вот и сейчас мне кажется, что я цветок, на который обратил свой восхищенный взор Вала, выделив его среди прочих цветов. И мое сердце пускается вскачь и поет от счастья. Он меня любит! Такой радости я не испытывала, пожалуй, с тех пор, как у нас с Феанаро все только началось. Встав на цыпочки, я целую Нельо в кончик носа (и удивляюсь — ведь, кажется, только вчера я наклонялась, чтобы поцеловать его!). Нельо смеется и подсаживает меня в седло. — Я бы с радостью поехал с тобой, Амил, — подтрунивает он, — но, боюсь, твоя кобыла не одобрит эту затею и начнет брыкаться. — И все равно, спасибо тебе, — отвечаю я, и Нельо уходит к своей лошади. Все прочие уже в седлах. Я занимаю место рядом с Тьелкормо, Нельо присоединяется к Финдекано. Макалаурэ хохочет о чем-то с учениками у меня за спиной, Аннавендэ и Ворондил погружены в беседу, хотя явно обращают больше внимания на Нельо, чем друг на друга. Раздается гулкий топот — и Феанаро галопом проносится мимо меня с Карнистиром у передней луки седла. На лице у моего младшего такая широкая улыбка, что всю мою обиду как рукой снимает. Право слово, стоит немного пострадать, чтобы увидеть это редкое выражение счастья на его лице. Я бросаю последний взгляд на темный пустой дом со всеми его пристройками — и не ощущаю ни капли сожаления или тоски. Форменос! — поет мое сердце, — край моей юности, край нехоженых троп, лесов и гор. В сияющих глазах Тьелкормо рядом со мной — то же устремление вперед. И зачем мы вообще приезжаем в Тирион, гадаю я, если наше место в Форменосе? Но я знаю ответ. Часть сердца Феанаро навсегда принадлежит королевскому дворцу в Тирионе на Туне, и вместе с ним там хранится и частичка нас всех, поэтому в конце лета мы неизменно теряем покой и возвращаемся домой. *** Мы берем хороший темп и за день преодолеваем большой отрезок пути. Несмотря на то, что в этом году с нами трое маленьких детей, наш отряд добирается до реки уже вечером, в меркнущих лучах Телпериона. Мы делали всего две короткие передышки, не считая обеденной стоянки, поэтому мышцы у меня ноют — но слава небесам, эта усталость не имеет ничего общего с усталостью от вынашивания детей. Я с облегчением покидаю седло и пускаю лошадь пастись на свежей траве у реки. В серебряном свете вечера река — словно темное пятно, и моста совсем не видно. Но звук бегущей воды сладок, как перезвон колокольчиков, и я знаю, что сегодня на этих берегах найду покой и умиротворение. Феанаро и Нельо вынимают шатер из повозки и начинают его ставить, а я посылаю детей за водой. Разыскав Карнистира, который, усевшись на землю, почти спрятался среди зарослей высокой травы, я поднимаю его на руки. — Давай-ка мы с тобой приготовим постели? До севера еще далеко, поэтому замерзнуть ночью нам не грозит. Отложив в сторону тюки с одеялами и мехами, я достаю легкие покрывала, а Карнистиру вручаю подушки, чтобы помогал — пусть порадуется. Когда мы возвращаемся к большому шатру, Феанаро и Нельо уже заканчивают. У юношей-подмастерьев шатер свой, отдельный, но, подойдя ближе, я к своему ужасу слышу, как Феанаро предлагает Аннавендэ разделить с нами шатер. — Мне не нравится, что ты будешь спать одна в этих диких местах, да еще холодной ночью, — объясняет он. Сегодня ночью не будет холодно. И места тут совсем не дикие — вдали, за мостом, виднеются огни усадьбы, а до ближайшего поселка — час галопом. Если бы рядом не стояли Нельо и Аннавендэ, я бы обязательно вмешалась. Но почему мне так не нравится эта затея — я и сама толком не пойму. — Наверное, не стоит, Феанаро, — запинаясь, отвечает девушка (вот удивительная способность расположить к себе сердца — ученики обращаются к нему по имени, а меня до сих пор зовут госпожой). — А я уверен, что стоит, — отрезает Феанаро тем же уверенным тоном, каким заставляет Тьелкормо выполнять неприятную работу или объясняет ученикам тонкости ковки. — В нашем шатре поместились бы мы все вместе с учениками, будь моя воля. Так что больше никаких возражений. Улучив минуту, когда Феанаро отворачивается, Аннавендэ и Нельо обмениваются робкими улыбками. Пожалуй, несмотря на успокаивающую близость реки, я сегодня не усну, пытаясь расслышать в ночных шорохах шаги украдкой и едва слышный шепот. Что за глупости у меня в голове! Бросив покрывала на землю у входа в шатер, я сажусь на корточки и говорю Карнистиру: — Малыш, нам придется сделать еще одну постель. При этих словах плечи Нельо заметно расслабляются, и даже серебристые сумерки не могут скрыть легкий румянец на щеках Аннавендэ. Феанаро, проходя мимо, смотрит на меня с опаской, словно я котел, готовый взорваться. Карнистир начинает хныкать. — Он голоден, — быстро произносит Нельо. — Может, я займусь ужином? — Давай, — соглашается Феанаро. — Я тоже подойду через минуту. Я несу покрывала и подушки в шатер и спиной ощущаю тяжелый взгляд Феанаро. Он чувствует мое беспокойство — так же, как и я его. Иногда я тоскую по тем временам, когда мои мысли принадлежали только мне — потому что в браке радость и тепло душевной близости постоянно чередуются с сожалением, что Феанаро читает во мне, как в открытой книге. Но он молчит. Мы собираемся вокруг костра и едим наш простой ужин с глиняных тарелок, запивая его холодной речной водой из видавших виды жестяных кружек. Феанаро сидит напротив меня, между Нельо и Ворондилом, которые горячо спорят о природе металлов. Они явно пытаются впечатлить в равной степени Феанаро и Аннавендэ — размахивают руками и обмениваются доводами, как ударами об наковальню. Феанаро этот спор явно забавляет, он слегка усмехается, а я смотрю на его лицо сквозь языки пламени и думаю, насколько гармонично это сочетание — Феанаро и огонь. Карнистир привалился ко мне всем весом — так его измотал дневной переход — и даже не сопротивляется, когда я ложку за ложкой отправляю ему в рот печеный картофель. Завтра Нельо и Феанаро попробуют подстрелить дичи, и тогда у нас будет мясо на ужин, а сегодня придется довольствоваться хлебом, овощами и фруктами. Я кладу Карнистиру в рот ломтик коймаса, и он послушно жует его. Когда Нельо встает, чтобы вымыть тарелки, я обращаюсь к нему: — Нельо, милый, будь добр, своди детей искупаться. Карнистир уже почти спит, но немытым его оставлять не хочется. А мы с Макалаурэ уберем посуду. Дети договорились с учениками купаться по очереди: сначала Нельо с младшими, потом Макалаурэ с моими двумя подмастерьями и Ворондилом, потом Аннавендэ. После того, как все, кроме ученицы Феанаро, заканчивают мыться, я доброжелательным голосом предупреждаю ее, что буду на расстоянии окрика, если ей что-нибудь понадобится, и отправляю Нельо с братьями в шатер — расчесывать их спутанные космы. Судя по тому, что Карнистир вытворял при мне со своими волосами, Нельо придется повозиться. Наконец Нельо возвращает мне свежевымытых и расчесанных детей, и мы с Феанаро одеваем их в ночные одежды. Холодная вода привела Карнистира в чувство, и мне приходится держать его, пока Феанаро пытается вдеть брыкающиеся ножки в штаны. Тьелкормо важно заявляет мне, что может одеться сам, и устраивает целое представление. Мы остаемся с племянником один на один. Финдекано стоит, как деревянная кукла, уперев взгляд в пол. Его большие синие глаза полны слез, и на меня накатывает внезапная волна сочувствия к мальчику — он, наверное, очень тоскует по дому, оказавшись в чужом краю среди незнакомцев. — Хочешь лечь сегодня со мной и дядей? Или с кем-то из кузенов? — спрашиваю я. Финдекано с минуту растерянно молчит, потом отрицательно мотает головой, так и не подняв глаза. Я одеваю его, а потом сажаю к себе на колени. Он пробует сопротивляться, но силы покидают его, и, словно дерево, срубленное топором, он обмякает в моих руках. Феанаро старательно отводит от нас взгляд. В шатер робко заглядывает Аннавендэ. Сначала она бросает взгляд на Феанаро, чтобы убедиться, что тот не поменял решения, а потом — на Нельо. — Располагайся, Аннавендэ, — поднявшись на ноги, приглашает Феанаро. — И дай знать, если тебе что-нибудь понадобится. Откинув полог шатра, он выходит наружу. Я передаю Финдекано в руки Нельо, и мальчик заметно расслабляется, особенно после того, как Нельо целует его с нежностью, которой так не хватает мне. — Милый, уложи его, — прошу я. — А мы с отцом скоро вернемся. Бесшумно я спускаюсь к реке. На берегу неподалеку от нашего лагеря удобно расположен песчаный пятачок, отгороженный с обеих сторон грудами валунов. Я запрыгиваю на один из них и сажусь, глядя на Феанаро. Я знаю, что он ощутил мое присутствие, но он не подает виду, и я молчу. Он раздевается, роняя вещи на песок, один долгий миг стоит в серебристом сиянии ночи, и ветерок играет его волосами — они поблескивают совершенно как волночки в темной реке. Феанаро делает шаг вперед и идет, пока вода не доходит ему до бедер. Он по-прежнему не оборачивается, хотя я чувствую, как его душа вьется вокруг моей, как мотылек, пытаясь понять, почему я тоже не раздеваюсь и не иду к нему. Внезапно Феанаро исчезает под водой, и только легкая рябь выдает то место, где он только что был. Я сдвигаюсь к краю валуна и свешиваю ноги к воде — теперь, когда ветерок поднимает волну повыше, она целует мои пальцы. Сначала я пытаюсь высмотреть Феанаро, но потом мои мысли растворяются в игре света на волнах и тихом плеске волн о берег. Вдруг из воды высовывается рука и хватает меня за ногу. Испуганного крика Феанаро не дождется, но по моему судорожному вздоху он понимает, что застал меня врасплох. Мокрые волосы лежат на его плечах гладко, словно пропитанные маслом, кожа молочно поблескивает, а глаза сияют в темноте, как те лампы, которые он создает из камня, стали и света звезд. — Хочешь, искупаемся вместе? — предлагает он и обнимает меня за бедра, оставляя на платье влажные следы. Не давая возразить, Феанаро тянет меня к себе, и я, как была, плюхаюсь в реку, задохнувшись от холодной воды. — Феанаро! — возмущенно кричу я. — Ты с ума сошел? Я вся вымокла! В чем мне теперь возвращаться в лагерь? — Наденешь мою тунику, — отмахивается он и пытается поцеловать меня, но я ныряю, и поэтому поцелуй приходится в лоб. — И как я, по-твоему, появлюсь в лагере перед сыновьями и учениками в твоей одежде и с мокрым скомканным платьем в руках? Феанаро мгновенно изображает на лице потрясенный ужас — и это злит меня еще сильнее. Его руки лежат на моей талии, а пальцы понемногу приподнимают юбку. — Феанаро, перестань! Но он стягивает платье через голову, заглушая мои слова, и бросает его на берег. — Полагаю, Нерданэль, — продолжает Феанаро, прижимая меня к себе так тесно, что я ощущаю, как он разгорячен, и целуя в шею между словами, — что они придут к совершенно очевидному заключению, что мы, будучи супругами в самом расцвете юности, решили пошалить во время купания. И, посчитав наших сыновей, не удивятся ни долгому отсутствию, ни появлению нового сына через год. — Феанаро, — наконец выговариваю я, выровняв голос. — Пожалуйста, перестань. Мне сегодня не до твоих дурачеств. Феанаро покачивается в такт волнам, темные волосы змейками плавают в воде, глаза огромные в темноте, и мне вспоминается Карнистир, обиженный и сердитый, который только что нашкодил в ванной и теперь слушает, как его бранят. — Ты сердишься, — говорит Феанаро. Я ненавижу эту его манеру описывать вслух мои эмоции, словно подчеркивая, что моя душа для него — открытая книга и я не имею права на другие чувства, кроме тех, которые он только что назвал. — Ты пригласил Аннавендэ ночевать с нами. Брови Феанаро удивленно приподнимаются, потому что обычно это он холоден с незнакомцами, а я привечаю даже тех, кто ему явно не нравится. О, сколько споров было, когда заходила речь о том, чтобы принять у нас дома его сводных братьев и мачеху — или нанести им ответный визит. Сколько мы ругались, пока он не согласился взять Финдекано с нами в Форменос. И вот, на тебе, теперь я косо гляжу на Аннавендэ. — Не пойму, почему она тебе так противна? — Она мне не противна, но мне кажется, что ей не стоит ночевать в одном шатре с Нельо, раз они так серьезно увлечены друг другом. — Вообще-то, Нерданэль, еще непонятно, насколько серьезно. Ну потанцевали они пару раз, и что? — Феанаро, ты же сам понимаешь, что дело идет к помолвке! Он вздыхает. — А даже если и так? Ты полагаешь, Нельо собирается позвать ее замуж? Гнев прорывается во мне, как плотина. — Она не годится ему в жены! Феанаро отшатывается в воде, словно его ударили. Глаза его вспыхивают. — Нерданэль, мне очень хорошо знакомы такие речи. Всего полвека назад я слышал их от мачехи и от придворных лордов. «Феанаро, не стоит жениться на этой девушке, она тебе не подходит. Ты принц, а принцу подобает выбрать себе достойную пару. Зачем тебе неказистая дочь какого-то кузнеца, когда стоит поманить пальцем — и прекрасная дева, дочь уважаемого лорда станет твоей? Хоть Анайрэ, хоть Эарвен! Может, у них и нет сердечности Нерданэль, но зато они красивы, из известных семей и будут прекрасно смотреться рядом с тобой на торжествах. Феанаро, ну почему ты не хочешь выбрать себе подходящую жену?» Последние слова рассекают ночь, как кинжал, Феанаро выбирается из воды и, даже не обтеревшись, натягивает штаны, резко дергая их, когда они прилипают к телу. Потом подбирает с песка тунику, сматывает в клубок и швыряет на камень, к моему промокшему платью. — Надеюсь, не побрезгуешь, — выплевывает Феанаро и, подобрав сапоги, исчезает в сумерках. Вода плещется вокруг моих плеч, перебирая волосы, а я не понимаю, что чувствую. Гнев Феанаро, хоть он исчез из виду, полыхает так ярко, что в его жаре растворяются все мои мысли и переживания. Феанаро похож на загнанного в угол зверя, когда тот уже не огрызается, а бросается вперед и рвет врага, пока земля не потемнеет от крови. И я плачу. Плачу, стоя в реке, и вода уносит мои слезы через весь Аман к морю. Я знаю прекрасно о девах, которых прочили ему в жены; о том, что он мог бы получить благословение на брак при всем Валиноре от Манвэ и Варды, и что сам Аулэ был готов выковать ему обручальные кольца. Но он предпочел взять в жены дочь кузнеца на полянке в лесу, где свидетелем был только всевидящий взор Эру. Я чувствую, как гнев Феанаро стихает, из белого пламени превращаясь в багровое зарево. Интересно, он ощущает мои слезы так же, как я его ярость? И что сейчас смягчило эту ярость? Обычно первые шаги к примирению делаю я, и далеко не сразу его безучастные руки поднимаются, чтобы обнять меня, пока я плачу у него на груди. Но сейчас, наверное, это кто-то из сыновей, они каждый по-своему умеют укротить вспышки отца: Карнистир — лукавством, Тьелкормо — живостью, Макалаурэ — беспечностью, а наш дорогой чуткий Нельо — поцелуем и объятием, которые помогают забыть мои опрометчивые слова. Иногда я вспоминаю свою жизнь до брака с Феанаро, простую жизнь в отеческом доме: подъем в час Смешения Древ, работа в кузне, а если находит стих — бросаешь все и скачешь в холмы и леса, и там — хоть до самого края земли. Мою душу тогда не смущали ни любовь, ни гнев. Могла ли я представить, что однажды, став женой наследного принца, буду стоять посреди реки и рыдать от боли и смятения? Я погружаюсь в реку с головой, и уши наполняются глухим гулом воды, а слезы уносит течением. Когда я вынырну, то вернусь в лагерь, к своей семье, к своему мужу. Все супруги ссорятся — разве нет? — но мысль о том, чтобы спать одной, позволив обиде и молчанию разделить нас, нестерпима, как ледяной ветер на вершине горы. Я выбираюсь из воды, вытираюсь и влезаю в тунику Феанаро, которая доходит мне почти до колен. Его запах окутывает меня, я вдыхаю его и как наяву вижу руки, творящие красоту из пустоты, гладящие мои щеки, мои руки, мое тело. Ощущаю тепло его тела подле меня ночью. Вижу наших сыновей, одного за другим, в момент их рождения, когда мы с Феанаро не могли сдержать слезы радости. Вижу их таких, как сейчас, с каждым днем все более похожих на отца, стремительно растущих, жадно познающих мир. Что, если я вынырну сейчас из реки, оставив позади все сложности семейной жизни, и вернусь в безмятежный покой отчего дома? Но тогда радость навсегда оставит меня, та радость, которой научил меня брак с Феанаро. Я нахожу тропинку и иду обратно в лагерь. В костре тлеют поленья, чтобы отпугивать непрошеных лесных гостей. В шатре подмастерьев темно, но в нашем мерцает пламя свечи, видимо, предусмотрительно оставленной для меня Макалаурэ или Нельо. Я поднимаю полог и как можно тише проскальзываю внутрь, завязывая его за собой. Нельо лежит на спине, Макалаурэ, как обычно, рядом, но я с радостным удивлением замечаю, что Финдекано тоже доверчиво прижимается к моему старшему сыну. Неподалеку от них спит Карнистир, свернувший себе кокон из одеял — как всегда один. Спит и Аннавендэ. Она унесла постель к противоположной стенке шатра. Я ощущаю приступ раскаяния за свое дурное отношение к ученице Феанаро. Наша постель расстелена посреди шатра, и Феанаро лежит спиной ко мне, обнимая Тьелкормо, который бормочет и тяжело дышит сквозь сон. Все спят, но Феанаро не сомкнул глаз. Я не вижу его лица, но, пока раздеваюсь, чувствую это. Я забираюсь к нему под одеяло, и его мысль осторожно тянется ко мне, как будто пробуя тонкий лед, выискивая полыньи и трещины. Но я избавляю Феанаро от сомнений. — Феанаро, прости меня, — положив голову ему на плечо, шепотом произношу я. Он молчит. — Я люблю тебя, — продолжаю я. — Я тебя тоже люблю, — наконец отвечает он, и тут просыпается Тьелкормо. Тихо взвизгнув от радости при виде меня, он перелезает через отца и плюхается между нами. Феанаро поворачивается ко мне лицом, упираясь подбородком в макушку Тьелкормо. Мы протягиваем руки, заключая сына в объятия и касаясь друг друга, и я потрясена, увидев глаза Феанаро, покрасневшие, как будто он плакал. И я понимаю, что он слышал все мои мысли и всерьез представлял, как я выбираюсь из реки и скачу сквозь ночь обратно, в родительский дом, к тихой жизни без мужа и детей, какой она была до того мига, когда Феанаро вошел в кузню и втиснул мне в ладонь обручальное кольцо. И я понимаю, что прежняя жизнь, хоть и беззаботная, была куда более пустой. — Я не переживу, если ты оставишь меня, — шепчет он. — Я готов делать все, как ты захочешь, до конца Арды, только… — Тшшш, — отвечаю я. — Свой выбор я уже сделала — помнишь, тогда, в кузнице, и никогда о нем не пожалею. Скорее рухнет мир, чем моя любовь к тебе. Он опускает веки, и его ладони слегка сжимают мои плечи — но в этом жесте больше чувства, чем в самом страстном и глубоком поцелуе, и у меня по телу внезапно пробегает дрожь от мысли, что в самом деле, любовь, подобная нашей, прежде чем сгореть самой, разрушит весь мир…