Под гнетом беззаботных дней

Гонец сводного брата является в неудачный час, когда я совершенно завален работой, и от подсчетов зерна в городских амбарах того и гляди разболится голова. Слуга представляет гостя, но незнакомое имя благополучно пролетает у меня мимо ушей, теряясь среди бесконечных цифр и списков. Я что-то отвечаю, не отрывая глаз от свитка, и гонец, правильно истолковав мои слова как приглашение, заходит в комнату. На его одежде нет никаких знаков отличия, но по смуглому лицу и раскатистому низкому голосу, который я услышал еще из холла, нетрудно угадать жителя Форменоса. На поясе в простых кожаных ножнах лежит кинжал, покрытый изящной гравировкой. Одежда совсем простая, но форменосец ведет себя так непринужденно, что я невольно зачарован ловкими движениями его рук, когда он снимает с плеча и расстегивает почтовую сумку, и прихожу в себя, лишь когда передо мной на стол ложатся письма. — Лорд Феанаро просил распечатать его письмо первым, — говорит он. Я благодарю очень сдержанно, но мои слова все равно звучит приветливее утяжеленной северным акцентом речи гостя. Между нами как будто легла игровая доска, и каждый игрок сделал свой первый ход. Все знают, что Куруфинвэ никогда ни о чем не просит. Я жестом указываю на кувшин с травяным отваром, и форменосец кивает: «Благодарю, мой лорд», но не двигается с места. Наступает неловкая пауза, и, увидев, что гость ждет, когда я разолью отвар в чаши, я сам берусь за кувшин и добавляю меда. Предложив форменосцу присесть, я возвращаюсь за стол. — Располагайся, отдохни немного. Есть ли новости с севера? Взяв чашу и громко отхлебнув, мой гость усаживается в кресло и начинает рассказывать — по большей части о своих местных мастерах и лордах, имена которых мне ни о чем не говорят. Я разглядываю письма. Разбирает желание отложить послание Куруфинвэ подальше, выпроводить гостя за дверь и наконец прочитать, проглотить письмо сына. Как же я по нему скучаю. Но гонец брата не сводит с меня глаз, и поневоле приходится обуздать свое нетерпение. Кроме послания Куруфинвэ и писем Финдекано для меня и Анайрэ есть еще два письма, написанных Нерданэль и Майтимо. Майтимо всегда присылает хотя бы несколько строк, и меня каждый раз покоряет его учтивость в подобных делах. До сих пор не могу понять, как Куруфинвэ мог воспитать такого достойного сына. Мой гость между тем переводит разговор на погоду. Я узнаю, что лето на севере выдалось дождливым, и для некоторых зерновых это плохо, но для других только на пользу. — Ночи особенно холодные, — сетует он. — Мы боялись, что поля покроются инеем, но к счастью обошлось. Я вежливо киваю, мечтая перемахнуть через стол и встряхнуть невозмутимого собеседника — может, тогда он наконец расскажет, чем занимается мой полубрат. Иногда я думаю: какой же я был глупец, что отдал сына в обучение Куруфинвэ! Ведь от этого невежи неделями весточки не дождешься — он всегда был очень скрытным. Подождав, пока гость сделает паузу, чтобы отхлебнуть, я привстаю и спрашиваю: — Что слышно о моем сводном брате Куруфинвэ? — Ничего нового, мой лорд, — отвечает он. Чего и следовало ожидать. Я со вздохом опускаюсь обратно в кресло. Конечно, Куруфинвэ и не подумал передать что-то на словах. В конце концов кто как не он в один прекрасный день пропал без вести, а потом привел во дворец рыжеволосую жену с младенцем, когда мы еще и подумать не могли, что он помышляет о браке. Наконец осушив чашу последним глотком, мой гость встает. — Прошу прощения, мой лорд, я должен передать письма лорду Арафинвэ и заехать в Гавань. Мои услуги больше не нужны? Я чуть было не поддаюсь искушению нагрузить посланника какими-нибудь пустяковыми поручениями и держать при себе до тех пор, пока Куруфинвэ не явится сюда сам и не привезет мне сына обратно. Но не позволяет совесть. Я встаю проводить гостя. — Благодарю за письма и вести с севера. — Не стоит благодарности, мой лорд. — Передай от меня привет брату, — добавляю я и, только когда гонца уже и след простыл, понимаю, что нужно было сказать «сводному брату». Теперь скорее всего мой привет получит Арафинвэ, который и так собирался со мной ужинать, а Куруфинвэ опять решит, что я не передал ему ни слова. Я снова вздыхаю и возвращаюсь к работе, надеясь, что Куруфинвэ забудет об этой промашке к тому времени, как вернется в Тирион, и не расскажет о ней отцу. Письма так и лежат на столе поверх груды исписанных свитков. Красная восковая печать Куруфинвэ будто полыхает огнем, требуя, чтобы я ее сломал и прочитал очередное, наверняка продиктованное сквозь зубы, послание. Я невзлюбил эту печать с первого взгляда, потому что именно такую выбрал бы себе сам. Восьмиконечная звезда — простой и ясный символ, как нельзя более подходящий принцу нолдор. Сделав над собой усилие, я отодвигаю письма в сторону. Не могу себя заставить читать сухое послание Куруфинвэ — даже ради того, чтобы потом увидеть долгожданное письмо сына. Хорошо мне знакомый легкий стук в дверь снова прерывает работу. — Входи, отец! — вскочив из-за стола, я спешу навстречу, чтобы поцеловать его. — Приятная встреча! Ты рано. Сегодня Атар хотел на время отложить все дела, и на мой вопрос, как мы будем целый день обходиться без короля, только рукой махнул: — О, если кому-то понадобится совет, пусть идут прямиком к тебе. Мы с Индис целую вечность не встречали утренний расцвет Лаурелин вдвоем. Я давно знаю, что родители мечтают зачать еще одного ребенка. Атар будто не хочет признавать, что огонь его первенца не только отнял жизнь у Мириэль Сериндэ, но и подорвал его собственные силы, и осталось мало надежды, что у него будут другие дети, кроме трех сыновей. Не желая огорчать отца своими мыслями, я опускаю глаза, когда он целует меня. — Ко мне приходил посланник с письмами от Феанаро, — сообщает отец. — Да, я их тоже получил. — Значит, уже знаешь, что Финдекано прослыл на севере героем? Атар переводит лукавый взгляд с моего потрясенного лица на стопку нераспечатанных писем. — Я… еще не успел прочесть, — запинаясь, произношу я. — Что ж, может, теперь-то прочтешь? — улыбается отец, и я бросаюсь к столу так поспешно, что ударяюсь об угол ногой, но впопыхах даже не замечаю ушиба. *** «Приветствую тебя, Нолофинвэ. Надеюсь, что письмо застанет тебя и твою семью в добром расположении духа. Как и обещано, пишу об успехах Финдекано за последние несколько недель. Майтимо тоже собирался написать, поэтому не буду распространяться об их совместных занятиях. Почерк Финдекано поначалу был ужасен, но после нескольких уроков племянник проявил кое-какие задатки и, возможно, когда-нибудь научится писать разборчиво и красиво. За последние семь недель он выучил тридцать девять стихотворений и пять, неожиданно, сочинил сам. Недавно они с Тьелкормо начали переписывать и иллюстрировать книгу о Великом Походе. Дело движется медленно, но полагаю, к концу лета книга будет закончена, и это занятие пойдет на пользу им обоим. Занимаясь с Финдекано, я сразу понял, что ты совершенно не уделял внимания его физической подготовке, если не считать верховой езды. Он попросту не знал, как держать в руках меч и лук. Мы с Майтимо взялись хотя бы отчасти исправить эту оплошность и начали обучать его борьбе, метанию ножей и чтению следов. Об успехах говорить еще рано, но продвижения заметны. Не забыли мы и о верховой езде: сейчас Финдекано тренирует прыжки через низкие препятствия, и, после того, как я заметил у них с Тьелко плохую посадку, они оба занимаются выездкой. По словам Нерданэль, скульптура дается Финдекано хорошо, и рисует он уже заметно лучше. С ювелирным мастерством дела обстоят не так хорошо, как я хотел бы, поэтому уроков будет больше. Однако к науке о металлах у твоего сына сердце не лежит — он постоянно витает в облаках вместо того, чтобы вникать в дело. Будить его интерес мне некогда, поэтому я поручил это Майтимо. Надеюсь, в следующем письме новости будут лучше. Также должен сообщить, что после несчастного случая в кузне Финдекано пытался вместе с Тьелкормо сбежать из дома. Как потом стало известно, он это сделал, чтобы поддержать моего сына, когда тот был в отчаянии. За ними увязался Карнистир. Мы хватились беглецов только к вечеру, и, чтобы их найти, пришлось звать на помощь Оромэ и его гончих. Но не спеши ругать сына — когда на детей в горах напала волчица, потревоженная выходкой Карнистира, Финдекано заслонил его собственным телом, забыв об опасности. Поэтому — слава Финдекано за его храбрость и находчивость — в счастливый час он решил последовать за Тьелко. И можешь спать спокойно — Финдекано остался цел и невредим, если не считать нескольких синяков и царапин. Жди в скором времени письма с более подробным рассказом об учебе. Финдекано собирается написать тебе и Анайрэ, поэтому я предупредил, чтобы он не упоминал в письме матери о происшествии с волком. Решай сам, рассказать ей или нет. Благополучия тебе и твоему дому. Твой родич, Куруфинвэ Феанаро Финвион». *** «Дорогой отец, Надеюсь, что у вас с мамой в Тирионе все хорошо. Мне очень нравится жить в Форменосе. Я много учусь, хотя все время скучаю по вам и по деду Финвэ, бабушке Индис, дяде Арафинвэ и тете Эарвен. Надеюсь, что младший брат и маленький кузен тоже чувствуют себя хорошо. Майтимо говорит, что старшим быть здорово, и мне понравится, но вот Карнистир чуть что сразу плачет и постоянно бедокурит. Хорошо бы брат оказался не таким. Хотя Майтимо уверяет, что младшим все прощаешь и любишь, несмотря ни на что. Может и я так смогу. Я уже многому научился. Больше всего люблю заниматься историей с Майтимо и скульптурой с тетей Нерданэль. Еще мне нравится ездить верхом с дядей Феанаро. Он говорит, у меня неплохо получается. Я много читаю. Дядя обещал дать с собой несколько книг по истории, когда вернемся в Тирион. Недавно я узнал, что дед Финвэ целых двести лет путешествовал по Внешним землям, прежде чем попасть в Аман, представляешь? Но ты, наверное, и сам знаешь. Можно, я следующим летом опять поеду в Форменос? Дорога до Форменоса длинная, зато в пути нам было некогда скучать. Задержались мы из-за того, что Макалаурэ упал с лошади и сильно ударился о камни. Дядя сказал, что у него было выбито плечо (не знаю точно, что это значит). Но он уже поправился. Макалаурэ добрый. Я люблю, когда ему поручают за нами присматривать, хотя он все время занят музыкой и сочиняет песни. Когда отец разрешил ему не работать в кузне, у него появилось больше свободного времени, но теперь большую его часть он тратит на письма девушке из Альквалондэ. Майтимо встречается с Аннавендэ, ученицей дяди Феанаро. Со мной она почти не разговаривает, а вот с Майтимо — даже очень. Они постоянно запираются вдвоем в библиотеке. Я люблю Майтимо больше всех. Но когда я ему признался, что он мой лучший друг, он ответил, вот погоди, родится брат — он и станет твоим лучшим другом. Майтимо прекрасный учитель, даже лучше, чем дядя Феанаро. Если я чего-то не понимаю, он объясняет заново сколько хочешь раз подряд. Вдобавок из-за того, что я сплю на одной кровати с Тьелкормо, мне часто не спится (он постоянно пинается), и я ухожу в спальню к Майтимо, и мы вместе поем песни, пока я не усну. После того, как я закрыл Карнистира от волчицы, Майтимо назвал меня очень храбрым. Но я не верю. Какой же я храбрец? Разве этого довольно, чтобы зваться храбрецом? Зато после того случая мы узнали, что Тьелкормо умеет разговаривать с животными. Оказывается, он всегда умел, просто ему никто не верил. Как-то раз он сказал, что птицы залетают к нам в комнату, потому что он просит их приносить весточки из города, но я решил, что он шутит. Я очень скучаю по тебе, Атар, и хочу скорее вернуться домой, хотя в Форменосе очень хорошо. Если будет время, напиши мне ответ, пожалуйста. С любовью, твой сын, Финдекано». *** «Дорогой дядя, Пользуясь случаем, шлю привет от меня и братьев. Всяческих благ тебе и твоему дому. Все ли хорошо у тети Анайрэ? Финдекано вне себя от нетерпения, ждет не дождется, когда увидит братишку, хотя и потряхивает его немного — очевидно нагляделся на проделки Карнистира и волнуется о том, что его ждет впереди. К слову сказать, не могу нарадоваться успехам Финдекано. Он очень старается и схватывает все на лету, особенно уроки истории. Если что-то непонятно, то, бывает, подходит ко мне после занятий и расспрашивает. Учить его — одно удовольствие. Я с радостью продолжу занятия осенью и зимой, если ты не против. Отец говорит, что написал о недавнем подвиге Финдекано. Наверняка написал очень кратко — такой у него характер. Поверь, вся моя семья искренне благодарна Кано — ведь если бы не его храбрость и находчивость, что стало бы с Карнистиром? Не знаю, благодарить за это воспитание, или эта храбрость врожденная, но ты, должно быть, невероятно гордишься сыном. Что тут скрывать, я и сам им горжусь, хотя Кано мне не сын, а кузен. Но понимаю, что мои чувства не идут ни в какое сравнение с отцовскими. На этом позволь попрощаться. Прошу, передай от меня привет тете Анайрэ. Благополучия тебе и твоему дому. С уважением, Нельяфинвэ Майтимо Руссандол». *** Ровно через четверть часа после Смешения Света, как раз когда повар ставит на стол супницу и корзинку с хлебом, в саду появляются Арафинвэ и Эарвен. Брат радостно бросается ко мне в объятия, хотя мы уже виделись мимоходом утром и в полдень у фонтана отца. Следом я попадаю в объятия Эарвен. Ее серебристые волосы сияют, серые глаза лучатся теплом — Эарвен удивительно похорошела с тех пор, как узнала, что ждет ребенка. Отпустив меня, она находит руку мужа и обменивается с ним горячим поцелуем, и я чувствую себя немного лишним — неужели они не могли подождать, пока мы отужинаем? — Ах, — вздыхает Арафинвэ. — Кажется, я уже готов обойтись без ужина. Неси свой суп обратно, брат. Я переглядываюсь с поваром и качаю головой, прося его не обращать внимания на шутки Арафинвэ. Анайрэ уже ждет нас за столом. — Сын полночи не давал мне уснуть, — делится с ней Эарвен. — Ему словно не терпится на волю. — И поэтому мы не спали все втроем, — подхватывает Арафинвэ и, залпом осушив полбокала вина, оборачивается ко мне. — Можно позавидовать моей бодрости, не правда ли, брат? Я отвечаю суровым взглядом и сажусь во главе стола. Анайрэ, сдержав смех, тоже делает строгое лицо, но тут же с улыбкой передает Эарвен хлеб: — Это тебе, дорогая. Хлеб испечен по особому рецепту — если его есть, когда ждешь дитя, то будет легче в родах. Я узнала этот секрет, когда носила Финдекано. При слове о родах сияющая улыбка Арафинвэ немного меркнет, и я ощущаю укол жалости. На прошлой неделе брат зашел в мой кабинет без стука и, ни слова не говоря, уселся на край стола — ненавижу, когда он так делает, но отучить никак не могу. И не успел я возмутится, как он без предисловий выпалил, что очень волнуется о будущих родах Эарвен. — Она хочет позвать на помощь мать и сестер, а я бы с радостью пригласил и вас с Атаром. Знаю, это не делает мне чести, но я места себе не нахожу. И я невольно подумал, что в таком случае лучше позвать Куруфинвэ — он-то пережил рождение четверых сыновей, а своего первенца принял сам на берегу какой-то Эру забытой северной речушки. Когда я узнал об этом, долго не мог решить — то ли завидовать, то ли ужасаться. Сам я во время рождения Финдекано едва дышал и насилу вспомнил, что рассказывала нам целительница о потугах и схватках. Если бы я в одиночку принимал роды у Анайрэ, боюсь, мы бы так и не встретились с Финдекано. Когда Куруфинвэ принес Майтимо в дом Атара, мне было шестнадцать, и я еще надеялся, что полубрат ответит на мое детское обожание. Держась за отцовскую руку, я внимал каждому слову Куруфинвэ и восхищенно разглядывал рыжеволосого младенца у него на руках, похожего на своего родителя как две капли воды. Атар спросил — где Куруфинвэ научился принимать детей? Ведь он ушел из дома еще до того, как родились мы, младшие. Куруфинвэ пожал плечами: «Ведь я сумел зачать сына, значит, мое дело помочь ему появиться на свет». Выйдя из задумчивости, я поднимаю глаза от тарелки и натыкаюсь на странный взгляд Арафинвэ. Анайрэ с Эарвен все еще разговаривают, обсуждая будущее рождение сыновей и, чтобы заглушить их беседу, Арафинвэ быстро произносит: — Сегодня я получил письмо от Феанаро. Я молча втыкаю вилку в салат. В голове всплывают сухие слова утреннего письма. Подробный перечень уроков Финдекано с указанием промашек и скупая похвала его редким успехам. Да в моих рабочих отчетах и то больше жизни! Арафинвэ наверняка получил письмо в два раза длинней, полное новостей и семейных баек — Куруфинвэ всегда поддавался обаянию моего младшего брата и не замечал моего молчаливого обожания, которое уже давно кануло в прошлое. — Мне тоже принесли письмо, — наконец произношу я и отправляю вилку в рот. — Знаю, ты ведь передал мне привет с гонцом. Кстати, я просил его передать привет Феанаро от нас обоих. — Я оговорился. Хотел, чтобы он передал привет полубрату. — Ты слишком часто оговариваешься, Нолофинвэ. — По крайней мере, я делаю это не нарочно, — хмуро отзываюсь я. Потянувшись, он снимает листик салата с моего подбородка. — Кажется, я догадался, почему вы так не ладите с Феанаро. Я бы с радостью сделал вид, что ничего не слышал, да и пора уже приносить второе, но Арафинвэ так явно ждет вопроса, что я со вздохом сдаюсь. — И почему же? — Вы слишком похожи, — уверенно заявляет он, и, не дав мне возразить, продолжает. — Оба гордецы, каких поискать. Вас проще разорвать на куски, чем заставить извиниться друг перед другом. Вечно придираетесь к словам и всюду ищете оскорбление. Скажет Феанаро «доброе утро» — и ты решишь, что он похваляется. Промолчит — подумаешь, что он делает вид, будто не замечает тебя. Но посмотри на меня. Ведь ты меня любишь? И Феанаро тоже. Так почему вы так плохо ладите друг с другом? В наших жилах течет одна и та же кровь, просто я не принимаю близко к сердцу каждое слово, брошенное сгоряча. А я наслушался от вас обоих достаточно, уж поверь. — Разве я хоть раз тебя задел? — ошарашенно спрашиваю я. — Хм, помнишь, на днях я заглянул к тебе в кабинет, а ты столкнул меня со стола прямо на пол? Я же не возмутился? — Ну и что, что столкнул! Я много раз повторял — стучи, перед тем, как войти. И что за манера сидеть на столе! Ты смазал на свитке чернила. — Вот видишь, какой-то свиток тебе дороже собственного брата, — похлопав меня по плечу, немедленно отвечает Арафинвэ. И, не замечая моего искреннего негодования, тут же склоняется над тарелкой и начинает выбирать оттуда красные листья своего нелюбимого салата-латука. Арафинвэ уже повзрослел, женился и стал отцом, но, глядя на него, я до сих пор вижу мальчишку, который болтал ногами за ужином. Закончив с салатом, брат тянется за клубникой: — Кстати, Феанаро рассказал тебе о неожиданно открывшемся таланте Тьелкормо? — Куруфинвэ никогда не рассказывает мне сверх необходимого. Но об этом упомянул Финдекано. — Мне всегда казалось, что в Тьелко есть что-то от синдар, — замечает Эарвен. — С виду он похож на ванья, но способности и правда словно пришли от синдар, — соглашается Арафинвэ. — А характер достался нолдорский, — прибавляю я. — А точнее, отцовский. — Не торопись винить одного Феанаро, — улыбается Эарвен. — С тех пор, как я повидала рассерженного Финвэ, ни минуты не сомневаюсь, откуда твой полубрат унаследовал свой горячий нрав. Анайрэ поднимает глаза, и мы с любопытством ждем, что она скажет. Моя жена молчалива, и характер у нее еще спокойнее, чем у матери, но она никогда не бросает слов попусту. — Мне доводилось знать Мириэль Сериндэ в те дни, когда она еще не была замужем за твоим отцом, Нолофинвэ, — произносит она. — И, храни ее Намо, хотя талантливее женщины не было и не будет в Валиноре, но упрямства ей было не занимать. Анайрэ склоняет голову в знак уважения к ушедшей, и на минуту повисает тишина. В нашем доме редко упоминают имя Мириэль. — Мириэль Сериндэ… — тихо и с каким-то благоговением повторяет Арафинвэ. Словно в ее имени таится сила, как в именах Валар. Мы с Арафинвэ не знали мать Куруфинвэ при жизни, а после смерти она осталась для нас молчаливым упреком. Одно лишь упоминание о ней заставляет меня снова и снова сомневаться в законности брака родителей. По рукам пробегают мурашки. — Феанаро похож на нее, верно? — развеивает холодок Арафинвэ. Мы вопросительно смотрим на Анайрэ. Только она видела мать Куруфинвэ до того, как она ушла в Чертоги Мандоса. Нас тогда еще на свете не было. Анайрэ некоторое время молчит, помешивая салат вилкой. — Да, похож. Мириэль была красавицей. Я отодвигаю тарелку. Аппетит безвозвратно потерян. *** Анайрэ — старшая дочь одного из друзей отца. Когда я родился, она уже давно была взрослой, но еще ни с кем не обменялась кольцами. Молчаливая и сдержанная Анайрэ была совсем не похожа на бойких, острых на язык девушек Тириона. У нее не было ни малейшей склонности к рукоделию, зато тянуло к музыке и поэзии, как ваньяр. Поэтому, наверное, и друзей она выбирала из этого народа. Но друзья оставались друзьями, а любви так и не было, и Анайрэ долгие годы жила незамужней девушкой в доме отца. Впервые я ее встретил, когда мне было пять лет, и во дворце отмечали мой день зачатия. По этому случаю отец потребовал, чтобы Куруфинвэ явился на праздник и присматривал за мной. Судя по всему, полубрат охотнее пошел бы гулять под проливным дождем. Куруфинвэ выглядел уже взрослым юношей, хотя ему исполнилось всего тридцать три. Ради праздника ему пришлось на время оставить учебу у Аулэ. Помню его сильные руки, держащие меня — они казались еще сильнее отцовских. Я по очереди показывал на танцующих гостей и спрашивал у Куруфинвэ их имена. Мне нравилось слушать его голос. Сейчас я понимаю, что был ему обузой: он рвался обратно в Чертоги Аулэ. Анайрэ не танцевала и сидела одна, но, заметив Куруфинвэ, подошла к нам. — Феанаро, ты доволен вечером? — спросила она и попыталась его поцеловать, но Куруфинвэ мотнул головой, и одна из его косичек скользнула по моему плечу, а поцелуй Анайрэ пришелся ему в щеку. — Этот мальчик — твой брат? — продолжила она, не дожидаясь ответа. — Только наполовину, — поправил он, и я, несмотря на то, что был мал, заметил, как он подчеркнул это слово. Теперь я знаю: «наполовину» — значит «меньше, чем брат». — Какой красивый, — восхитилась она. — Позволь, я подержу? Я перешел из сильных рук Куруфинвэ в ее хрупкие руки и растерялся, ощутив незнакомый аромат, но тут она плавно закружилась под музыку, словно ладья, скользящая по волнам, и это успокоило меня. Я прижался к нежной, пахнущей цветами груди, и Анайрэ рассмеялась и еще быстрее закружилась в танце. Тогда я тоже рассмеялся и обнял ее за шею. Думаю, тогда-то я и полюбил Анайрэ. А потом узнал, что ее прочат в жены полубрату. Вслух об этом не говорилось, ведь каждый выбирает себе пару сам, но Анайрэ все чаще стала обедать с нами и за столом частенько садилась рядом с Куруфинвэ. И Атар говорил об этом так, будто все уже было решено. «Вы обвенчаетесь в Чертогах Манвэ, как только ты повзрослеешь, Феанаро, и тогда ты уже в юные годы станешь отцом». Куруфинвэ отмалчивался или сразу уходил из-за стола, говоря, что не голоден, даже если его тарелка была полной. И уже через час, оседлав коня, мчался в кузни Аулэ. Я тоже молчал. Любовь не всегда бывает счастливой. Я знал это даже ребенком, поэтому решил, что никогда не женюсь, и детей у меня не будет. Ведь Анайрэ никогда не станет моей. Когда Арафинвэ исполнилось два года, отец с Куруфинвэ повздорили, да так, что хуже ссоры я не видел. Началось с того, что Куруфинвэ неделями не появлялся дома и пропустил наши с Арафинвэ дни рождения, и это расстроило мать. Отец срочно вызвал его, чтобы поговорить. В детской было слышно каждое слово. Спокойная речь быстро перешла в крик, а потом Куруфинвэ прогремел сапогами по лестнице и выскочил во двор, хлопнув дверью так, что от грохота у нас с братом оконные рамы задрожали. После этого мы не видели Куруфинвэ три года, а когда он вернулся, то привел с собой рыжую девушку с рыжим ребенком на руках. Я встречал эту девушку раньше — они вместе учились у Аулэ, но мне и в голову не приходило, что Куруфинвэ любит ее и хочет взять в жены. Кроме того, по нашим обычаям ему было рано жениться. Но они носили золотые кольца, и к тому же ребенок… тут уже сомневаться не приходилось. Куруфинвэ с женой и сыном поселились за окраиной Тириона, и Анайрэ больше не приходила к нам обедать. Много лет, пока я не стал совершеннолетним, мне не удавалось перемолвиться с ней ни единым словом, хотя наши родители были дружны. По настоянию отца я приглядывался к другим девушкам, но ни одну больше не смог полюбить. Иногда на праздниках и пирушках я видел Анайрэ, но она казалась отчужденной и печальной, и мне казалось, что она страдает из-за Куруфинвэ. Однажды, когда мне уже исполнился пятьдесят один год, я встретился с Анайрэ на торговой площади, куда зашел в поисках золотистого материала для праздничных одежд матери. Перебирая рулоны мерцающей ткани, я поднял глаза и увидел рядом ее, с темно-синим бархатом в руках. — Анайрэ, — ахнул я. Мне показалось, что я сплю, ведь я так часто видел ее во сне. Она обернулась и сначала не узнала меня, а потом слегка поклонилась: — Приветствую, принц Нолофинвэ. Как поживаете, мой лорд? Я смутился — любимая девушка кланяется мне. — Тебе незачем… — начал я. Она подняла голову, и мы оба покраснели. — Не думала, что ты меня помнишь, — виноватым голосом произнесла Анайрэ. — Мы так давно не виделись. Я не стал говорить, что видел ее всего несколько недель назад на ежегодном зимнем празднике, потому что тогда бы пришлось признаться, что мне не хватило духу к ней подойти. — Ты собиралась выйти замуж за моего полубрата, — быстро сказал я. Анайрэ еще сильнее покраснела и отвела глаза, и я тут же проклял свой длинный язык. — Это было не всерьез, — пробормотала она. Но я-то знал: Анайрэ думала, что всерьез, ведь она так смотрела на Куруфинвэ до его свадьбы с Нерданэль — а после совсем перестала приходить к нам. После этого разговора мы с Анайрэ стали друзьями, а через каких-нибудь полгода начали встречаться. Конечно, нам недоставало пылкой страсти Нерданэль и Куруфинвэ, но наша любовь была как неяркий костер, согревающий одинокого путника в пути. Мы обручились, а потом стали мужем и женой, не нарушив ни одной из традиций нолдор. Однажды, уже после того, как родился Финдекано, я набрался храбрости и задал Анайрэ давно мучающий меня вопрос. — Любимая, — начал я. Она покачала сына на руках и подняла на меня взгляд. — Ты и вправду могла бы выйти замуж за Куруфинвэ? — Не знаю, — честно ответила она, но по задумчивым ноткам в голосе я понял, что Анайрэ вернулась мыслями в те дни и пытается представить, каково это было бы — обменяться с Куруфинвэ кольцами. — Когда Феанаро родился, отцу привиделось, что мне суждено стать его женой. А когда твой брат повзрослел, я убедила себя, что люблю его. Но на самом деле я его совсем не знала — он не открывался передо мной. Я любила образ — его силу, талант, красоту. — Анайрэ искоса посмотрела на меня, но ее слова меня не задели, я давно знал, что похож на Куруфинвэ не больше, чем простой вяз или бук на сияющую Лаурэлин. — Феанаро стал величайшим из нолдор, как предрекали Валар. Мне казалось, что он само совершенство, — Анайрэ вздохнула. — Но теперь я знаю, что это не так. Откровенность за откровенность — я рассказал Анайрэ о том, как влюбился в нее пятилетним ребенком, когда она в первый раз взяла меня потанцевать. — Помню-помню, — засмеялась Анайрэ. — Я еще тогда попыталась поцеловать Феанаро в губы, а он отвернулся. Он никогда не позволял мне целовать себя в губы, пока мы оба не обзавелись семьей. Раньше я на это не обращала внимания. Но раньше и друзья утешали меня, что старший сын Финвэ просто никого не подпускает к себе. — Она улыбнулась. — Как же они ошибались. Мне хорошо и спокойно с Анайрэ. Мы словно два идеально подогнанных кусочка мозаики. Наедине друг с другом мы обычно молчим — это такая уютная тишина, что не хочется ее нарушать обыденными словами. И наш союз делает нас сильнее. *** Когда Куруфинвэ приезжает в Тирион помочь отцу, я часто приглашаю его в кабинет посоветоваться. Наедине мы бываем редко, обычно к нам присоединяются Атар, Арафинвэ или Майтимо. Но если я прошу Куруфинвэ заглянуть в кабинет, он всегда приходит один, и эти наши разговоры — не для чужих ушей. Гениальность полубрата всегда удивляла и тревожила меня. Мы сыновья одного и того же отца и воспитывались одинаково, но мне недоступны его внезапные озарения, и иногда я блуждаю, как ладья, затерявшаяся в тумане. Отец назвал меня «мудрый Финвэ», и я довольно хорошо разбираюсь в политике, но мне недостает блестящего ума полубрата. Если требуется решить какую-нибудь неординарную задачу, я зову Куруфинвэ. Он молча выслушивает мои неловкие, скованные объяснения, и я уступаю ему место за столом, а сам начинаю мерить шагами комнату, как провинившийся ребенок, ждущий выговора от отца. Куруфинвэ ни о чем не спрашивает, только заглядывает время от времени в записи, которые я веду, и быстро что-то пишет. Не выдержав молчания, я начинаю нести какую-нибудь чепуху — к примеру, спрашиваю, как дела у детей и у Нерданэль. Слова падают, как капли дождя в равнодушное море. «Майтимо опять вытянулся», начинаю я. Или: «Анайрэ в прошлый раз заметила, что Нерданэль очень похорошела». Но рано или поздно мой монолог ни о чем приобретает язвительный оттенок. — Странно, что вы с Нерданэль больше не дарите отцу внуков, — сказал я как-то раз. Это было через год после того, как мы с Анайрэ поженились, а Макалаурэ отметил свой двадцатый день рождения. Сказал я это без задней мысли, ведь все знали, что Куруфинвэ и Нерданэль горячо любят друг друга — они не пытались этого скрывать. Майтимо и Макалаурэ они зачали в первые десять лет брака. Вот мы и удивлялись, что мой скорый на слово и дело полубрат решил остановиться на достигнутом. Но Куруфинвэ принял эту шутку всерьез. Глаза его вспыхнули. — Тебе ли говорить! Заведи сначала привычку жить с женой в одной комнате. Мне и в голову не приходило, что Куруфинвэ обращает внимание на нашу с Анайрэ семейную жизнь. Я немного опешил: чем мое невинное замечание так зацепило полубрата? — Молчишь? Тебе просто нечего сказать, Нолофинвэ! — бросил он, не дав мне и слова вымолвить. — Я… не буду говорить с тобой о наших отношениях с Анайрэ, — поколебавшись, ответил я. — Однако берешь на себя смелость говорить о нас с Нерданэль. Или ты думаешь, что сыновья — это все, что нас связывает? — Не думаю. О вашей страсти и ваших ссорах я наслышан. Куруфинвэ вскочил, и я почувствовал болезненное удовлетворение. — Ты винишь Атара за то, что он полюбил другую, после того, как твоя мать выбрала смерть. Считаешь, что его одолела недостойная страсть. Но ты сам ничем не лучше, — медленно произнес я, следя за тем, как разгорается пламя в его глазах. — Ради Нерданэль ты сбежал из дома отца, нарушив все обычаи нашего народа. После этого скандал был неизбежен. Пусть тема была давно исчерпана, и мы бросали эти обвинения друг другу сотни раз — никто не хотел уступать и признавать поражение. Разгневанный Куруфинвэ не знал меры и скоро перешел к оскорблениям. Я старался сохранять спокойствие, но хлесткие речи полубрата задели меня, и я начал отвечать тем же. Сначала мы шипели сквозь зубы, и слова резали воздух как наточенные клинки, а потом перешли на крик. Мы не услышали знакомый легкий стук в дверь и не заметили, как она распахнулась, пока отец нас не окликнул: — Феанаро? Нолофинвэ? Что случилось? Когда отец застает нас с Куруфинвэ за ссорой, он никогда не сердится. Он выглядит изумленным из-за того, что сыновья не могут поладить друг с другом. Мою разгоряченную голову словно порыв ледяного ветра остудил. Стало стыдно, что отец слышал, какими словами я называл полубрата. — Прости, Атар, — быстро произнес я. — Мы не думали, что ты услышишь. Куруфинвэ угрюмо молчал. — Не думали, что я услышу? Вас слышал весь дворец, Нолофинвэ! Я покраснел: днем мне нужно было держать совет с теми лордами, которые слышали, как я ругаюсь с полубратом. — Феанаро, подожди, пожалуйста, в моей комнате, — попросил отец, и Куруфинвэ вышел, забрав с собой незаконченные записи. Атар обернулся ко мне: — Как это непохоже на тебя, Нолофинвэ! Так что все-таки случилось? Я рассказал, зачем позвал Куруфинвэ, и повторил ту фразу, которая его так задела. — Он просто лицемер, — закончил я. — Он винит тебя за то, что ты взял в жены Амил, а сам ради своей страсти готов на что угодно. Отец опустил голову, словно стыдясь моей вспышки, но потом коснулся моего лица теплыми руками, как поступал, когда я был ребенком. — Ты напрасно завел этот разговор, Нолофинвэ. Твои речи ранили Феанаро, хотя ты, может быть, и не знаешь причины. И он ушел, не сказав больше ни слова и не обняв меня. Я сел за стол и задумался. Как можно было всерьез ранить Куруфинвэ с его несгибаемым огненным нравом? Я провел несколько часов в бесплодных размышлениях. Наконец, дверь распахнулась, в комнату быстро зашел Куруфинвэ и, ни слова не говоря, швырнул на стол стопку исписанных листков. — Куруфинвэ! — окликнул я, когда он уже шагнул за порог. — Значит, мир? — Я не ради тебя это сделал, — отрезал он и захлопнул за собой дверь. *** Арафинвэ и Эарвен уходят сразу после ужина, и мы с Анайрэ, проводив их, уходим в спальню. Мы и правда часто спим в разных комнатах, но сейчас, когда Анайрэ ждет ребенка, я не могу и подумать о том, чтобы оставить ее одну. Переодевшись ко сну и расположившись на кровати, я беру с ночного столика альбом и начинаю делать набросок. Художник из меня никакой, карандашные наброски — это все, что я умею. Меня не тянет все время творить, как Куруфинвэ, но рисование помогает упорядочить мысли и уснуть. Я рисую Анайрэ, сидящую за туалетным столиком. Ее пальцы расплетают тяжелые пряди длинных темных волос, округлый живот укрыт шелком ночной сорочки — там спит наш маленький сын. Мой карандаш бережно выводит плавные линии, затеняя каждую складку — как будто я сам провожу рукой. Наконец, Анайрэ встает и забирается в постель. — Какая красота, — улыбается она, заглянув мне через плечо. — У меня прекрасная модель, — наклонив голову, чтобы поцеловать ее, отзываюсь я. Я не показываю наброски никому, кроме Анайрэ, ведь в них нет ничего особенного. Однажды, когда я был ребенком, я показал отцу портрет Амил, но его похвала показалась мне неискренней, ведь он привык к рисункам Куруфинвэ. И винить его не за что: от талантов Куруфинвэ у меня и у самого порой дух захватывает. Закрыв альбом, я возвращаю его на столик. Анайрэ кладет мне голову на плечо, и я ее обнимаю. В такие минуты я и сам не понимаю, зачем нам отдельные комнаты. Кажется, я лежал бы вот так и лежал. Но знаю, что когда сын родится, нам опять захочется уединения — буря чувств уляжется, словно гладь морская, едва колеблемая ветерком. — Как назовем его? — тихо спрашивает Анайрэ. — А как ты думаешь, каким он будет? — Будет мудрым, хорошим ученым. Будет более падким на красоту, чем Финдекано, но не таким великодушным… — Анайрэ говорит немного невнятно, она почти уже спит. — У него родится красавица-дочь, — прикрыв глаза, шепотом продолжает она. И еле слышно заканчивает: — А внук уплывет на небо и станет странствовать среди звезд и смотреть на нас с высоты. Анайрэ засыпает, а я улыбаюсь тому, как прекрасны ее сны.