Под гнетом беззаботных дней

На следующее утро я просыпаюсь от ощущения тепла на лице и, вздрогнув, открываю глаза. В окна струится золотой свет. На кровати сидит, подобрав ноги, Финдекано и смотрит на меня. — Тьелкормо, — окликает он своим тонким голоском, надоедливым, как жужжание комара над ухом, — у нас сегодня будут уроки? Во второй день недели отец всегда ждет меня в мастерской за час до полного расцвета Лаурелин. Похоже, теперь придется брать Финдекано с собой. Вздохнув, я скидываю одеяло. Вчера кто-то раздел меня и уложил в кровать, но я даже не помню, как заснул. — Будут, — отвечаю я холоднее, чем хотел. — Пойдем к отцу в кузню. — В кузню?! Не обращая внимания на перепуганного кузена, я натягиваю рабочую одежду, которую Атар оставил вчера на полу, когда разбирал наши дорожные вещи, и тут же с досадой замечаю, что Финдекано вырядился в белые штаны и длинную шелковую тунику. На вчерашней пирушке этакая красота пришлась бы к месту, но в мастерской от пышного наряда скоро останутся одни воспоминания. — Тебе что, больше надеть нечего? — хмуро бросаю я. — Нечего, — съежившись от стыда, признается Финдекано. Снова вздохнув, я беру его за руку и стаскиваю с кровати. — Идем завтракать, а то времени мало. Я проспал. Веду его на кухню. Там кто-то позаботился оставить нам корзину с хлебом и фруктами. Я заворачиваю припасы в две салфетки и вручаю кузену его порцию. — Держи. Перекусим на ходу. В Форменосе отцовская мастерская соседствует с кузней. В кузне темно — подмастерья еще не приступили к работе, хотя Аннавендэ с Ворондилом уже спорят о чем-то в одной из учебных комнат, — и зловеще вырисовываются в полумраке очертания молотов, клещей и заготовок. Попятившись, Финдекано натыкается на меня, и приходится снова взять его за руку. — Что ты как маленький, Кано. Нашел чего бояться. — Холодно. А раньше тут был огонь. Отвернувшись, чтобы он не видел, закатываю глаза — одна из моих дурных привычек, Атар терпеть не может, когда я так делаю. В дальнем углу кузни — дверь в мастерскую. Я нерешительно толкаю ее, ожидая, что отец уже здесь и ждет нас. Но никого нет. В комнате темно и пусто, пахнет годовой пылью и запустением. Пусты рабочие столы и верстаки: все чертежи и наброски мы увезли в прошлом году, покидая Форменос. На стенах висят пришпиленные отцом рисунки Нельо и Макалаурэ — прошлым летом они учились писать портреты и тренировались на нас и друг на друге. Рядом собственные рисунки Атара, такие живые, что кажется, будто нарисованные фигурки вот-вот сойдут с бумаги и затеют с тобой разговор: вот я сижу в круглом отцовском кресле с Карнистиром на руках; Амил размышляет над полуоформленной глыбой мрамора, смутно напоминающей Аулэ; Нельо спит щекой на раскрытой книге; Макалаурэ, рассеянно улыбаясь, перебирает струны арфы. В самом низу за кипой книг прячутся два портрета отца работы моих старших братьев. Они висят внизу, потому что незакончены — Нельо и Макалаурэ так и не нарисовали глаза. Я раздвигаю занавески, пропуская в мастерскую свет, и он отражается в склянках и разных мелких инструментах, которыми Атар и Нельо пользуются в работе. Поблескивают в воздухе пылинки. Вытащив из-под стола скамью, я киваю кузену: — Садись. Финдекано садится, опасливо озираясь, как будто в пустой комнате кто-то затаился и того гляди набросится на нас. Я с независимым видом сажусь на другой конец скамьи и заставляю себя расслабиться. У меня тоже сердце не на месте, но по другой причине: взгляд притягивает тяжелый замок на двери, которая прячет секреты отца, неведомые даже Амил. От этого замка мороз по коже продирает. Раньше я никогда не слышал, чтобы кто-то таил секреты своего ремесла. Ведь если нет нужды замыкать сердце, то зачем запирать двери, тем более от родных? Амил говорила, что Атар запирается в мастерской, потому что его разработки опасны, и нас с Карнистиром нельзя пускать, а то поранимся. Но я несколько раз слышал, как из-за этой двери доносился громкий голос отца, словно он сердился за что-то на Нельо — слов я никогда не мог разобрать, потому что торопился убраться подальше. Свет в окнах превращается в чистое золото. Теперь уже нет сомнений, что Атар опаздывает. — А что ты обычно делаешь в мастерской? — спрашивает Финдекано. — Чаще всего оправляю драгоценные камни или гравирую рисунки и надписи на металле. Что-нибудь простое, — отвечаю я и, встав со скамьи, выглядываю в окно. Дом молчалив и спит, как зверь в своем логове. Отца не видно. — Тебе нравится это ремесло? — Вовсе нет. — Но разве ты не хочешь стать настоящим мастером? Разозлившись, я резко оборачиваюсь. Финдекано замирает на самом дальнем от меня конце скамьи с таким видом, как будто хочет сложиться вдвое. — Твои вопросы когда-нибудь кончатся? — огрызаюсь я. — Конечно, я хочу быть мастером. Но скучная работа не по мне, я хочу быть кузнецом, как Атар. Это не одно и то же. Финдекано отворачивается и больше не произносит ни слова. Дверь в мастерскую распахивается, словно от порыва ветра, и входит отец. — Тьелкормо, Финдекано, простите, что заставил ждать, — без тени раскаяния здоровается он. Следом появляется сонный и бледный Макалаурэ. Рука у него примотана к груди — зрелище, ставшее для нас привычным в последние дни. — Я потратил время, разыскивая Нельо, — продолжает отец. — Но потом вспомнил, что он с утра собирался на охоту с сыновьями Веркатуро. Заметив на своем рабочем столе забытый сапфир, Атар берет его и начинает крутить в руках. Прошлым летом я огранил камень в форме звезды, кривоватой и неуклюжей. Подняв звезду к окну, Атар ловит лучи света, наблюдая, как они преломляются, бросая синие блики на стены мастерской. Быстро наигравшись, он роняет сапфир на стол и оборачивается; его нетерпеливый взгляд скользит по моей мятой рабочей одежде и изящной тунике Финдекано. — Надо показать Макалаурэ целительнице. Нельо на охоте, а матери слишком тяжело видеть, как страдают сыновья. Поэтому я отвезу его сам и вас, разумеется, беру с собой. Но лишать учебы не хочу. — Продолжая свою речь, Атар пересекает мастерскую и, остановившись у рисунков на стене, в поисках изъяна касается пальцем портрета Нельо, который написал когда-то сам. — Я прошу вас внимательно следить за тем, что делает Нимелиэ, и задавать ей вопросы. А на обратном пути расскажете, что нового узнали об искусстве врачевания. Эти сведения пойдут вам на пользу, потому что никогда не знаешь, что может случиться в пути. — Сняв портрет со стены, отец кладет его на стол, чтобы поправить на досуге. — А теперь бегом домой за плащами. Нерданэль тем временем оседлает ваших пони. Четверть часа спустя мы уже скачем по грунтовой дороге в Форменос. От нашего дома до городских ворот примерно полчаса езды. Макалаурэ, который едет с отцом на его вороном, с каждым шагом, приближающим нас к городу, выглядит все несчастнее и украдкой почесывает рану на плече. Атар не дает нам с Финдекано расслабиться, выспрашивая названия деревьев и трав, растущих на обочине. Сначала я не даю Финдекано времени подумать, и сразу выпаливаю ответы, но игра быстро надоедает, и я уступаю кузену очередь — пусть ломает голову сам. Лучше бы Макалаурэ скрасил нам дорогу песней, но не просить же его, когда он такой серый и измученный. Атар так крепко держит его за пояс, как будто боится, что он снова полетит с лошади и покалечит вторую руку. Ворота Форменоса, в отличие от Тириона, охраняются. Привратники вооружены луками и копьями. Чтобы успокоить потрясенного этим зрелищем Финдекано, отец объясняет, что предосторожность сохранилась с прошлых лет, когда в особенно холодные зимы и во время засухи в окрестностях города бродили голодные хищники. Макалаурэ рассказывал нам с Карнистиром истории и пострашнее, когда Нельо и родители не слышали. — Эти хищники кого-нибудь съели? — спрашиваю я. Атар молчит, а Макалаурэ встревоженно оглядывается на меня. Очевидно, он тоже вспомнил свою страшную сказку про двух мальчиков — светлого и темного — к которым ночью в детскую пробрались волки. Привратники, узнав отца, здороваются с ним и кивают нам. Форменос по сравнению со светлым Тирионом кажется мрачноватым и приземистым. Дома сложены из темного камня, которым богаты окрестные земли. Повсюду сады, но в них не растут нежные цветы юга, плющ и виноград, только кряжистые деревья и вечнозеленый кустарник. Северяне украшают их гирляндами из светящихся самоцветов. Вместо точеных мраморных чаш со струящейся водой, к которым мы привыкли в Тирионе, во двориках прячутся фонтаны, похожие на лесные водопады. Благодаря им улицы всегда полны музыкой журчащих вод. Целительница — сестра одного из наших вчерашних гостей-лордов. В последний раз мы были у нее в гостях несколько лет назад, когда Амил носила Карнистира, и с тех пор я всегда старался обходить ее стороной. Но Атар, судя по всему, не разделяет моих опасений. Он с легкостью находит маленький дом и, обогнув его, подводит нас к ограде, табличка над которой гласит: «Нимелиэ из Дома Кинжала, целительница». Атар помогает Макалаурэ спешиться, но не успеваем мы оставить верховых животных у ограды, пересечь дворик и позвонить в дверной колокольчик, как дверь открывается, и хозяйка спешит нам навстречу сама. На ней светло-бежевое одеяние — обычный наряд целителей. Нимелиэ невысокая, но очень деятельная женщина: все обычно спорится в ее опытных руках. — Прекрасно выглядишь, Феанаро, — произносит она вместо приветствия, подавая отцу руку. — Ты тоже, Нимелиэ, — отвечает Атар. — Нам с Нерданэль вчера тебя не хватало. — Дел было много, ты же знаешь, как оно бывает, — улыбается Нимелиэ и замечает позади Атара Финдекано. — Неужели это твой младший так подрос? — Нет, это племянник. Мы с Нельо взяли его на лето в ученики. А Карнистир еще совсем мал. Я бы сказал, что Карнистир немногим меньше этого хлюпика Финдекано, но понимаю, что лучше держать свое мнение при себе. — Я каждый раз теряюсь в догадках, чем ты кормишь сыновей — они растут такими крепкими, что просто диву даешься. — Нимелиэ переводит взгляд на нас с Макалаурэ. — Мой бедный Макалаурэ, я до сих пор не поздоровалась с тобой. А вот и малыш, которому я когда-то помогла появиться на свет. — Склонившись, она целует меня в лоб. — Твои глаза все такие же голубые, как были в тот день, Тьелкормо. Какие же они у тебя красавцы, Феанаро. Пойдемте-ка в дом. К сожалению, придется вам подождать. Весна в прошлом году выдалась славная, и теперь мы пожинаем ее плоды — многие семьи ждут прибавления. Когда вы пришли, я как раз беседовала с одной из будущих мам. — Тирион от вас не отстает, — на ходу замечает отец. — Будущей зимой у обоих моих сводных братьев родятся сыновья. — У маленького Арафинвэ будет сын? — ахает Нимелиэ. — В последний раз, когда я его видела — на вашей с Нерданэль свадьбе — он был еще совсем дитя, чуть старше Майтимо! И уже ждет сына… Чудеса! Полагаю, скоро и Майтимо станет отцом. — Надеюсь. Нимелиэ открывает дверь, и мы оказываемся внутри небольшого строения, отведенного хозяйкой под врачебные цели и состоящего всего из двух комнат. И сразу же встречаем ту леди, о которой говорила Нимелиэ. Живот у нее даже больше, чем был у Амил, когда она носила Карнистира. Поздоровавшись с ней, мы следуем за Нимелиэ в дальнюю комнату. — Я постараюсь не заставлять вас долго ждать, — обещает Нимелиэ. — Макалаурэ, будет проще, если ты пока снимешь тунику и бинты. Коротко улыбнувшись, целительница выходит и притворяет за собой дверь. Комната, где мы оказались, маленькая. Три стены увешаны полками и уставлены рабочими столами. Вдоль четвертой протянулась узкая длинная скамья. Макалаурэ садится на нее с несчастным видом, и отец начинает разматывать повязку. — Тьелкормо, Финдекано, не забудьте про вопросы, — напоминает он. — Я не хочу, чтобы день у вас прошел впустую. Мы с Финдекано обходим комнату, иногда привставая на цыпочки, чтобы заглянуть на полки. Там лежат рулоны бинтов и стоят многочисленные бутылочки, подписанные непонятными словами. Открыв одну, я принюхиваюсь — запах такой же, как у золотистого зелья, которое взрослые пили вчера вечером. Я подношу бутылочку к губам, чтобы попробовать, но строгий взгляд отца останавливает меня, поэтому я втыкаю пробку обратно и ставлю снадобье на место. На одном из столов мы находим целый набор таинственных инструментов, немного похожих на мамины для скульптур. Я беру маленький ножичек, чтобы попробовать остроту на палец, но вовремя спохватываюсь, что Атар за это тоже не похвалит. Поэтому я проверяю ножичек на своей тунике и, убедившись, что ткань расходится от легкого нажатия, оборачиваюсь к отцу, который уже расшнуровывает тунику Макалаурэ. — Атар, а для чего этот ножик? При виде ножа у Макалаурэ вытягивается лицо. — Атар… — еле слышно выдавливает он. Даже не верится, что это голос принадлежит моему звонкоголосому брату. Отец прижимает его голову к груди. — Не волнуйся, Макалаурэ, все будет хорошо. Никто не станет тебя мучить, — говорит он и бросает на меня предостерегающий взгляд, безмолвно приказывая положить нож на место. Я послушно кладу его на стол. — Атар, мне здесь не нравится, — тихо признается Макалаурэ. — Ходить к целительнице — всегда мало приятного, сынок, но что тут поделаешь. Если будет больно, просто сожми мою руку изо всех сил. — Ну да, плечо я уже вывихнул, теперь осталось только искалечить лучшего мастера нолдор, и буду совсем молодец, — слабо улыбнувшись, шутит Макалаурэ. Атар осторожно снимает тунику через голову Макалаурэ, стараясь не беспокоить раненую руку, а потом приглаживает его растрепанные волосы. — Ерунда, с меня не убудет. Ваша мама до сих пор не искалечила, хотя держалась за эту руку все четыре раза во время родов. На другой день я даже мог поработать в кузне. И кстати, ей всегда нравилась Нимелиэ. У этой женщины легкая рука. Знаешь ли ты, Тьелкормо, что Нимелиэ помогла тебе появиться на свет? Для меня это новость. Я слышал, что маме пришлось со мной нелегко и боялись даже, что придется делать разрез, как иногда поступают, чтобы спасти кобылицу и жеребенка. Я узнал об этом случайно, в прошлом году, когда подслушал разговор Атара с дедом Финвэ. Нерданэль была в опасности, добавил тогда отец, и по его вымученному голосу я понял, что мое рождение и для него стало тяжелым испытанием. И могло случиться, что Атар и Амил больше не смогли бы иметь детей, а что бы я делал без Карнистира? Я родился в Форменосе, ровно через год после зачатия (Нельо — на берегу реки, Макалаурэ — во дворце у короля Финвэ, а Карнистир — дома в Тирионе, и все они, кроме Макалаурэ, появились на свет чуть раньше срока). Выходит, первыми ко мне прикоснулись нежные руки целительницы, недавно пожимавшей руку отца. Открывается дверь, и заходит Нимелиэ. Присев на скамью, она с мягкой улыбкой просит отца и Макалаурэ рассказать, как все случилось. Мы с Финдекано стоим в сторонке, облокотившись о рабочий стол, и прислушиваемся, делая вид, что не замечаем друг друга. Макалаурэ повторяет историю своего неудачного падения, вот уже который день мучающую мое воображение. Я гадаю, выдаст он меня на этот раз или нет, но Макалаурэ опять обходит мою оплошность стороной. Только это не радует, потому что раскаяние мучает меня по-прежнему. Видеть не могу, как он сидит тут, бледный и несчастный. Но даже если бы он сказал, что тогда? Дождавшись, когда договорит Макалаурэ, Атар начинает описывать, как выглядело плечо, когда он его осмотрел. — Хотя рана была глубокая, кровоточила она не сильно, — рассказывает он тем же принужденно-спокойным голосом, каким говорил тогда с дедом Финвэ. — Но когда я нажал на плечо, то почувствовал, что кости сместились. Я постарался осторожно вправить вывих, но, должен признаться, действовал недостаточно решительно. Сыну было очень больно, и я боялся сделать хуже. Рука до сих пор его не слушается, и рана беспокоит. Убрав волосы Макалаурэ, Нимелиэ начинает ощупывать плечо. Он кусает губы и иногда чуть сильнее сжимает руку Атара, но молчит. — Вы наносили лечебный бальзам? — спрашивает целительница. — Не меньше четырех раз в день, — подтверждает отец. Я слежу за руками Нимелиэ, не разрешая себе отворачиваться. Мне уже приходилось видеть кровь раненого зверя во время охоты, но когда страдает брат — это совсем другое. Если бы не я, он бы не сидел сейчас здесь, прерывисто дыша от боли каждый раз, когда Нимелиэ нажимает на зашитую рану на плече. Можно сколько угодно притворяться, что ему не больно, ничего от этого не изменится. Будь я малявкой, как Карнистир, уже ревел бы из-за упрямого брата, который воображает, что он для этого слишком взрослый и храбрый. — Кто накладывал швы, Феанаро? Твоя жена? — осведомляется Нимелиэ. — Я сам, — сознается отец. Нимелиэ одобрительно кивает. — Отличная работа. Вполне достойная сына Мириэли. Мы встревоженно смотрим на отца, ожидая его реакции — даже Макалаурэ на время забывает про больное плечо — потому что за пределами семьи никто не упоминает имя матери Атара. Но отец принимает слова целительницы на удивление спокойно. — Имея четырех сыновей, поневоле научишься держать иглу в руках, — замечает он. — Но одно дело штопать одежду, другое — зашивать рану собственному ребенку. — Тяжело, не спорю, — сочувственно кивает Нимелиэ. — Много смелости нужно, когда это кто-то близкий и родной. Она становится перед Макалаурэ и, взявшись за больную руку, начинает сгибать и поворачивать ее в разных направлениях. — Макалаурэ, скажи, если… — Нимелиэ тянет руку на себя. — Ай! — вскрикивает Макалаурэ. — Можешь не говорить, я все поняла, — успокаивающе погладив по руке, произносит она. — Уже все. Ты молодец. Оставив в покое руку Макалаурэ, Нимелиэ подходит к столу и, подвинув нас с Финдекано, достает с полки несколько баночек и бутылочек — в том числе ту, из которой я хотел отпить, — и бинты. Вблизи ее светлое платье источает чистый и нежный аромат, что-то вроде лаванды. Мимоходом целительница проводит рукой по моим волосам, и я ощущаю легкость ее руки, о которой говорил отец. — Моего вмешательства здесь не требуется, Феанаро, ты все сделал правильно. Вывих вправлен, не волнуйся. Плечо болит и не слушается, потому что при падении мышцы и связки растянулись, и теперь остается только наносить бальзам и ждать, пока все окончательно пройдет. Время лечит, но лучше пока поберечь эту руку, не нагружать. Можно делать теплые компрессы, а перед сном растирать согревающей мазью — вот этой, в синей банке, — тогда связки заживут быстрее. Если будет сильно болеть, можешь дать ему несколько капель из этой бутылочки, — она показывает отцу склянку, на которую я положил было глаз, — это снимет боль. Сейчас я зафиксирую плечо, и можете отправляться в обратный путь. Обойдя вокруг скамьи, Нимелиэ снова встает за спиной у Макалаурэ. Он с притворным безразличием искоса подглядывает, как она разматывает скатку бинта; Нимелиэ, поймав его взгляд, успокаивающие улыбается: — Не бойся, милый. Больно не будет. Затем кивает отцу: — Феанаро, смотри внимательно: вот так надо будет перевязывать ему плечо каждый день, не меньше недели. Атар внимательно смотрит, как Нимелиэ привычными плавными движениями перебрасывает петли бинта то через плечо, то через грудь Макалаурэ, укладывая витки краями друг на друга; его ладонь по-прежнему лежит в руке сына. *** Пока отец помогает Макалаурэ одеваться, Финдекано выполняет поручение, задавая Нимелиэ вопросы. Я подпираю стенку, уговаривая себя присоединиться к кузену, но на самом деле жду, пока Атар закончит и отойдет, чтобы забрать снадобья у Нимелиэ. Дождавшись, я забираюсь на колени к Макалаурэ и утыкаюсь лицом ему в шею. — Прости меня, прости, — шепчу я и обнимаю его очень осторожно, чтобы не повредить раненому плечу, но брат в ответ обхватывает меня обеими руками, не обращая внимания на боль. — За что простить, малыш? — спрашивает он. — Из-за меня ты упал! — всхлипываю я. — Тссс, — он гладит меня по волосам. — Пусть это будет секрет, Тьелкормо. Мы сохраним его до конца Арды. — Я слышу по ласковым ноткам в голосе, что он меня не винит, и из-за этого слезы еще сильнее катятся у меня из глаз. Поцеловав меня в кончик уха, Макалаурэ шепотом добавляет: — Не плачь, братишка, а то кто-нибудь догадается. *** По пути домой отец проверяет, как мы выполнили его задание. — Чему вы научились сегодня? — спрашивает он. И я предоставляю Финдекано отвечать первому. Кузен так оживленно берется пересказывать Атару все, что узнал от целительницы, что я не верю своим ушам. Впервые слышу, чтобы этот недотепа, который все время прячет глаза, говорил таким ясным и звонким голосом. Финдекано рассказывает про баранье сердце в склянке, которое показала Нимелиэ, и про трубочку, с помощью которой можно слушать биение сердца. — Госпожа Нимелиэ сказала, что, если я приложу ее к животу Амил, то смогу услышать, как бьется сердце брата. Я думал, что Финдекано на этом закончит, потому что, когда он описывает что-то, то обычно не вникает в суть. Но он добавляет, что Нимелиэ научила его различать два разных сердцебиения. У сердца две половинки, и каждая сжимается сама по себе, гоняя кровь по нашему телу. — Сердце толкает в сосуды кровь, поэтому они и пульсируют, — заключает Финдекано. Атар одобрительно кивает. — А теперь скажи, Кано, — начинает отец, хитро посматривая на моего кузена краем глаза — как в кузне, когда придумает нам с братьями каверзный вопрос. — Можно ли на самом деле разбить сердце? Никто, кроме меня, не замечает, что у отца, словно невзначай, срывается с языка прозвище, которое придумал Нельо. Но у меня от этой обмолвки жжет в груди, как будто я хлебнул кипятка, не остудив его заранее. — Конечно, нет! — фыркнув, отвечает Финдекано. — Сердце и душа — это совсем разное. — Очень хорошо, Финдекано, — снова кивает отец, и в ответ на искреннюю похвалу кузен вспыхивает от радости. Я с упавшим сердцем жду, когда придет моя очередь. — Тьелкормо, а что выучил ты? — спрашивает отец. Я открываю рот, но, против обыкновения, не могу вымолвить ни слова. Не дождавшись ответа, Атар переводит на меня взгляд. — Что ты выучил, Туркафинвэ? — требовательно повторяет он, и я морщусь, но не могу выдавить ни звука. — Ты задавал вопросы Нимелиэ? В голосе отца появляется нетерпение. Теперь достаточно обронить неверное слово или затянуть молчание на лишнюю секунду — и нетерпение перерастет в гнев. — Ты задавал вопросы? — настаивает он. Я опускаю глаза на холку пони, наблюдая, как он покачивает головой, переступая копытами. — Нет, — наконец, произношу я. — Ты забыл? Я мотаю головой. — Я тобой недоволен, — холодно заключает отец. — Ты бездарно потратил день. Завтра вместо урока верховой езды будешь читать трактат об искусстве целительства. Не ожидал от тебя, Туркафинвэ. После этих слов я понимаю, что, хотя мой секрет надежно хранит Макалаурэ, наказание все равно меня нашло.