Вчера закончилась весна...

В лицо нещадно хлестал дождь. Он смывал грязь и кровь, но лежать под ним всё же было не слишком приятно, и Иван нехотя открыл глаза. Шевельнулся, пытаясь отползти в сторону — хотя, бы под дерево, но резкая боль в руке заставила остаться на месте. С трудом перевернувшись на живот, он вцепился зубами в собственный рукав, стараясь подавить крик. Казалось, что кости в руке сломаны и каждый поврежденный нерв пульсировал, не давая спокойно лежать. Господи, да он бы так и остался под дождем, лишь бы боль пропала. И зачем только попытался подняться? Брагинскому даже не хватало сил, чтобы позвать на помощь правый висок почему-то жгло, и старшина, дотронувшись до него пальцами здоровой руки, обнаружил голую полоску среди светлых волос. На пальцах — бурая кровь. Иван протяжно застонал, вцепился в какой-то камень, лежавший рядом. Не может быть, чтобы его просто бросили. Кто-то же здесь должен остаться. Кто-то перевязал его, не дав ему умереть от ран. Да еще от каждой капли, падавшей на щеки, тоже было больно. Иван коснулся своего лица. Какие-то странные неровности, похожие на ожоги. Ожоги… — Наташа… — позвал он почти в бреду. Монотонный стук дождя нарушал и без того слабое течение мыслей. Старшина закашлялся и вдруг почувствовал на своем лбу мягкую ладошку. — Тихо, — раздался голос сестры и дождь в тот же миг медленно куда-то пропал… Он лежал под раскидистым дубом среди рюкзаков, а рядом была Наташка. Она смачивала небольшую тряпочку в воде, набранной котелком, и мягкими движениями протирала его лицо. Немного жгло, но Иван не жаловался. Он и без этого ощущал себя слизняком. Не мог нормально шевельнуться, не мог даже на солнце глядеть — оно нестерпимо жгло глаза и он не мог понять, по какой причине. Открыл было рот, чтобы спросить об этом сестру, но не произнес ни слова. Казалось, будто языка лишили. Иван заметил, что каждое ранение он переносил всё труднее. Страшно представить, как рубцы будут болеть в плохую погоду. Ему не хотелось выглядеть слабым и ничтожным. Боль не должна была добить его окончательно. Он посмотрел на Наташу и захрипел: — Ну… чего там? Она поджала губы, брови сдвинулись к переносице. Если так серьезна, значит, не всё в порядке. Но что с ним может быть такого? Да, солнце слепит, но смотреть он мог. Двигаться с грехом пополам тоже. Говорить и слышать ему пока под силу. Так что же с ним произошло такого, что Наташа отводит виноватый взгляд? Ответ пришел тут же — она помогла ему сесть, протянула котелок с чистой водой. Иван поглядел на свое отражение и еле удержался от того, чтобы горько не рассмеяться. Да, они с полковником точно, должно быть, родственники. Всё лицо было обожжено. Глаза красные, да и вообще на глаза больше не слишком похожи. Кожа потрескавшаяся во многих местах. Брови опалились, но неизвестный огонь их более-менее пощадил. На правом виске след от задевшей пули — наверняка останется шрам. «Красавец, — подумал скептически Иван и тяжело вздохнул. — Интересно, что Людвиг на это скажет?» — И надолго так? — спросил он, позволяя Наташе смыть оставшуюся грязь. — Тебе повезло, — сказала она с облегчением. — Серьезных ожогов нет, почти ничто не повреждено. Смотреть больно? — Да, — выдохнул он и прикрыл веки. — Это… Из-за гранат? Вот я идиот. — Ты не идиот, — он услышал в её голосе улыбку. — Ты — герой, молодец. Благодаря тебе, нам удалось оторваться от немцев и многие из них погибли в результате взрыва. Ну и… Ты тоже под удар попал. Огонь обжег тебе лицо. Пулю из руки я вытащила, однако она будет очень сильно болеть. Потерпи уж. Две пули, пущенные в сердце. Тебя вот эта штука спасла. Она протянула ему зажигалку Людвига и Иван взял её здоровыми пальцами, которыми мог хоть как-то шевелить. Вмятины очень глубокие. Могли задеть детали, так что вещица наверняка теперь уже не сможет снова зажигать огонь. И всё же, она спасла его от смерти. Дважды. А что случилось с Людвигом? Попал ли он под взрыв или успел уклониться, выпрыгнуть из мотоцикла? Иван снова посмотрел на воду, на красное лицо, на остатки бровей. Брови-то отрастут, но будет он теперь ходить как полковник Белов. Только у того одна сторона лица обожжена, а у старшины всё лицо напоминало сморщенную картофелину. Просто таки принц на белом коне… Нет, он и правда смотрелся ужасно. Взрывы, выстрелы, любая другая смерть — ничто. Когда ты встречаешься с огнем один на один — вот это настоящий ужас. — Как я выгляжу? — спросил он у сестры в шутку, хотя ему самому было не смешно. — Как герой, — улыбнулась она. — Не расстраивайся. Скоро это всё заживет и останется только несколько рубцов. — Я даже усы свои новорожденные спалил, — буркнул старшина, трогая пальцем пространство между верхней губой и носом. Поморщился от боли. — Ты без усов будешь моложе, Вань — слово специалиста. И вообще… Когда мне волосы обрезали, я не рыдала. — Твои волосы и мои брови — нашла что сравнивать… Кстати, где это мы? Наташа перестала хихикать и снова стала серьезной. — Рядом с Бобруйском, — ответила она. — Полковник и некоторые другие сейчас там, а я устроила нам лагерек, укрыла машину в надежном месте и ухаживала за тобой, пока ты не пришел в себя. Бобруйск. Слава Богу. Иван вздохнул с облегчением. Им следовало искать документы здесь, хотя он точно был уверен, что и отсюда их давно вывезли. Возможно, Наташа действительно права, и бумаги теперь лежат на столе у Фюрера? Да это просто невозможно! Там же планы наступления… Нужно было убедить полковника связаться с командованием и попросить срочно скорректировать планы. Если они продолжат путь так, как намеревались до этого, немцы будут знать об этом, разработают собственную тактику, и тогда вырвут победу. Нужно было показать им настоящую русскую хитрость. Но вдруг Белов достанет где-то в городе аппаратуру? Хорошо бы… Если полковник действительно намеревался слушать советы своего заместителя, старшина в первую очередь потребовал бы восстановления связи. Они убедятся в том, что следует продолжать выполнение задания. Или, что крайне маловероятно, узнают что документы уже доставлены обратно. — И что? — спросил Брагинский, старательно отворачиваясь от солнечного света. — Я могу из-за этой ерунды с глазами хотя бы стрелять? — Нет, — грустно покачала головой Наташа. — Пока тебе следует побольше лежать, спать, отдыхать. Скоро зрение придет в норму… — Скоро? — солдат не выдержал и досада захлестнула его. — Когда скоро? Нам надо войну выигрывать, земли свои отвоевывать, а я, как балласт, должен в лагере оставаться? — Ваня, ты не балласт. Да и наши не воюют — они просто проводят разведку. Полковник еще сказал, что при случае они найдут склады и утащат другую рацию с собой, представляешь? Мы всё узнаем! Старшину это ничуть не взволновало и остепениться не заставило, но он невольно замолчал, смотря в сторону. Выглянувшее из-за туч солнце согревало сырую после ливня землю. Иван закрыл глаза, чувствуя как лучи ласкают поврежденную кожу на лице. Он лежал, позволяя сестре хлопотать вокруг себя, однако тревожные мысли не давали ему покоя. Может быть, по своей надменности он хочет быть там же, где и все остальные? Может быть, вне поля боя он перестал чувствовать себя героем? Иначе почему он так расстроился? Наверное, всё же потому, что пулевые ранения заживали на нем как на собаке. Сейчас обстоятельства немного другие. Он не то что стрелять в немцев — он даже увидеть их не сумеет. Глаза болели по-прежнему, даже когда он скрыл их от солнца. Нет, он отнюдь не пенсионер с палочкой, вынужденный простукивать себе путь. Но он пока и не солдат. Чертов взрыв… Ивану казалось, что кожу с лица сдирали острыми когтями. Он метался на земле, мучаясь от вспышек острой боли. Даже Наташа ничем не могла ему помочь. В госпитале, наверное, можно было бы что-нибудь придумать, но здесь, в полевых условиях, у неё кончились многие лекарства, а кроме самого старшины на её плечах была забота о нескольких других раненых. Приходилось снова кусать рукав, жмурясь и едва слышно мыча. — Вань, — Наташа не выдержала и, бросившись рядом с ним на колени, прижала его голову к себе. — Всё хорошо. Тш-ш-ш. Она как будто сама забыла о том, что несколько дней назад пережила пытки и самые ужасные зрелища в немецких подвалах. — Больно, — прошептал солдат. — Надо потерпеть. Ты же не железный, сколько раз я тебе повторяла! Сейчас я забинтую это всё, чтобы остальных не испугать. Спустя несколько минут лицо Ивана покрывали сплошные плотные бинты, оставив отверстия только для глаз, носа и рта. Наташа хотела, чтобы старшине не пришлось мучиться от яркого солнечного света, однако он сам потребовал оставить глаза открытыми. — На кого я теперь похож? — горько спросил сержант. — На доблестного бойца, — твердо заявила сестра. — Тебе же не руку или ногу оторвало. Ты цел. Просто… — Просто мне лицо изуродовали, да? Наташа помедлила и растерянно кивнула. — Всё пройдет, — пообещала она. — Сейчас постарайся уснуть. Я слышала, что во сне человек исцеляется быстрее. Брагинскому ничего не оставалось, кроме как последовать её совету. Он снова прикрыл веки. Казалось, что кожа впитала в себя огромное количество жара — лицо горело, горело нещадно, однако он уснул, забылся беспокойным, изредка прерывавшимся сном. Но и в нем его умудрялись достать кошмары. Он проснулся, ощущая на себе чужой взгляд. Снова. — А чего, сильно обожгло, что ли? — раздался обеспокоенный голос Белова слева. — Чего он так забинтован? — Товарищ командир, — Наташа явно с чем-то медлила, — там немного поранены глаза. Он не сможет… — Сражаться? Навсегда?! Липкий страх вдруг сжал свои холодные пальцы на горле лежащего старшины. Он зажмурился и вскрикнул от боли. Рядом послышался стук — кто-то уронил поленья. Что-то мягко подкатилось и легонько ударило по ноге — котелок, наверняка выроненный одним из рядовых. Ивану показалось, что голова сейчас лопнет от боли. — Я что, слепцом останусь? — спросил он. — Наташа… — Да нет же! — она не выдержала и топнула ногой. — Товарищ полковник, на восстановление потребуется некоторое время, а пока ему нечего и думать о том, чтобы соваться в бой. — Балласт, слышите, товарищ полковник? — хрипло засмеялся Брагинский. — Сестра говорит, что я — балласт. — Тихо, — нахмурилась она. — Молчи. Тебе даже говорить нельзя. Отдыхай. — Мы принесли рацию, — сказал вдруг Белов. Тут Иван снова не выдержал, но Наташа не стала укорять его — она сама запрыгала на месте от радости. — Это правда? — воскликнул старшина. — Теперь у нас есть связь? — Да, — торжественно отозвался полковник. — Радист уже вокруг неё бегает, настраивает. Такое ощущение, что мы клад обнаружили. «Но ведь разве это не клад? — подумал старшина. — Мы не будем одни, и там, за границей будут уверены, что задание продолжается!» Белов в подробностях рассказал о ситуации в Бобруйске. Все знали, что город захватили еще в первые дни войны. Здесь бойцы Красной Армии отступали, остались только курсанты военного училища, мальчишки, которые в жизни винтовки в руках не держали. Скоро полегли и они. Городские склады подверглись грабежу и погрому, но теперь немцы сами хранят там своё добро и стерегли его, надо сказать, отменно. Белов даже заподозрил, что властям уже успели сообщить о случае в Могилёве. Вот почему фашисты так берегли каждый склад. И вот почему они, зациклившись на том, чтобы высматривать рослых и сильных солдат, позволили ловкому и отважному Петьке себя обмануть. Ребенку без труда удалось обнаружить лазейку и он, рискуя жизнью, схватил аппаратуру и передал её полковнику. И проделано всё было быстро и без шума. Отряд разделился на три группы — кто-то проводил маленькую диверсию, чтобы отвлечь немецких солдат. Кто-то отправился в самое пекло — расправляться с охраной. И какова же была радость, когда оказалось, что всё выполнено удивительно точно. Трупы часовых тщательно спрятали и утащили рацию, молчаливо ликуя… Слушая рассказ полковника, Иван почувствовал крошечный укол зависти. Он-то не смог даже со своими ребятами провести всё спокойно — шум подняли, следы оставили. Вот бы ему сравняться с Беловым… — И мы свяжемся с нашими? — с восторгом спросила Наташа. — Всему своё время, — назидательно сказал полковник. — Это опасно. Надо уйти от города на достаточное расстояние. Если тут уже знают о нашем приходе, это только усложнит задачу. — Товарищ полковник, — Иван посмотрел на Белова, — помните о том, что случилось с прошлой рацией. Действовать надо немедленно и никого к ней не подпускать. — Ты пойдёшь со мной, старшина, — сказал тот. — Наташа, помоги ему подняться. Сестра взяла его за руку и осторожно повела за полковником. Они оставили остаток отряда отдыхать, захватили радиста с аппаратурой и двинулись вглубь небольшой березовой рощицы, внимательно оглядываясь по сторонам. После долгого времени, проведенного в лежачем положении, ноги ныли, как и всё тело, но старшина продолжал молчаливо терпеть боль. Он смотрел на рацию и думал только об одном. Хоть бы всё получилось. Хоть бы всё оказалось именно так, как он думал. Поднявшись на невысокий холм, Иван сверху оглядел окружавшие город окрестности. Вдалеке извивалась широкая лента реки Березины, той самой, через которую когда-то перешли фашисты, а вскоре захватили западный берег и затем весь город. Иван вздохнул, ощутив усиливающееся жжение в глазах. Он постоянно забывал, что ему нельзя пока смотреть на яркий солнечный свет. Но с повязкой он смотрелся бы ничтожным. Слабым. Старшина не хотел показываться в таком виде перед сослуживцами, зная что непременно пойдут разговоры о том, что, но вскоре окончательно потеряет зрение. Рано. Слишком рано. Он должен биться за свою страну. Нельзя, чтобы всё закончилось вот так! Спустились с холма и затаились в низине, укрытой высокой травой. Поставили рацию на землю. Полковник, Наташа и Иван примостились рядом, а радист всё ещё продолжал возиться с аппаратурой. Он покрутил, нажал на несколько кнопок, надел наушники и показал большой палец вверх. — Всё настроено, — сказал он. Иван с Наташей затаили дыхание, взявшись за руки. Полковник нахмурил брови, помедлил секунду и решительно начал: — Говорит отряд «Ястреб», — произнёс Белов. В такие моменты он становился неузнаваем. Серьезен, собран, в нём не оставалось ни капли от той живости и веселой сварливости. — Предатель мертв, идём по следу документов. Каковы будут указания? Радист прислушался, кивнул, снова покрутил что-то. — Повторяю, — начал заново полковник, — отряд «Ястреб», сейчас находимся на территории Беларуси, недалеко от Бобруйска. Жду указаний. Он поднёс трубку к уху и настороженно замер. — Ну что там? — не выдержал старшина, а следом за ним и Наташа. Лицо полковника вдруг изменилось. Оно просветлело и он, словно бы не веря звучащим внутри словам, медленно качал головой. — Этот приказ точен, товарищ генерал? — спросил он. — Всё готово? Снова неслышный ответ. — Так точно, товарищ генерал! — почти воскликнул Белов. Передача закончилась. Радист снял наушники, заулыбался. Иван почти услышал, как бешено колотится его сердце. Наташ не сводила глаз с полковника, который обрадовался неизвестно чему. — Товарищ полковник… — неуверенно начала она. — Вы… Там… — «Документы возвращены назад, — он цитировал медленно, сжимая кулак и улыбка его становилась всё шире, — возвращайтесь домой, орлы.» — Но кто возвратил?! — воскликнул Брагинский. — Очевидно, — полковник усмехнулся, хитро посмотрев на него, — это была группа два, которую я считал перебитой. С громким счастливым смехом он подошёл к старшине и крепко обнял его так, что захрустели рёбра. Солдаты, узнав о радостной вести, громко вскричали «Ура!» *** — Как это произошло? — поинтересовался Лангсдорф, пристально глядя на Герца. Оберштурмфюрер сидел в соседнем кресле, задумчиво куря сигарету и сохраняя довольно длительное молчание. За окном серый от туч полдень, прохожие лениво двигались по улочкам, испуганно шарахаясь от вооруженных солдат. Сегодня утром Йохан проснулся неожиданно бодрым, и даже глаза его, красные-красные от горьких слёз, сегодня выглядели, кажется, чуточку лучше. Он сам не понимал, зачем явился к полковнику, чтобы рассказать ему о гибели разведчицы. Возможно, какая-то его часть понимала, что его долг — донести весть о гибели Греты тому, кого она любила до самой последней секунды. От этой мысли Герцу снова стало тяжело. Перед глазами его снова знакомая до боли картина. Грета у него на руках, умирающая от пули в грудь. Она кричала, захлёбывалась криком боли, а пальцы её крепко сжимали пропитывавшуюся кровью коричневую ткань костюма. А губы у неё — просто чудо… Он всё же поцеловал её, прежде чем она умерла. Она отталкивала его от себя из последних оставшихся у неё сил. Герц любил эту женщину, но она до смерти не видела в нем ничего. Он был для неё маленькой тенью. Кем же всё-таки была эта разведчица? Настоящей живой душой или жестокой преступницей? Что ждало её в Берлине после возвращения из Бобруйска? Что-то страшное? Но ведь она даже не боялась. Значит, знала с самого начала. — Она застрелилась, — солгал оберштурмфюрер. — Увидела меня, поговорила со мной и пустила себе пулю в сердце. Грета вспоминала вас перед смертью. Она была расстроена тем, что вы не поехали. — Я бы в любом случае не поехал, — отмахнулся от его слов как от назойливой мухи полковник. — Оберштурмфюрер, когда вы уже поймете своим наивным умишком, что эта женщина не была мне ни другом, ни даже знакомой? Мы всю жизнь, со дня нашего знакомства воевали. Она воевала с моей будущей женой, затем, после её смерти, со мной. — Грета сказала… Герц вдруг задумался над тем, можно ли сообщать эту новость полковнику. Даже если спасти его уже нельзя, то разве можно усугублять ситуацию? Йохан не знал, как тот отреагирует на его слова. Он не знал, как преподнести это наименее безболезненно. Грета говорила с чувством, значит, она действительно понимала, насколько Вильгельм Лангсдорф любил свою жену. И всё равно, ради личного счастья она пошла даже на то, что лишила его собственного света в этой жизни. И совершила тем самым худшую ошибку. — Грета, — начал он, — познакомила вашу жену с штурмбаннфюрером на каком-то празднике и они… простите, если я вдруг проявил излишнюю наглость, но вы должны это знать. Из-за неё ваша жена… — Она мне изменила и она раскрыла себя в ночь нашей свадьбы, — процедил сквозь зубы Лангсдорф. — Но вы не ненавидите её за этот поступок. Вы её всё ещё любите, хотя она навеки останется на том свете. И Грета вас там будет ждать. — Надин меня не дождется. После смерти меня ждёт Ад, а там будет и Грета. Она не отвяжется от меня даже когда я подохну. Герц посмотрел на него, но сочувствие вдруг почему-то притупилось в нём. Этот человек уже мертв. В глазах его, отливающих сталью, есть ненависть, злость, а ещё, где-то очень глубоко, скрытые слёзы. Когда полковник плакал в последний раз? И вот сейчас Лангсдорф смотрел на него с нескрываемой яростью. Этой яростью он защищался от всего. И она же точила его с каждым годом, вымывая всё человеческое из души. Перед Герцем был монстр. Мертвец. — Может быть, вы мне расскажете? — неожиданно попросил он. — О чем? — вопросительно взглянул на него, приподняв бровь, полковник. — Вашу историю. Историю Надин. Знаете, многие говорят что я — хороший рассказчик. Но я и хороший слушатель. — Вы издеваетесь надо мной? — презрительно прищурился он. Взор его был острым и страшным. — Я ненавижу вас, Герц. Я мечтаю втоптать вас в грязь, понимаете? Я хочу увидеть вас болтающимся в петле на поживу воронам! Вы такой… такой… От злости он не мог подобрать слова. Но было видно, что от внезапного и странного предложения он растерялся. Смутился даже. — Добрый по отношению к вам? — подсказал ему спокойно Йохан. — Не смейте произносить при мне это поганое слово! — вскричал он. — Вы имеете в виду «добрый»? Чего вы боитесь, Вильгельм? Мы совершенно одни. Я хочу, чтобы вы, наконец, поделились со мной тем, что вас тяготит. — Замолчите. — Меня, например, тяготит расставание с сестрой. Сейчас она живет в Веймаре, в Тюрингии, но собирается идти в полевые медсестры. Представляете, как я должен за неё волноваться? Она не совсем пришла в себя после смерти отца, она боится вида крови. Даже эта девчонка сильнее, чем вы, полковник. Лангсдорф едва не вскочил из-за стола и не набросился на оберштурмфюрера. — Я не обязан доверять незнакомому человеку личные вещи, — рыкнул он. — Нет, милый мой полковник. Я вам вовсе не незнакомец, — печально улыбнулся Герц. — И вы меня помните. — Что? Рот его приоткрылся, Вильгельм замер на месте, как громом пораженный. — Помните того невзрачного молодого человека, которого вы повстречали в Ростоке? Это был я. Вы едва не потерялись в городе и я на несколько дней стал вашей… путеводной звездой, если можно так выразиться. За это время мы успели почти подружиться, но тут вы уехали и даже адреса мне не оставили. Сколько лет. Представьте моё удивление, когда я встретил вас здесь. Вместо энергичного, перспективного и галантного офицера — человека с мертвыми тусклыми глазами, с неулыбчивыми губами, жестокого и скрывающего в себе то, что копить в душе… всё равно что убивать себя постепенно. Полковник медленно закачал головой, нервно вцепился пальцами в рукав. — Я не узнавал вас до тех пор, пока не услышал ваше имя. Сначала мне показалось, что это — всего лишь совпадение. Не может время так изменить человека, даже самое долгое. Теперь вы всё понимаете? — Ты был другим, Йохан, — истерично засмеялся он. — Ты был мальчишкой. Хилый, в дурацкой шляпе, вечно со своей книжкой, и черты у тебя были не твердые, а размазанные. Да быть этого не может… — Расскажи мне о Надин. Произнеси последние слова, которые ты ей сказал. Герц осматривал его снова и снова. Неужели это действительно он, Вильгельм Лангсдорф? Нет, нет, может быть, он действительно ошибся? Давний друг, исчезнувший, далекий, как и прежние годы. И вот теперь… — Вильгельм, — прошелестел он он, — что ты сказал ей? Покончи с этим, наконец. — Я сказал, — пальцы полковника побелели от напряжения, — что я её люблю. Черт… Черт! Руками он вцепился в свои волосы, серые глаза закрылись, и он замер, подрагивая. — Убирайся! — рявкнул он.- Убирайся прочь! Герц вздохнул. Взял фуражку, по привычке легко нахлобучил её на голову и неспешным шагом вышел из кабинета. Прошествовал по коридору и в скором времени оказался на улице, под тёмными тучами. Холодный дождь застучал по мостовой.