Вчера закончилась весна...

— Наташа, не хочу я на это смотреть, — протянул Иван, сидя на койке. Сестра стояла перед ним, приняв решительный и грозный вид, уперев руки в бока. Прошло некоторое время, прежде чем они на машине добрались таки до границы, где их забрал самолет и доставил в Москву, а там уже ждал срочный приказ от генерала. Белов пока молчал, ничего не говоря, и Ивану его молчание казалось одновременно комичным и настораживающим. Сам он отлеживался в госпитале, в тепле и комфорте, радуясь тому что наконец-то почувствовал под собой некое подобие постели. Спать на земле — всё же не самый лучший вариант, но летом это еще терпимо. А вот зимой… Им повезло, что отряд вернулся в начале осени. Но, отдохнув пару недель, старшина уже не мог продолжать бездействовать. Таким он был — отдых не мог становиться для него слишком долгим. Да и война продолжалась, немцы никуда не делись и нужно было наступать. Вести из Сталинграда, поначалу тревожные, постепенно сменялись более бодрыми сообщениями об успехах Красной Армии, и это не могло не радовать, не могло не воодушевлять. Прекрасное чувство единой силы, единой сплоченности охватило маленький отряд, который по прибытию обратно воссоединился с группой два, которая сыграла решающую роль в возвращении документов назад. Произошедшее просто невозможно было забыть. Горстка оставшихся бойцов плутала по лесу рядом с Чериковым, дожидаясь своих, когда неожиданно им в руки попал бывший товарищ. Тот, кого они уже считали предателем. Расправившись с ним, они обнаружили при теле стопку смятых бумаг и мигом догадались, что это такое. Солдаты пытались отыскать полковника, но в итоге запутались в зеленой гуще еще сильнее и им пришло возвращаться к границе одним, рискуя собственными жизнями. Так всё и закончилось. Израненное, покрытое ожогами лицо понемногу заживало стараниями Наташи. Глаза вновь привыкли к солнечному свету, но слишком долго смотреть на него Иван не мог — они начинали слезиться и сильно болеть. Тем не менее, настал тот самый момент, когда предстояло, наконец, снять повязку из бинтов и взглянуть на себя после ранения. Наташа бегала вокруг брата и без конца пыталась его уговорить. Но Иван, сильно привыкший к маске, опасался даже мельком посмотреть на трещины на лице. Они напоминали ему о чересчур многом. О том, как он висел над землей, держась одними ногами. О том, как бросил ящик с гранатами в колонну мотоциклов, за которыми сидели немцы. И Людвиг… Как-то он там? В последний миг Ивану удалось заметить, что обер-лейтенант изловчился и выпрыгнул из коляски с пулеметом. Но даже такой трюк мог дорого ему обойтись. — Наташа, может, лучше не надо? — жалобно просипел он. — Я же урод уродом буду. — Я сменяла повязку, ничего страшного там нет. Давай, ну! Петька, сидевший рядом и учившийся играть на губной гармошке, которую ему подарил кто-то из старших офицеров, отложил вещицу в сторону и уставился на названного отца улыбчивыми карими глазенками. — Давай, папа! — сказал он вдруг и застучал руками по коленкам. Иван вдруг почувствовал большое желание заплакать. Петр назвал его… Папой. Этот маленький проказник сидел перед ним, переживший столько приключений, побывавший тяжело раненным, но этот малец — его сын. Неродной, но сын. Дорогой сердцу человек. — Ладно, черт с вами! — засмеялся он и стал медленно, с помощью Наташи, разматывать бинты. Петька заулыбался еще сильнее и почти благоговейно уставился на старшину, когда последние остатки повязки мягко упали ему в руки. Сестра хмыкнула и подала Ивану небольшое зеркало. Всё-таки лучше, чем взирать на себя в неспокойной воде, искажавшей черты. Старшина легонько прикоснулся к щеке, ощущая пальцами небольшие рытвинки и царапины. Кожа была немного шершавая, но в общем-то осталась прежней. И глаза у него были на месте, живые, серо-голубые, смеющиеся как и всегда. Взор спокойный, счастливый и даже немножко ленивый. Брови уже начали отрастать, но без них он, признаться, смотрелся достаточно смешно. Однако Ивану неожиданно сильно понравились оставшиеся рубцы от сильных ожогов на щеках. Они напоминали некий рисунок и были похожи на каменную поверхность с прожилками, немного морщинистую. — Видишь? — улыбнулась Наташа ласково. — Всё хорошо? Как глаза? Тебе еще больно смотреть на яркий свет? — Нет, — признался старшина и снова пощупал кожу на щеках. — В голове не укладывается. Я почти не изменился. Но я… — Красивый с этими следами? — угадала сестра, принимаясь разматывать бинт на его руке, куда попала пуля во время погони. Петька хихикал, обхватив колени руками. — Да, — прошептал он и нервно усмехнулся. Это признание далось ему нелегко — он-то считал себя достаточно скромным. Интересно, что скажет Людвиг, когда они вновь встретятся? Понравятся ли ему новые шрамы, уже на лице? Старшина думал, что да. Он еще немного посмотрелся в зеркало и отложил его в сторону. Наташа меняла повязку, приговаривая: — Ничего. Ты еще будешь меняться. Плечи у тебя всё шире и шире. Богатырь! Она с улыбкой разорвала концы бинта и ловко завязала их. — А ты чего веселишься? — обратилась девушка к Петру. — Ты тоже за полтора года изменился, просто пока не замечаешь. Кто знает, может быть, станешь рослым как мой брат. — Не надо ему, — засмеялся старшина, — а то в самолет или танк не влезет. До чего же они все родные и любимые ему — Петька, Наташа, полковник Белов, сослуживцы… Он в Москве, в госпитале, наконец-то спит на чистой постели и питается нормальной едой. Ему хотелось верить, что всё будет в порядке… А вот оно совсем не в порядке. Неизвестно, что произошло с Людвигом, где он и как он. В Сталинграде шли жестокие бои за каждый дом и каждую улицу, за каждую пядь земли. И срочный приказ генерала, какое-то новое, пока непонятное никому задание. Всё вроде бы и идет так, как надо, но в то же время что-то изменилось. Лицо теперь другое, на теле прибавилось шрамов, которые будут болеть в плохую погоду, а уж о том, насколько изменился он сам, и говорить нечего. Что он успел повидать и о чем будет рассказывать потом другим — да, это действительно будут те еще истории. Когда новое поколение будет строить коммунистический порядок, когда война закончится и каждый в стране будет счастливо трудиться на благо Родины и государства. И всегда найдутся те, вроде него самого, которые будут прикрывать грудью слабых, защищать женщин, детей и стариков от ужаса войны. И память всегда будет жить. — Вань? — Наташа встревоженно заглянула ему в лицо. Как она выросла. Какой стала красавицей, отважной и не знающей страха. За ней волочился едва ли не весь корпус, но Наташа не принимала ни чьи ухаживания. Она без конца работала в госпитале, помогая раненным, и каждый раз в глазах её светилась молчаливая решимость, как будто кому-то она уже что-то пообещала. Может быть, так и есть? Тем не менее, отряд берег её как зеницу ока. Она была одна на толпу безрассудно храбрых мужиков и этих мужиков нужно было иногда буквально вырывать из лап смерти. Иван понял. Наташа как никто другой из их отряда знала цену человеческой жизни. Побывав в плену, пережив пытки, вернув фактически с того света несколько десятков солдат она одна осталась из его семьи. Наташа. Наташенька. Маленький смелый жаворонок. — Ничего, — шепнул старшина и крепко прижал её к себе, не заботясь даже о больной руке. Боль вспыхнула в предплечье, но прикосновение к Наташе как будто бы притупило её, заставило отступить. И запах полевых цветов понемногу успокоил. Иван закрыл глаза. Открылась дверь палаты и вошел Белов. По-прежнему с ожогом на стороне лица, в привычном кителе с наградами и со всем знакомыми белыми усами. Немного постарел с начала войны, но серые глаза еще молодые и блестели жизнью, жаждой жизни. — Красавец, — хохотнул он, увидев лицо Брагинского, долгое время скрывавшееся под бинтами. Заметив укоризненный взор старшины, успокоил его. — Да я ж серьезно, ну! Хоть пацаном «зеленым» выглядеть перестал. — Правда? — горько усмехнулся старшина. — А как бы я стал врать? — с вызовом спросил полковник. — Да запросто, — посетовала Наташа с улыбкой. — Ваня бы бинтов не снял, если бы мы с Петькой его не уговорили. Он боялся чудовище там увидеть. — Обожженное чудовище! — многозначительно поднял палец вверх Иван и все они засмеялись. — Сюрприз у меня для тебя, — хитро подмигнул ему Белов и, повернувшись к двери, крикнул. — Заходите! Тут уже даже Наташа не стала напоминать, что к раненному положено не больше трех посетителей за раз. Ввалились сослуживцы, явно до этого попавшие под дождь. Сапоги грязные после улицы, все мокрые, но в пилотках и улыбки сияли на губах. Не обращая внимания на изумление Ивана, они сгрудились около его постели плотным кольцом во главе с Беловым и вдруг все разом торжественно отдали честь. — Здравия желаем, товарищ младший лейтенант! Иван медленно повернул голову к полковнику, указал на себя и пробормотал: — Я что… Того? — Только в обморок не хлопнись, — серьезно сказал тот и продолжил уже с оглушительным хохотом, — а то точно будешь того! Палата грохнула со смеху. — Поздравляю с новым званием! — сказал полковник и, улыбнувшись и с удовольствием пошевелив усами, показал большой палец. Иван устало ухмыльнулся и откинулся на подушку, слушая хохот сослуживцев и смотря в небольшое окно, за которым сыпались пожелтевшие листья. Ему вдруг что-то снова захотелось поспать. И он, несмотря на шум, закрыл глаза и провалился в долгий мягкий сон, пропустив довольно забавную картину как Наташа гоняла солдат вместе с Петькой из палаты. Близился 1943 год. Год перелома в войне и год зарождения огромной надежды на Победу. Но Иван этого не знал. Он спал, и во сне видел себя рядом с Людвигом. В родных краях.