***
Голоса звучат слишком громко, кажется, прямо над ухом. Мишель хмурит темные брови, сведя их к переносице, и недовольно мычит в одеяло, укрывшись им по самый нос. Из окна проникает промозглый, не прогретый лучами солнца, воздух, но приятно прикасается последождевою свежестью к коже. Листва тихо и плавно шумит, зелеными листьями в лесу, и на мгновение кажется, что ничего не происходит. Всё, как прежде, а остальное страшным сном окажется. Но реальность накатывает быстро, как приступ тошноты, забивая трепетную, словно бабочка, минуту радости, ломая хрупкие крылышки. Дочь Посейдона открывает глаза, изумрудом сияющие, и видит перед ними деревянный, покрашенный белой краской потолок. В лазаретном коридоре скрипят половицы под чьими-то быстрыми шагами. Голоса сливаются в один большой шум, давящий на голову, которую болезненными вспышками одолевает. Мишель переводит взгляд на часы, стрелка узкая останавливается аккурат на цифре девять, пока другая, длинная и широкая, — на двенадцати. Девушка приподнимается, щурясь и шипя от тянущей боли, откидывает одеяло, и босыми ступенями упирается в холодный деревянный пол. Ноги тут же пробивает колючей прохладой, и Мишель на носочках, чуть шатаясь, идет к двери. Скрипнув, дверь мягко отворяется. В воздухе витает, оставаясь горьким и металлическим на языке, удушающий аромат крови, что въедается в легкие, и хочется немедленно их потереть щеткой. Запах спирта ударяет в нос, заставляя голову кружится, и ком подкатывает желчью к горлу. Мишель осматривается, слышит голос уставший и севший — Уилл. Несколько голосов, явно молодые девушки, говорят Соласу о каких-то пациентах, что лежат через две палаты от Мишель. Потом из-за угла выходит одна из них — низкого роста, с голубыми глазами и светлыми волосами — точно дочь Аполлона. Она не замечает Мишель, задумавшись и уйдя куда-то вглубь лазарета. Девушка тихо закрывает дверь и, держась за бинты, медленно идет вперед, где заметны лучи солнца, в которых пыль свой замысловатый танец танцует. Дует ветер, покачивая подол рубахи, морозя ноги, но Мишель шустро идет вперед, мечтая только не попасться на глаза Уиллу. А когда оказывается на террасе — той самой, где в свой первый лагерный день была, — замирает в немом удивлении. Холм полукровок, будучи, будто мертвый ещё вчера, сегодня преображается и начинает кипеть жизнью. Уставшей и измученной, да, но жизнью. Скорбевшей и грустной, но живой. Гул голосов по перепонкам барабанным ударяет, но Мишель думает, что это лучшие из звуков на планете. Она была дома. На своем месте. Это чувствовалось всеми фибрами, умиротворением сердце наполняя. Теплая ладонь касается плеча, аккуратно разворачивая Мишель по часовой стрелке. Нико стоит перед ней, со сверкающими глазами, но без эмоций на бледном лице. А затем делает то, что удивляет больше, чем оживший лагерь. Он просто обнимает её, но от этого подкашиваются ноги и сердце пропускает блаженный удар. Его руки теплые, лежат на её спине. Даже сквозь слой бинтов и одежду, она чувствует, что прикосновения обжигающе-горячие, ещё чуть-чуть, и след от ладоней останется, но невероятно нежные, словно и нет их. Первое полноценное объятие, заставляющее их сердца биться в унисон. Мишель чувствует волну возбуждения, но, когда щеки предательски вспыхивают, заставляет странные чувства запрятаться куда подальше. Она чувствует его дыхание на своей макушке, и это кажется мгновением невиданного счастья. Они молчат, кажется, слишком долго, пока их объятия становятся слишком затянувшимися, и оба это с горечью понимают. — Прости, — тихое доносится, Нико кидает на неё короткий и неуверенный взгляд, наполненный странной искрой, и отходит на пару шагов назад. — За что? — голос надрывается, а уши, кажется, сейчас синим пламенем загорятся. — За всё, — говорит, а потом проваливается в тень так же внезапно, как и появился за её спиной. Мишель всё ещё продолжает ощущать его прикосновения на своей спине, пока губы расплываются в легкой и красивой улыбке, и этот момент то и дело всплывает в памяти, полностью лишая любого внимания. Девушка облокачивается на перила террасы, пока солнце играет в русых волосах, а ветерок дует прямо в лицо. Она смотрит на клубничные поля, зеленеющие под лучами солнца и переливающиеся оставшимися каплями утренней росы. Слышит, опьяняющий разум, шум леса, тихое журчание ручья, и голоса. Живые голоса, наполненные эмоциями, а не мертвую тишину, что въедается в вены и кровь, разносясь по организму, как болезнь. Задумывается настолько, что не слышит шагов тихих, и не чувствует, как кто-то останавливается рядом с ней, прожигая взгляд уставший в спине девушки. Только, когда над ухом раздается голос, она вздрагивает и оборачивается. — Ну, и что ты тут делаешь? — Уилл смотрит внимательно, челюсти сжаты, а между бровями залегла глубокая морщина, говорящая о том, что сын Аполлона чертовски недоволен. — Дышу. Эм… Разминаю конечности, — понимая, что прокололась, Мишель улыбается и говорит первое, что приходит на ум. Отмазка, к слову, хуже некуда. Уилл прикрывает глаза, которые сине-лиловыми кругами облепило, и устало трет переносицу подушечками большого и указательного пальцев. Затем, когда открывает глаза, что сияют голубизной, как топазы, смотрит внимательно, чуть прищурив глаза с тонкой капиллярной сеткой, что от явного недосыпа, воспалилась. — Тебе ещё недели две, не меньше, в лазарете валяться. — Уилл, я нормально себя чувствую. Может, опустишь меня уже? — умоляющий взгляд, что буквально впивается в голубые глаза Соласа, в которых плещется раздражение и недовольство, словно сын Аполлона кило лимонов съел, и едва ли проглотил. — Нет. Я — врач, а значит решать мне. Идем, — он подталкивает раскрытой ладонью под лопатки, но Мишель упрямо стоит на месте, не сдвинувшись ни на миллиметр. А потом слышит уставший и измученный вздох позади себя, и понимает, что Уиллу не до её глупых капризов. Чувствует себя, как дурочка, идет вперед уже без помощи, а затем оборачивается в дверях, смотря на «тускнеющего» Соласа. — Эй, Уилл, поспи, а то выглядишь, как скелеты ди Анджело, — и проходит по коридору вперед, в стенах которого растворился запах лекарств. Она засыпает быстро. От легкой прогулки на террасу, морит усталость, и сон смеживает тяжелые, будто свинцовые, веки. Сны не снятся, только шум за дверью проникает в сознание, рисуя в голове причудливые и странные ведения. Вдалеке слышит рог, но Мишель проваливается в небытие ещё больше, а не просыпается. А когда просыпается, зевая, солнце уже склоняется к горизонту, и луна свое начало берет. Стакан в руки хватает быстро, осушая его мгновенно. Со сна вода кажется холодной и сладкой. Солнце прячется за перешейками холмов, погружая лагерь, что кажется притихшим слишком, в чернеющую тьму, окутывающую в ног до головы, мышцы морозя, и холодок вдоль рук плывет. Она ложится обратно на подушку, рассматривая небо, что звездами усыпано, как серебряной крошкой, а луна светит ярко, кружевом белым лагерь укрывая, словно куполом, как будто пытается защитить. Рассматривает созвездия, сияющие на темно-синем фоне неба, соединяя точки-звезды в голове, как нитями связывает, образуя странный рисунок. Замечает падающую звезду — желание, как в детстве загадывает, зажмурив глаза, — улыбается во весь рот. Чудятся звуки такие же необычные, как небесные рисунки, а сова ухает где-то за окном, в которое свет луны проникает едва-едва. Кажется, сверчки напевают свою незатейливую мелодию, когда Мишель вновь засыпает, завернувшись в кокон из одеяла, думая о парне-отшельнике, к сердцу которого ей удалось подобрать ключик, приоткрыв дверь в темную комнату его души. Перси приходит тогда, когда рог уже протрубил, означая отбой, а Мишель спит, посапывая в одеяло, и по-детски положив руки под голову. Рад, что она спит сейчас и узнает плохие новости не раньше завтрашнего утра. Он рад, что сон сестры легок и безмятежен. Рад, что хотя бы ночью она не переживает о богине, которую хочет прибить сам, собственными руками, потому что она Мишель вред может принести. Низвергнуть в Тартар, как с Кроносом и Геей это было, заставить пожалеть о содеянном. Хочет, и не может, оттого и не спится, оттого и пустота какая-то внутри, и апатия накрывает, как мешком на голову, что затягивается всё туже и туже, след красный на шее оставляя. Он понимает, что бесполезно это — мысли подобные в голову пускать, — да только сами вокруг полушарий вьются, на языке отдаваясь привкусом отвратным. Перси четко знает, что то затишье, которое сейчас повисло в воздухе, только начало коварного плана. Только начало конца. Ему хочется тотчас пуститься в бега, прихватив с собой всех дорогих ему людей, и самим затаиться, потому что враг силен слишком, да и не победить им его. Но он герой, ему боятся не пристало, и лагерь с богами бросить не может. Признание дальним родственникам уже нечто на генном уровне, в крови находится, в мозгу бьет. И надежда, что с каждым разом всё больше тлеет — угольков не раздуть, — всё ещё витает в воздухе с запахом морского бриза, что солью в нос ударяет, и в сознание приводит. Поэтому он стоит в полутемном помещении лазаретной палаты, в которую свет луны только до середины пола доходит, и просто смотрит на сестру, защищать которую, — приоритетная задача.***
Мишель проводит в лазарете, как и сказал Уилл, целых две недели. И за это время к ней приходит Аннабет с Пайпер и Хайзел. К слову, дочь Посейдона и Плутона неплохо сдруживаются за это время. Лео пару раз заглядывает. Редко только потому, что вместе со своими братьями и сестрами отстраивает Лагерь Юпитера. Джейсона в лагере нет — Святилища восстанавливает, будучи Понтификом. А Перси, кажется, совершенно не выходит из лазарета — всё время рядом. И только Нико не приходит ни разу. Тот, кого ждала Мишель больше всего. Когда Мишель выходит из лазарета, и луч утреннего солнца мягко касается загоревшей кожи, она замечает его возле трапезной. Но подойдя ближе, не обнаруживает никого, кроме парочки дриад, весело болтающих о чем-то в центре павильона. В первый день после выписки Мишель ничем особенным себя не напрягает. Она ходит по лесу, в надежде найти Нико, но видит лишь лесных животных. И тех, мало — лето набирает обороты, прогревая душный воздух лучами яркого солнца. Затем она ходит по лагерным тропам, рассматривая лагерь, будто в первый раз. Все кажется таким родным, но далёким, как никогда. Как давно забытое прошлое. Сидя на пирсе, где не так давно говорила Нико о том, что они отправляются в поиск, она мочит ноги в бодрящей воде Лонг-Айлендского пролива, и смотрит как плескаются на дне нереиды. Брызги прозрачные приятно прикасаются к разгоряченной коже рук и ног, когда рядом с девушкой опускается незнакомый силуэт, движения которого ей удается различить только благодаря повёрнутой голове. Парень, кинув вьетнамки в дюну песка на пляже, медленно садится рядом с дочерью Посейдона, опуская ноги в воду, кожа которых тут же покрывается бугорками мурашек. — Как себя чувствуешь? — спрашивает Дакота неожиданно тихо, будто на ухо шепчет, наклоняясь чуть вперёд, и придирчиво смотрит прямо в лазурные глаза Мишель. — Хорошо. Спасибо, — смущенно дёргает уголками губ, не позволяя улыбнуться шире. — Ты разве не уехал в Лагерь Юпитера? — Нет, моя помощь нужна здесь. Так сказал Джейсон, — Дакота дёргает ногой, создавая маленькое колебание воды, отчего нереиды свою игру останавливают тут же, и недовольно смотрят на сына Бахуса из-под голубых полупрозрачных век. — Кажется, ты их обидел, — улыбается уже шире, проведя ладонью по океанской глади, чувствуя прилив сил. — Прошу прощения, милые дамы, — смеётся слегка приглушенно, кидая на Мишель короткий взгляд фиолетово-черных глазах, напоминая девушке глаза сына Аида. Она смеется заливисто, прикрывая ладонью рот, пока Дакота терпеливо ждёт, рассматривая Мишель, которая глаза зажмурила. Она кажется ему невероятно красивой. Ещё в первую их встречу, он заметил её, неуверенно стоящую около Хейзел и сына Аида. Когда она была в опасности, он, не думая, побежал её спасать. Тогда он открыл новую сторону Мишель — героизм и бесстрашие. И, честно сказать, его это зацепило. Когда он узнал, что этот Нико едва ли её не убил, Дакоте хотелось как следует ему врезать, но он струсил, и ненавидел себя за это. А сейчас он смотрит как играют волны, слегка ударяясь о сваи, и ему нравится её улыбка. — Прогуляемся? — предлагает неожиданно, с явным ожиданием и надеждой в басистом голосе. — С удовольствием, — улыбается, вставая с дощатого пирса. Они гуляют по всему лагерю, разговаривая на разные темы, и Мишель с удивлением подмечает, что с Дакотой у них много общего. Изредка к ним подходят ребята, и спрашивают у Мишель о её самочувствии. Девушка отвечает дежурное «Все хорошо», и внутренне понимает, что забота полукровок весьма приятна. Мишель пытается не думать о сыне Аида, когда говорит с Дакотой, но мысли раз за разом возвращаются к парню, и она невольно сравнивает Дакоту и Нико. Думает о том, как бы он поступил в той или иной ситуации. И злится сама на себя. Дакота — милый и добрый паренек, немного балагур, но интересный рассказчик. Он рассказывает истории из Лагеря Юпитера, а Мишель безудержно смеется, едва ли не плача от смеха. А когда спрашивает у Мишель о чем-то, она чувствует что-то странное внутри, похожее на трепет. Но, продолжая улыбаться, рассказывает ему о том, что хочет поступить в Колумбийский университет. Когда она заходит в домик Посейдона после длительной прогулки с парнем, поздно вечером, счастливая улыбка не сползает с сияющего лица девушки. Перси, ухмыльнувшись, спрашивает Мишель не влюбилась ли она часом, за что получает подушкой по голове. Перси замолкает ровно на минуту, чтобы улыбнувшись шире, многозначительно кивнув, и приговаривая «Ну, да, ну, да, я так и понял!», лечь спать. Мишель и сама ложится в кровать, засыпая быстро, с улыбкой на лице, понимая, что совсем не думала о Нико почти целый день. Значит, больше не будет. Но в глубине души понимает, что это глупая отговорка, как и их общение с Дакотой.***
Так проходит половина июня. А проходит она во всеобщей нервозности и бесконечных тренировках с Перси, когда, под конец дня, рука в мозолях, и ладони горят не хуже лагерного кострища. Они с Дакотой общаются на уровне «друг-подруга», хотя последний и делает намеки, которые Мишель тяготить начинают. ди Анджело в мозгах плотно засел. Нико же в лагере не появляется, будто скрывается от неё специально, и Мишель даже начинает беспокоиться за сына Аида, но спросить кого-нибудь о нем духу не хватает. Если он её избегает, то первой встречу она искать не будет. Поэтому, чтобы не думать о мрачном мальчишке, Мишель активно тренируются и общается с сыном Бахуса, открывая для себя новые стороны парня. Это отвлекает, но ненадолго: ночью Нико во снах является, призраком в сознании витает. В один из жарких июньских дней Нико вдруг появляется прямо пред вратами в лагерь, где как раз дежурит Мишель, охраняя с другими полукровками границу. Он, по обыкновению, бледен, но в целом выглядит невредимым. Только взгляд чернее бездны исподлобья смотрит на всё, что только движется. Проходит в лагерь, чуть прихрамывая на правую ногу, даже не посмотрев на Мишель, чем сильно оскорбляет чувства девушки. Как вежливо с его стороны! Говорит Кэтти из домика Деметры прикрыть её, а сама незаметно следует за Нико, стараясь шуметь, как можно реже. Нико, кажется, в транс погружен, совсем ничего и никого вокруг себя не видит. Даже сестру не замечает, которая на волейбольной площадке играет и рукой ему машет. Бредет медленно к домикам, а Мишель за ним по пятам следует, отмечая про себя, что Нико головы не поднимает даже — глаза прячет. Ведет себя слишком странно, за домик заходит, чем сильно напрягает девушку, но она не останавливается, а, напротив, быстрее ногами переставляет. С тыльной стороны домика никого нет, только кусты рододендрона колышутся слегка, птицы щебечут в подлеске. А потом кто-то хватает её за руки, разворачивая и впечатывая в обсидиановую стену домика номер 13. — Следишь? — Нико тяжело дышит, смотрит прямо в лазурные глаза Мишель, пристально, прямо в голубизну цвета. Руки по обе стороны от её головы держит, кулаки сжимая, прохода не давая. Улыбка кривая губы слегка трогает, а глаза смешинкой искрятся. — Избегаешь? — вопросом на вопрос отвечает, быстро осознав, что скучала по этому взгляду сына Аида. И по рукам холодным, что горячо обжигают, когда обнимают. Она рассматривает его всего, с ног до головы, быстро и мимолетно. А затем уголки губ поднимаются, и широкая улыбка озаряет лицо. — Нет, — рассматривает черты лица, и Мишель это замечает, бровь изогнув в ровную дугу, давая понять Нико, что всё видит. — Да, — смысла врать нет. Хмыкает на её ответ. — Где ты был? Пол месяца в лагере не объявлялся. — Занят в Подземном Царстве был. А у вас тут как? Богиня не появлялась? — тему быстро переводит, и появляется ощущение недоговоренности со его стороны, что Мишель четко чувствует. — Нет. Но новостей предостаточно. Полукровок в обоих лагерях становится всё меньше, многие на сторону Эн. переходят. Другие же погибают от атак монстров на лагеря. Граница Лагеря Юпитера пала, наша падёт, если не завтра, так через неделю. Олимп молчит. Все остальное узнаешь вечером. А теперь, прошу меня извинить, у меня назначена встреча, — и вприпрыжку, убегает от, как ей кажется, погрустневшего Нико. Встреча была назначена с Дакотой. И вообще-то не встреча, а свидание, на которое Мишель идти не сильно-то и хочет, но оскорблять чувства друга тоже не в её принципах. Поэтому она, стиснув зубы, выбирает наряд, чтобы прогуляться по пляжу под красивейший закат над границей океана. Чувствует себя какой-то чопорной дочуркой Афродиты, что никак платье выбрать не может. Думает даже обратиться за помощью к Пайпер, да вовремя вспоминает, что именно она сильно уж их с Дакотой сводит. Сводница, блин. Хейзел и Аннабет, кстати, ей в помощницы напросились, поэтому продыху Мишель нет совсем. И уже как две недели. То в трапезной случайно вместе к жаровне подходят, то у оружейной сталкиваются. Какое совпадение! А когда Пайпер узнала, что Дакота на свидание Мишель пригласил, то её радости предела не было. Мишель же радости этой не поддерживает, любой разговор по этому поводу с Пайпер приходит к одному и тому же тупику. И чем ближе приближался День «X», тем сильнее Мишель думала, что затея эта весьма глупая. Выбирает легкий сарафан простого кроя, с бахромой на спущенных плечах, и выходит из домика номер 3, совершенно не зная куда деть себя от волнения. Кажется, это простое свидание с другом, но ведь это странно слишком, да так, что пальцы сжатые в кулак, потряхивает. Он стоит к ней спиной на пляже. Мишель не сомневается, что он задумчиво смотрит вдаль и переживает не меньше неё. Думает о том, что, пока не поздно, лучше сбежать. Но сама же ругает себя за мысли такие, неправильные, запутанные больно. Поэтому подходит несмело, утопая в дюнах песка, с сердцем стучащим, готовым пуститься в пляс, и скромное произносит: — Привет, — смущённо улыбается, когда Дакота поворачивается к ней с лёгкой улыбкой и ромашкой в руке. — Привет, — говорит на выдохе, рассматривает её всю с восхищением, ни чуть не стесняясь. — Это тебе, — хватается резко, протягивая Мишель цветок на тонком стебле. Смущается. Тушуется. — Спасибо, — проскакивает мысль о том, что даже не представляет, где он мог её достать, и принимает ромашку. — Идём? — галантно протягивает руку, когда девушка, утвердительно кивнув, обхватывает своей рукой его локоть. Они гуляют там, где лишние глаза не могут их заметить, разговаривают о разных событиях, делятся чем-то личным даже, но чувствуется каленное напряжение, словно разряды тока между ними щелкают, как разряженная зажигалка, что сбивает обоих с толку. Первые полчаса не знают о чем говорить. Это так странно, ведь, когда просто общаются, разговор всегда идёт, а в этот раз не клеится. И так странно с другом под руку ходить, знать его, как облупленного, и всё равно чувствовать неловкость от его прикосновения или взгляда. Оба тушуются, смущаются, а когда Дакота всё же решается взять Мишель за руку, пальцы переплетая, краснеют, будто на солнце обгорели. Выходят к Кулаку Зевса, весело смеясь и держась за руки, пока Мишель едва ли успевает осознать, что руки Дакоты, горячие и большие, обнимают талию, а губы находятся в опасной близости от её.***
Она не чувствует удовлетворение, когда сидит в холодном тронном зале, изумрудные колонны которого сияют бирюзой и зеленью цветов. Не чувствует гордость или что-то отдаленно напоминающее радость. Ликование, вероятно. Лишь жажду, что закручивает внутренности в тугие морские узлы, тянет, как будто крюком цепляет. Жажду отмщения, подавлять которую совершенно бессмысленно. Да и безрезультатно. Продумывает каждую деталь, ищет изъяны, раз за разом повторяет, чтобы полукровки лазейку не нашли. Чтобы подобраться не могли. А потом задумчиво осматривает зал своего временного пристанища, которое раздражает больше, чем служит устрашающей крепостью. Двери, большие и кованые, скрипят нещадно. Факелы с греческим огнем горят приглушённо, словно кто-то рубильник поворачивает неуклюже. Размохрившаяся ткань кресел, с потертостями и шероховатостями. Отдаленно слышится шум голосов, что выкрикивают в следующем зале что-то. Её прислужники — дети божеств войны — одновременно и её пленники, тренируются, не щадя себя, чтобы повести монстров на Олимп. Она уже чувствует запах собственной власти, в которой сожаления никому не достанется. По заслугам все получат. А Зевсу — и подавно в Тартар путь открыт. Её ни одолевают сомнения, ни страхи быть поверженной — уверенная и бесстрашная — она именно такая. Поэтому она выбрала лучших детей богов войны, чтобы их жажда была сильнее всех чувств сожаления и пощады. Чтобы они убили дочурку Посейдона, потому что именно она, тот самый главный персонаж, конец которого уже предопределен. Именно эта девчонка мешает всем её планам, именно она противится ей больше всего. Даже в голову проникнуть сложно, во снах ей уже не является, не может напугать до полусмерти. Это мешает плану, в котором смерть, — лучший исход. Энио совершенно грязнет в мести, что в голове бьёт набатом, как палочками барабанными по инструменту. А инструмент этот — подкорка мозга, где каждый день мысли витают, — одна хуже другой. С ними она встает, с ними засыпает. До сих пор помнит, когда месть эта впервые её посетила. Это было ровно сотню лет тому назад, когда к ней пришла пифия по имени Делфиния, и сказала, что Арес уйдет от неё к другой богине. Делфиния видела многое, но собственную смерть не смогла предвидеть. Тогда жажда мести загорелась в Энио, как пожар, обжигая и без того слишком злую душу. А когда она была изгнана Зевсом, то поклялась на Стиксе, что отмщение всем Олимпийцам не заставит себя ждать. Теперь…Клятва принимает оборот.