Под гнетом беззаботных дней

Наскоро позавтракав, мы поспешно сворачиваем лагерь. Путь предстоит долгий. Дядя Феанаро хочет еще до наступления вечера добраться до скалистого нагорья у озера Форменос и заночевать там. — Купаться! Купаться! — радуется Тьелкормо. — Мы непременно искупаемся, Тьелко, — обещает дядя. — Однако прежде всего твоему брату потребуется отдых. Мы оглядываемся на Макалаурэ. Он, скрипя зубами, пытается влезть в свою тунику. За ночь мышцы одеревенели, несмотря на вчерашнее лечение. Дядя порвал старую сорочку на бинты и прибинтовал раненую руку к груди, чтобы плечо не растрясло в дороге. Макалаурэ поедет с Майтимо на дядином вороном, потому что этот огромный черный жеребец — самое выносливое из наших верховых животных. Дядя Феанаро с Майтимо общими силами усаживают в седло Макалаурэ, а потом Майтимо легко вскакивает на коня и устраивается у брата за спиной. Вороной, недовольно фыркнув, бьет копытом, но Майтимо натягивает поводья, давая понять, что рука у него не менее твердая, чем у отца. Я тоже умею ладить со своим скакуном. Научился еще до путешествия, в Тирионе. Каждую неделю у меня были уроки верховой езды с конюшим деда Финвэ. Мой невысокий, неразговорчивый учитель показывал мне, как брать небольшие препятствия и как управлять пони при помощи одних коленей, скрестив руки на груди. Иногда мы с отцом катались верхом по городу и навещали знакомых — взрослые беседовали, а я сидел рядом, старательно выпрямившись, как подобает принцу из Дома Финвэ. Только на таких прогулках я и мог показать свое умение. Но сейчас, когда наш путь пролегает по лесным тропам, я радуюсь, что могу перепрыгнуть, если надо, через ствол упавшего дерева и направлять пони, сжав его бока коленями, а руками раздвигать ветки. Майтимо с дядей Феанаро понравилось, как я держусь в седле, и я сиял от гордости, видя их одобрение, пока не заметил, что Тьелкормо умеет намного больше и это никого не удивляет. Майтимо всю дорогу занимает нас задачками и повторяет с нами языки и естествознание, начиная с самого простого и заканчивая трудными вопросами, на которые знает ответ только Тьелкормо. Сегодня Майтимо спрашивает что попроще, чтобы мы могли отвечать втроем — даже малыш Карнистир, который едва умеет писать. Слово за слово, мы незаметно оставляем позади много лиг, и наступает время первого утреннего привала. Выбрав подходящую поляну в лесу, мы останавливаемся передохнуть. Первое время мне в дороге приходилось тяжко. Уроки уроками, но так долго в седле я еще не сидел. Спина и бедра так горели, что не давали уснуть по ночам. Я мог бы попросить Майтимо растереть ноющие мышцы и смазать мазью, но гордость не позволяла, поэтому я страдал молча, а Тьелкормо все было нипочем — он спал крепко. Но теперь-то я привык к долгим переходам. Спрыгиваю с пони, подражая Тьелкормо, небрежно и легко. День сегодня задался. С утра потеплело, и можно сменить тяжелый плащ на легкую накидку. Дядя Феанаро достает флягу с водой. Тетя Нерданэль вручает каждому по кусочку коймас, чтобы подкрепить нас перед долгой дорогой. Тьелкормо сбегал в лес, принес оттуда здоровенную мохнатую гусеницу и теперь прыгает перед старшим братом, хвастаясь находкой. — Нельо! Нельо! Смотри! — Замечательная гусеница, Турко, — послушно восторгается щетинистой красавицей Майтимо. Карнистир дергает Майтимо за штаны. — Нельо? Нельо? Нельо? — Давай возьмем ее с собой? — возбужденно тараторит Тьелкормо. — Подождем, пока она превратится в бабочку! — Вообще-то, этот вид гусениц… — Нельо?! — Ну что тебе, Карнистир! — Я хочу писать. — Карнистир, — вздыхает Майтимо. — Сколько раз я тебя просил, не говори так. — Но я правда хочу писать, Нельо! — Мог сказать хотя бы: Нельо, отведи меня, пожалуйста, в кусты… — продолжает Майтимо, наклонившись, чтобы взять брата за руку. Но поздно — по штанишкам Карнистира расползается темное пятно, и он ударяется в рев. — Я тебе говорил, что хочу писать! — кричит он. Майтимо осторожно, чтобы не запачкаться, берет его на руки и уносит переодеваться. Подходит тетя и протягивает мне фляжку. — Вот так всегда, — замечает она. — Минута передышки — на вес золота. Глазом не успеешь моргнуть, как что-нибудь случается. Скоро и ты привыкнешь, Финдекано. Я чуть было не улыбаюсь, но вспоминаю, как тетя отзывалась о моих родителях, а родители — о семье дяди, и желание пропадает бесследно. Я же не слепой, вижу, что она пытается меня приручить. Улыбается вовсю, чаще, чем сыновьям. Норовит лишний раз погладить по голове. — Спасибо, — говорю я. Потрепав меня по волосам, тетя встает и уходит делиться водой с Макалаурэ. Тьелкормо, оставшись один, громко и ничуть не скрываясь разговаривает с гусеницей, свернувшейся колечком у него на ладони. — Это Нельо думает, что ты из породы мотыльков, но я-то знаю! Ты будешь самой красивой на свете бабочкой! В голосе Тьелкормо слышится обида, потому что обожаемый старший брат не дослушал и бросил его одного. Он поворачивается и, задрав нос, идет в мою сторону. И проходит мимо, не удостоив даже взглядом. — Тьелкормо? — вырывается у меня. В груди екает: я сам не ожидал, что заговорю. Остановившись, он надменно оглядывается и смотрит на меня, как на кучку мусора у своих ног. — Чего тебе? — бросает он. — М-можно я посмотрю? — На что посмотришь? — На твою гусеницу. — Нет у меня никакой гусеницы. — Но ведь… Я же видел, как он сомкнул пальцы, спрятав от меня гусеницу. Лицо у Тьелкормо злое, он хмурится и часто дышит. Когда я был совсем ребенком, Атар однажды обмолвился, что не дай Эру лишний раз разгневать Феанариони. Сейчас мне припомнились эти слова, и я готов отступиться, но тут вмешивается дядя Феанаро, который слышал нашу перепалку. — Тьелкормо! — рявкает он, и я прирастаю к месту. Тьелкормо замирает, расширив глаза, но смотрит все так же упрямо. — Что? — заносчиво огрызается он. — Покажи кузену гусеницу. — У меня ее нет, Атар! В два шага дядя оказывается между нами. Золотой Тьелкормо вдруг съеживается. Мое сердце колотится как сумасшедшее, заглушая даже ветер, шумящий в кронах деревьев. Руки дрожат. Хоть бы вернулись Майтимо с Карнистиром. Тогда Майтимо возьмет меня на руки, как утром, и заберет куда-нибудь подальше. И зачем только я искал дружбы с золотоволосым кузеном? Теперь он злится и страдает, а мне приходится на это смотреть. Но дядя Феанаро не хочет, чтобы я уходил. Угрожающе нависнув над сыном, он бросает на меня предостерегающий взгляд и оглядывается на тетю Нерданэль, которая замерла возле Макалаурэ и встревоженно смотрит на нас. — Ты что, решил меня одурачить, Туркафинвэ? — спрашивает дядя. Он не кричит, но мне страшно от его голоса. — Думаешь, я не вижу, как ты прячешь что-то в руке? — продолжает он. Тьелкормо больше не цепляется за свою ярость. У него начинают дрожать губы и, наконец, слезы брызжут из глаз. Всхлипнув, он икает, переводит взгляд с меня на отца и, размахнувшись, швыряет гусеницу в ближайшие кусты. Зеленое мохнатое тельце мелькает в воздухе и с тихим шелестом пропадает в листве. — Видишь, нет у меня гусеницы! — отчаянно кричит Тьелкормо. Дядя хватает сына за руку так резко, что тот вскрикивает от страха. — Туркафинвэ! Ты стал испорченным слюнтяем и наглецом! Как ты смеешь оскорблять неуважением кузена и отца и мучить живое существо в угоду своим глупым играм? В наказание поедешь со мной до самого Форменоса. Я сыт по горло твоими трюками на пони. Хватит изображать из себя великого охотника. Тьелкормо плачет, сжимая в кулаках тунику отца, будто хочет его обнять или молит об утешении, но, так ничего и не дождавшись, сердито отталкивается и несется в лес, захлебываясь от рыданий. Ему вторит еще чей-то плач. Оглянувшись, я вижу в нескольких шагах Майтимо с младшим братом на руках. Карнистир выкручивается, пытаясь спрыгнуть на землю и побежать в лес вслед за Тьелкормо. Майтимо с трудом удерживает его двумя руками. Дядя Феанаро наклоняется ко мне, и я вспоминаю вчерашний сон про кузницу, раскаленную добела сталь и жар, обжигающий кожу. Потому что глаза дяди вблизи похожи на расплавленную сталь. Не говоря ни слова, он грубовато обнимает меня, в самый первый раз, и — словно опаляет жаром. Сердце отбивает бешеную дробь. Боли нет, но я боюсь, что она вот-вот придет и кожа от рук дяди покроется волдырями. Он проводит по моему лицу пальцами, оставляя сухие, словно прожженные огнем дорожки у меня на щеках. До этого я и не замечал, что плачу. Поцеловав меня в лоб, дядя молча встает и уходит. Коснувшись лба, я морщусь, ожидая нащупать ожог, но ничего нет, только кожу чуть покалывает там, где коснулись его губы. Я жмурюсь, но без толку — слезы снова катятся из глаз. Кто-то берет меня на руки. Теплые руки и знакомый запах каменной пыли. Это тетя Нерданэль. — Маленькая передышка, — шепотом поясняет она. И заговорщически улыбается — по-настоящему, как дяде Феанаро и кузенам, своим сыновьям. Я сдаюсь и прижимаюсь к ее плечу. Объятия тети одновременно и тверже и мягче, чем мамины. Руки сильные от долгих лет работы в кузне, но грудь мягкая и полная от того, что тетя за короткое время выносила и родила четверых сыновей. Ее одежда, пропахшая их с дядей запахом, промокает от моих слез. Ненадолго приподняв голову, я замечаю Тьелкормо. Он прочесывает кусты в поисках гусеницы, чтобы убедиться, что она цела. *** Из-за скандала с гусеницей пятиминутная стоянка растягивается надолго. Тетя посчитала, что нам не помешает выдохнуть, расслабиться и выкинуть ссору из головы. Дядя сидит, скрестив ноги, под деревом, жует сушеные фрукты и, посмеиваясь, беседует о чем-то с тетиными учениками, которые почтительно расположились напротив и взирают на него с восхищением, точно на Валу. Подходит Тьелкормо и залезает к отцу на колени. Ученики, словно повинуясь тайному сигналу, расходятся, и дядя прижимает сына к груди, поглаживая его по спине и шепча что-то на ухо. Золотоволосая голова склоняется — Тьелкормо послушно кивает в ответ. Мне немного обидно. Тьелкормо мучил меня целую неделю, а выходит, ему все сошло с рук. Отвернувшись от них, иду к Майтимо. Он сидит рядом с Макалаурэ и снова втирает в больное плечо брата целебную мазь. — Финдекано? Кано? — вдруг слышу я и, обернувшись, оказываюсь лицом к лицу с Тьелкормо. До сих пор никто, кроме Майтимо, меня так не называл. — Прости, что был так груб с тобой, — говорит Тьелкормо. Недоверчиво смотрю — он это искренне или нет? Тьелко с ног до головы одет в зеленое, цвета сосны. На голой руке, чуть пониже короткого рукава, кольцо темных синяков — сомнительное украшение, доставшееся в награду от вспыльчивого отца. От яркого одеяния волосы кажутся светлее обычного, большие голубые глаза полны раскаяния. Червячок зависти шевелится у меня в груди. Почему кузен такой красивый? Ведь он просто мальчишка, ничем не лучше меня. Тьелкормо прижимает к груди руки, сложенные лодочкой, как будто собрался молиться, но вместо этого раскрывает ладони и протягивает мне мохнатую зеленую гусеницу. Недовольная вниманием, она норовит уползти с его руки. — Я ее нашел. Бери себе. Насовсем, — предлагает Тьелкормо. — Но как же… Ведь… жалко. Ей будет грустно, если мы заберем ее из дома. На слове «дом» мой голос чуть-чуть дрожит, и что-то мелькает в голубых глазах Тьелкормо. Неужели сочувствие? Неужели самый гордый из сыновей Феанаро умеет ставить себя на место другого? — У гусениц не бывает семьи, Кано, — терпеливо объясняет он. — Они живут одни, пока не превратятся в бабочек, да и бабочки всегда летают поодиночке, пока не найдут себе пару. Бери, ей ничего не будет. Тьелкормо протягивает гусеницу в горсти, но она, словно со страху, сворачивается в колечко, и от жалости у меня сводит горло. — Она будет скучать по лесу. По деревьям. Я бы хотел оставить ее здесь. Тьелкормо прижимает к груди сомкнутые ладони, снова пряча свою находку. — Ты прав, Кано, — соглашается он и, подойдя к краю поляны, ловко, при помощи одной руки, карабкается на дерево. Зеленый плащ и одежда Тьелкормо сливаются с листвой. Минуту спустя он появляется снова, и на этот раз обе руки пусты. Спрыгнув на землю, Тьелко бежит к отцу, обнять его. Но перед этим, обернувшись, посылает мне быструю улыбку. Он прекраснее всего, когда улыбается. *** Мы снова отправляемся в путь. Тьелкормо едет с дядей Феанаро, отбывая свое наказание. Он приуныл и не смотрит по сторонам — ведь стыдно, когда тебя берут на седло, как маленького. Я молчу, пока не приходит время обеденной стоянки. Мы делаем привал на равнине, согретой яркими лучами Лаурелин. Здесь, на севере, не так припекает в разгаре дня, как в сердце Валинора. Дядя Феанаро варит рагу из мяса и овощей, что остались со вчерашнего ужина. В нескольких шагах от костра сидит, понурившись, укутанный в плащ Тьелкормо и чертит палочкой буквы на земле. Подойдя ближе к огню, я терпеливо жду, пока дядя обернется. — Дядя Феанаро? — наконец окликаю я. — Что, Финдекано? — отзывается он. Если я и застал его врасплох, дядя ничем не выдает своего удивления. — Я бы хотел освободить кузена от наказания. Тьелкормо, подняв голову, удивленно смотрит на меня своими ярко-голубыми глазами. — Ты не можешь отменить наказание, малыш, — медленно и терпеливо объясняет дядя Феанаро. — Я его отец, мне и решать, как ему избыть свою вину. Много раз я видел, как вершит суд отец, и наблюдал за дедом и дядей. Поэтому знаю, как важно выбирать выражения, если хочешь, чтобы тебя услышали. Дерзкие речи не найдут путь к упрямому сердцу. Пилюлю следует сначала подсластить учтивыми словами. — Конечно, дядя, это твое право, — опустив глаза, соглашаюсь я. — Я всего лишь хотел сказать, что прощаю кузена, ведь он был виноват передо мной. Но только в твоей воле отменить наказание. Дядя, выслушав, смотрит на меня во все глаза. И Тьелкормо тоже. В эту минуту любой заметил бы, как они похожи — отец и сын. Несмотря на светлые волосы и голубые глаза Тьелко. — Значит, будь твоя воля, ты бы отменил наказание? — Да. — Имей в виду, снова взыскать за вину ты не сможешь. Однажды прощенное — забыто. Если подобное случится вновь, этот проступок мы не будем вспоминать. — Я знаю. — Тогда я освобождаю Тьелкормо от наказания, — медленно, словно удивляясь своим словам, объявляет дядя Феанаро. — Дальше пусть едет на пони. Счастливый Тьелкормо вскакивает на ноги и несется к своему пони, который все это время был привязан к луке седла дяди Феанаро. Вскочив на пони, Тьелко пускает его рысью, описывая широкие круги вокруг нашего лагеря. Криво улыбнувшись ему вслед, дядя Феанаро оборачивается ко мне. — Тьелкормо вряд ли скажет тебе спасибо вслух, племянник. Но в глубине души он искренне благодарен. — Знаю, — соглашаюсь я. *** Все последующие часы мы пробираемся узкой тропой сквозь густой лес. Разлапистые, низко растущие ветви деревьев без конца лезут в лицо. Назойливо жужжат насекомые, описывая круги над головой. В воздухе парит по-летнему, и я бы с радостью скинул накидку, но тогда руки исцарапаются о колючие ветки. Мой пони следует по пятам за вороным Майтимо и Макалаурэ. Старшие расчищают мне дорогу, но из-за роста им еще труднее проламываться сквозь чащу. — Иголки Варды! Эти ветки искололи мне весь зад! — шипит Макалаурэ. Майтимо оглядывается через плечо, но я быстро отворачиваюсь и делаю вид, что ничего не слышал. Остальные еще дальше и тем более не услышат. — Похоже, братишка, придется лишний раз применить лечебный бальзам, — шутит Майтимо. — Только не взыщи, я лучше уступлю эту сомнительную честь отцу. Жаль, что с нами нет Вингариэ, она бы, наверное, согласилась. — Тише ты, Нельо! Придумаешь тоже. Просека постепенно расширяется, и нас нагоняет тетя Нерданэль. — Нельо! Может, хватит дразнить своего раненого брата? — неодобрительно замечает она и, обогнув нас, присоединяется к дяде Феанаро во главе колонны. Майтимо возмущенно смотрит ей вслед. — Да-да, Нельо, может, хватит меня дразнить, не видишь — я ранен! — смеется Макалаурэ, убедившись, что мать не услышит. — Я вижу, Макалаурэ, что ты вполне поправился, раз шутишь над старшим братом. Прекрасно! Значит, вечером закину тебя в озеро, и ночевать будешь один, в своей постели. — Извини, Нельо, но шутить-то я могу, а больше ни на что здоровья не хватает, — с притворным вздохом отзывается Макалаурэ. Я мечтаю к концу лета научиться так же беззаботно перешучиваться с кузенами, стрелять, фехтовать и работать в кузне не хуже Майтимо, а еще прокатиться с кем-нибудь из них на лошади вдвоем, как в тот день, когда Майтимо забрал меня из Тириона и расплел мне косы своими ловкими теплыми пальцами. На больших праздниках крепкая дружба, сплотившая семью дяди, всегда бросалась в глаза, но я и представить себе не мог, что однажды близко узнаю эту семью. *** Еще до вечернего Смешения Света Древ мы разбиваем лагерь, облюбовав зеленую прогалину в лесу, поросшую метелочками золотистых соцветий, волнующимися на ветру. Кузенов лихорадит от нетерпения, даже Макалаурэ, измотанный многочасовым переходом, оживился. Дядя с помощью Майтимо торопливо ставит шатер, а Макалаурэ, чтобы не терять времени даром, помогает нам, младшим, обиходить и напоить лошадей. Сонный Карнистир дуется — в эти часы он обычно спит на руках у дяди Феанаро. — Сейчас будем купаться, Карнистир. Хватит валять дурака, — растормошив, уговаривает его Тьелкормо. Недовольно похныкав, Карнистир затихает. Тетя Нерданель и Аннавендэ берут с собой Макалаурэ и спускаются по тропинке вниз к пологому берегу озера. Кузену запретили купаться, пока рана не заживет и к руке не вернется подвижность. Майтимо и дядя Феанаро разуваются и скидывают все, кроме нательной сорочки и обтрепанных снизу старых штанов с продранными коленями. Потом снимают верхнюю одежду с нас, детей, и, босиком, продрогшие, мы углубляемся в лес. Следом спешат ученики и, обогнав нас, веселой гурьбой, подпрыгивая на ходу и цепляясь за ветки деревьев, убегают по едва заметной тропинке к обещанному озеру. Тьелкормо цепляется за руку старшего брата, а Карнистира ведет отец. Они легко ступают по ковру из опавших листьев и валежника, но мне тонкие веточки впиваются в ступни, и я изо всех сил стараюсь не хромать, чтобы не привлечь внимания Майтимо и дяди. Идти приходится в горку, и ноги, уставшие после целого дня езды, отчаянно ноют. Пробираясь сквозь густой подлесок, я замечаю, как лучи Лаурелин играют в густой листве, бросая многоцветные блики. Торопясь выбраться из леса и ступить на мягкую траву, я отвожу руками ветки, преграждающие путь, выбираюсь на свет и — испуганно замираю, увидев пропасть. Попятившись, я упираюсь в Майтимо. — Не бойся, малыш, — смеется он. — Не упадешь. Крепко вцепившись в его руку, я осторожно приближаюсь к обрыву и заглядываю вниз, в пустоту. Тьелкормо тоже смотрит, но гораздо смелее — небрежно взявшись за другую руку брата, он останавливается на самом краю пропасти, свесив пальцы ног вниз. Там, под нами, широко раскинулась темно-синяя гладь воды, сверкая в ярких послеполуденных лучах Лаурелин. На другом берегу — узкая полоска песчаного пляжа и видны крошечные на таком расстоянии фигурки тети, кузена и Аннавендэ. А позади пляжа возвышается скала, почти такая же высокая, как та, на которой стоим мы, и можно различить высеченные в камне ступени. Ученики, не теряя времени, стягивают одежду и, разбежавшись, прыгают один за другим в пустоту, разверзшуюся за краем скалы. Они прижимают колени к груди и камнем падают вниз. Их восторженные крики постепенно затихают и завершаются отдаленным всплеском, когда тело ударяется о воду. Внезапно я понимаю, что скоро настанет мой черед. Меня охватывает панический ужас, и съеденное на обед рагу просится наружу. — Нет! — кричу я и прижимаюсь лицом к ноге Майтимо, пряча от кузенов постыдные слезы. Изношенная ткань его штанов, пропахшая пылью и потом, намокает от слез в считанные секунды. Какие только ужасы не проносятся у меня в голове. Будто когда я прыгну, то упаду на торчащий из воды камень, который миновали все остальные. Будто порыв ветра прибьет мое легкое тело к скале. Или душа откажется прыгать вместе с телом, и я умру, не успев долететь до воды. — Кано, Кано, все будет хорошо, — успокаивает Майтимо, опустившись рядом со мной. — Я прыгну первым и буду ждать тебя внизу, а отец приглядит, чтобы с тобой ничего не случилось. Тсс, братишка. Все хорошо. Все хорошо. Он гладит меня по волосам, а я рыдаю, уткнувшись ему в плечо. — Нет! Нет! Я бы рад перестать плакать. Взгляды Тьелкормо и дяди так и обжигают спину. Что-то они скажут обо мне? Но гордость не спасет от гибели на скалах, поэтому я продолжаю цепляться за Майтимо. Чуть погодя он отстраняет меня и осушает поцелуями слезы. — Послушай, Кано. Я верю, что в твоем сердце найдется отвага. Если ты доверишься мне и отцу, то страха не будет, только удовольствие от прыжка. Знай — мы скорее умрем, чем подвергнем твою жизнь опасности. До сих пор никто не говорил мне такого. Отодвинувшись, смотрю на Майтимо и икаю. Несколько запоздалых слезинок скатываются по щекам. — Нельо, если он не хочет прыгать — не надо, — говорит дядя Феанаро у меня за спиной. — Отведем его на пляж к Нерданэль. Майтимо поднимается и, напоследок поцеловав меня в лоб, шепотом произносит на ухо: — Я верю в тебя, Кано. Буду ждать тебя внизу. Он подходит к обрыву и глядит вниз. Мне хочется схватить его за штаны и оттащить обратно. Теперь я боюсь за Майтимо еще сильнее, чем за себя. Но он возвращается и начинает раздеваться. Лаурелин золотит его нагое тело, легкий ветерок треплет рыжие волосы, сдувая их с лица. Я отворачиваюсь и смотрю в лазоревую высь, простершуюся над пропастью, у которой мы стоим. Но Майтимо уже снова шагает к обрыву, и я заставляю себя перевести на него взгляд. Высокий стройный силуэт прорезает синеву озера, раскинувшегося под нами, крепкие мышцы и прямые плечи излучают уверенность. С колотящимся сердцем я смотрю, как он поднимается на мыски ног и, упруго оттолкнувшись от скалы, головой вниз устремляется в воду. Тьелкормо с Карнистиром подбегают к обрыву посмотреть на прыжок брата, а я пячусь к деревьям и считаю удары сердца, дожидаясь всплеска. Один, два, три. Сейчас. С озера доносятся ликующие крики подмастерьев. Это значит, что все в порядке. Дядя Феанаро начинает раздевать младших сыновей. Они подпрыгивают от нетерпения, торопясь поскорее упасть в эту пропасть. Карнистир от возбуждения успевает раз пять укусить отца в шею, пока тот его не одергивает. Тьелкормо приплясывает на цыпочках, щебеча, как птенец, впервые вылетевший из гнезда. — Сначала Тьелкормо, — командует дядя. Подойдя к краю скалы, он кричит Майтимо: — Готов? Снизу доносится приглушенный отклик. Дядя Феанаро приподнимает Тьелкормо, как младенца, только лицом вниз, и начинает раскачивать. — Раз, — Тьелкормо считает вместе с ним. — Два. Три! Размахнувшись, дядя отпускает руки, и Тьелкормо, вереща от восторга, прорезает воздух, словно метательный кинжал, запущенный в цель, его ноги задираются выше головы, и он падает вниз, пропадая из виду. Карнистир, скакнув к обрыву, опускается на коленки и следит за падением брата. Раздается приглушенный всплеск, схожий с плеском волны, а следом вопли и смех Тьелкормо. Поднявшись, Карнистир бежит к отцу, и тот поднимает его на руки. — Раз, — первый взмах. Вместо того, чтобы считать с отцом, Карнистир начинает ерзать. — Я хочу писать, — заявляет он. — Можешь пописать в озере, — разрешает дядя, собираясь качнуть его еще раз. — В прошлый раз Нельо ругал меня за это! — Потому что ты описал его. Сначала отплыви в сторону, — дядя Феанаро снова берется раскачивать, но Карнистир изо всех сил кусает его за руку. — Ай! Дядя опускает моего маленького кузена на землю. — Во имя Эру! — вздыхает он и ведет Карнистира в кусты у тропинки. Несколько минут спустя они возвращаются к обрыву, и дядя снова берет сына на руки. — Раз. — Нет, подожди! Я хочу писать! — Карнистир! Мы же только что ходили! — А я опять хочу. — Что за ерунда. — Значит, я боюсь. — Да почему? Ты же прыгал в прошлом году. — Ну и что. — Чего же тут бояться? — Не знаю. Боюсь и все. Вздохнув, дядя Феанаро опускается на колени и обнимает своего младшего сына. — Карнистир, я тебя люблю. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. И брат за тобой присмотрит. Ничего не бойся. — Правда? — Правда. — Ну ладно. Тогда давай. — Больше не хочешь в кусты? — поддразнивает его отец. — Не знаю, — хихикнув, отзывается Карнистир. — Не хочу. Дядя окликает Майтимо, и, получив ответ, раскачивает сына три раза и выпускает в воздух. Падая, Карнистир испускает пронзительный визг. Он сворачивается в воздухе в комочек и пропадает из виду. Вслед за легким всплеском, означающим, что малыш достиг воды, раздается дружный смех. Дядя оборачивается ко мне. — Финдекано? Я верю, что в твоем сердце найдется отвага. Найдется ли? Я не знаю. Посмотрев на дядю Феанаро, я вижу, что он так не думает и ждет, что я в ответ на невысказанный вопрос попрошусь на пляж, к тете и раненому кузену. По глазам видно, что он и спросил-то только ради Майтимо и, может быть, ради тети Нерданэль. Он терпеливо ждет, а самому не терпится сигануть со скалы вслед за сыновьями. Найдется ли в моем сердце отвага? Протягиваю к дяде руки. Поколебавшись и окинув меня взглядом с головы до ног, он нагибается и стаскивает с меня нательную сорочку через голову. Пытаясь сохранить остатки гордости, я берусь за штаны сам, но руки сильно трясутся, и как-то само собой выходит, что я вцепляюсь в плечи дяди, а он на удивление терпеливо освобождает меня от штанов. Потом я взмываю в воздух. Дядя поднимает меня, и головой я оказываюсь вровень с ним, так высоко, что вижу, как выглядит мир глазами моего рослого и могучего родича. Тело дяди вблизи излучает силу, и от нее лихорадит. Не выматывает, как обычно, но каждая клеточка дрожит от нетерпения, и в меня словно вливается уверенность. Сердце бешено колотится в груди. Почувствовав мое волнение, дядя останавливается в шаге от обрыва, откуда видна лишь полоска сапфировой воды из-за края скалы, и проводит рукой по моим волосам. — Дыши, Финдекано, — напоминает он. Так вот почему так забавно кружится голова. Оказывается, я задержал дыхание. Глотнув воздуха и наполнив легкие, я наслаждаюсь этим ощущением, как недавно лакомился вкусными обедами в Тирионе. Лицо мокрое от слез. Мне очень страшно, но я все равно спрыгну с этой скалы и найду отвагу в своем сердце. Дядя опускает меня на вытянутых руках, как сыновей до этого. Руки сильные, в них нет страха, они кажутся горячими на моей покрытой мурашками коже. Первый взмах — и мне открывается озеро. Закрыв глаза, я стискиваю зубы, но, не удержавшись, всхлипываю. Во второй и третий взмах я уже не вижу озера. Открываю глаза только в тот миг, когда дядя отпускает меня. В первую секунду мне кажется, что я лечу, как великие орлы Манвэ. Тело парит в воздухе параллельно земле, а внизу простирается озеро, как синее шелковое полотно, усыпанное блестками. Руки вытянуты в стороны, подобно крыльям птицы. Я могу покоиться так долго-долго, словно в собственной постели. Но в следующий миг собственная тяжесть увлекает меня вниз, и я камнем лечу к воде. Живот словно прилипает к позвоночнику, и обед снова просится наружу. Ветер воет в ушах и забивает глотку — невозможно вдохнуть, я просто захлебываюсь воздухом. Я кричу, но понимаю это только потому, что чувствую, как вибрирует горло. Озеро стремительно приближается. Я снова зажмуриваюсь, зная, что вот-вот ударюсь о его поверхность, но как только колени касаются воды, вокруг моей груди смыкаются чьи-то теплые руки, смягчая удар, и я погружаюсь в воду легко, словно вишенка в чашу с водой. Сначала я ныряю с головой, и вода заливается в уши, но Майтимо тут же вытаскивает меня, и я начинаю кашлять и отплевываться. — Полегче, братец, — говорит он и хлопает меня по спине, помогая откашлять воду. — Не хватало еще утонуть, после такого-то прыжка! Обняв меня, он отирает свободной рукой мое мокрое лицо. По голосу слышу, что он гордится мной. Оглядываюсь по сторонам. Неподалеку от нас Ворондил держит брыкающегося Карнистира. Тьелкормо плавает вокруг Майтимо, рассекая волны легко и уверенно, как дельфин. Другие двое подмастерьев тоже рядом, играют и брызгаются водой. Ворондил с завистью оглядывается на них, и Майтимо, обхватив меня одной рукой, протягивает вторую за Карнистиром. Вывернувшись из рук у Ворондила, Карнистир повисает на Майтимо. — Хочу к Атару! — требует он. Жесткие черные волосы облепили голову, и младший кузен из-за этого выглядит совсем крохой. — Сейчас он прыгнет. Потерпи, малыш. И как только у Майтимо получается держать нас обоих, да еще самому удерживаться на плаву? Я чувствую, что он слегка шевелит ногами, но сам остается на месте, так уверенно, как будто стоит на земле. Под нами глубоко, от холода сводит ноги. — Смотри не перетруди руки, — предупреждает Майтимо Тьелкормо, который осмелел и отплывает все дальше и дальше. Надо же, волосы у Тьелко, когда намокнут, становятся почти коричневыми. Мало-помалу сердце успокаивается, и я замечаю, что вода ледяная. Начинают постукивать зубы. У Карнистира дрожат губы. Его легко краснеющая кожа кажется прозрачно-белой от холода. Густые ресницы слиплись в острые темные иголочки. Малыш утыкается в шею Майтимо. — Атар, — хнычет он. — Он скоро будет здесь. Видишь? — показывает вверх Майтимо и прижимает нас покрепче, чтобы согреть. Задрав головы, мы дружно смотрим на скалу, и как раз вовремя — дядя Феанаро прыгает, на миг застыв темным силуэтом на фоне ярко-синего неба, переворачивается в воздухе и головой вниз устремляется в воду. Он погружается в волны бесшумно, почти не потревожив поверхность озера. Карнистир начинает ерзать, выкручиваясь у Майтимо из рук, но дядя не выныривает почти минуту, а потом появляется возле Тьелкормо, который уплыл от нас далеко. Тьелкормо взвизгивает от неожиданности и восторга, когда руки отца внезапно выдергивают его из воды в теплый летний воздух. — И куда это тебя занесло, малыш? — слегка нахмурившись, интересуется дядя и, опустив Тьелкормо обратно в воду, плывет вместе с ним к нам. *** А потом мы теряем счет времени. Летний день полнится истомой и тянется бесконечно. Я привык к холодной воде, и Майтимо учит меня плавать. Сначала легонько поддерживает под живот, чтобы я не утонул, но скоро по его смеху я понимаю, что он убрал руки и просто плавает рядом, присматривая за мной и стараясь не мешать. — Ты прирожденный пловец, Кано! — объявляет он. От счастья я забываю перебирать руками и ногами и, сжавшись в комочек, камнем иду на дно, но Майтимо быстро меня вылавливает. — Ну ты даешь, братишка! Надо все время держать корпус параллельно поверхности. Забыл? — Параллельно поверхности, — повторяю я и отплываю в сторону. Тьелкормо подгреб к нам и сверлит мою спину сердитым взглядом, но когда я оборачиваюсь, сразу ныряет и уплывает к отцу. Недолго же продлилось его расположение. Наконец золотое сияние дня угасает, и мы поворачиваем к песчаному мелководью. Там нас встречает тетя Нерданэль и тут же заворачивает в теплые плащи и одеяла. Майтимо быстро укутывается в свой плащ, стараясь не встречаться взглядом с Аннавендэ. Сонный Макалаурэ, полузакрыв глаза, лежит поверх одеяла, расстеленного на песке. Раненую руку освободили от повязок, которыми она была прибинтована к груди. Завязав вокруг пояса одеяло и укутав плечи плащом, Майтимо пристраивается рядом с братом и прислоняет мокрую холодную щеку к щеке Макалаурэ. — Ай! Нельо! — отпихивая смеющегося брата, вскакивает Макалаурэ. — А я-то думал, тебе интересно, теплая ли в озере вода. Майтимо снова укладывается с братом на одеяло, торопясь обсохнуть под вечерними лучами Лаурелин. Я усаживаюсь рядом, и Майтимо, сгребя меня одной рукой, притягивает ближе. Подойдя к нам, Тьелкормо искоса оглядывается на меня и плюхается на колени к Макалаурэ. — Ай! Илуватар и Эа! То один лезет холодный к лицу, то другой норовит отдавить брату самое ценное! — Макалаурэ! — одергивает тетя Нерданэль. Аннавендэ, присевшая возле тети, хихикает, и забывший о ней Макалаурэ краснеет и прячет лицо за волосами. — Не обращай внимания, Аннавендэ, — предлагает тетя. — Иногда даже мой деликатный Макалаурэ забывает о присутствии дамы. Когда настанет время произвести на свет дитя, ты возьмешь свое. — Надеюсь, — отвечает Аннавендэ. Наступает черед Майтимо краснеть и переглядываться с Макалаурэ. *** В лагерь возвращаемся уже к ночи. Все продрогли и с трудом натягивают одежду трясущимися руками. Майтимо разжигает большой костер, и мы усаживаемся вокруг него, сбившись по двое или по трое под одним плащом, чтобы лучше согреться. Живот подвело от голода, хочется вытащить картофелины, которые тетя Нерданэль закопала в угли возле костра, и умять их прямо так, сырыми. Дядя Феанаро сходил обратно к озеру, подобрать нашу одежду, а вернувшись, принес не только ее, но и пять серебристых рыбин, увязанных вместе. Тетя Эарвен — из телери, и они с мамой близкие подруги, поэтому мы часто бываем в Альквалондэ, и телерийский король Ольвэ за обедом много раз угощал нас рыбой и крабами. Но я впервые вижу нолдор, которые тоже знают толк в рыбных блюдах. Правда, Майтимо объяснил, пока мы распаковывали тарелки и ложки, что его родители когда-то исходили весь Аман вдоль и поперек, поэтому научились ценить непривычную для нолдор еду. Рыба, запеченная на костре до хрустящей корочки — самое вкусное, что я ел за все наше путешествие. Когда тетя предлагает добавку, я уплетаю ее в два счета. — Кажется, у нас появился еще один мальчишка с аппетитом на двоих, — поддразнивает дядя Феанаро. Справившись с ужином, Макалаурэ объявляет, что готов изобразить что-нибудь несложное на арфе. — Если только кто-нибудь захочет послушать, — добавляет он. Мы торопливо собираем грязную посуду и снова рассаживаемся вокруг костра. Насытившись, я сразу начинаю клевать носом. Мы с Тьелкормо приваливаемся к Майтимо с двух сторон. Переглянувшись с ревнивым кузеном, я жду, что он опять будет злиться, но Тьелкормо просто улыбается и закрывает глаза. Вот же странный. Майтимо укутывает нас полами своего плаща, и я согреваюсь о теплый бок старшего. Дыхание у него ровное и спокойное, как плеск озерных волн о песчаный берег, и размеренно колотится сердце. Вспомнив, как сидел на коленях отца, когда мы слушали музыкантов вечерами в гостях у деда Финвэ, я немного боюсь, что опять затоскую по дому, но щека согревается теплом Майтимо, и мною овладевает сонное спокойствие. Я словно медленно дрейфую в озере, покачиваясь на волнах. Песня Макалаурэ колышется, как прибой. Это песня о прохладных водах Арды, утоляющих жажду и дарящих радость. Раненая рука ни разу не подводит моего кузена, мелодичная капель медленно наполняет озеро, гладкое, как стекло, и усыпляет меня.