Прости. Так нужно. Я вернусь.
И точку, как приговор ставит, думая о том, что лжет. Хейзел знает, что будет с Нико, если случится с ней что-нибудь, но и сидеть на месте, в лагере безопасном, когда его там мучают и пытают, не может. И знает, что Нико поймет её, потому что сам бы сделал так. Ради девушки, что жизнь его меняет, русло её направляя ближе к солнцу. Хейзел давно понимает всё, видит как Нико на Мишель смотрит, и знает, что самому признаться, — самоубийству равно. Аннабет понимать её поступок и не надо даже, знает лучше всех, а Пайпер — дочь Афродиты, так что тут, как раз, легче всего. Под покровом ночи, когда в лагере тихо; свет в домиках гаснет почти, волны слегка дюны мочат, а лесные звуки мозг окутывают, и мурашки под ребрами бегут, она пробирается с рюкзаком на плечах мимо сторожей, что заснули под тишину обволакивающую. Последний взгляд лучистых глаз кидает на ворота, закусывает губу, в тень погружаясь.Отправляется в поиск собственного счастья, возвращения из которого может и не быть.
***
— Эм… Я…Думаю, нам… Нам не стоит. Дакота, прости, — рука четким движением упирается парню в грудь в попытке остановить, а Мишель глаза прячет, мечтая тенью Нико провалиться под землю. В Тартар самый. Чувствует биение сердца, сильное такое. Слышит, что дыхание Дакоты рваное и через раз, пока кровь его, от слов её, на миг замирает. Краска щёки заливает, а в висках пульсирует, — слишком сильно давит. И сердце — собственное в этот раз — падает куда-то вниз с гулким эхом, что, словно электричество, всё тело девушки пробивает. — П-почему? — голос парня разово надламывается, и в одну секунду более холодным становится. Мишель чувствует, что его глаза смотрят прямо на неё. Не моргая, ищут и ждут, что Мишель сейчас скажет короткое и веселое «Шутка!», и бросится ему на шею. Хочет, чтобы поцеловала, улыбаясь сквозь, и согласилась на всё, лишь бы рядом с ним. А у Мишель одно в голове:Нет, не спрашивай, пожалуйста, ни о чем!
Нет, она не трусит — не тот момент и возраст, чтобы пасовать. Мишель вдруг понимает, что неправильно это — быть с одним, когда другого любишь. Именно любишь и никак иначе. Это не симпатия и не влюбленность, как у Дакоты. Это нечто большее, что заставляет голову кружиться и воздух из лёгких зажимами выдавливает. Вдруг четко понимает, что обманывать Дакоту нельзя, — слишком хороший парень и не заслуживает этого. А не обманом это Мишель назвать никак не может. И Нико обманывать тоже не может, даже, если всё равно ему. Но больше всего противно от себя будет, — отвратно себя обманывать. Поэтому, собирается с мыслями Мишель за шаг от ошибки, плата за которую, — была бы непозволительной роскошью. — Пожалуйста, — умоляюще тянет, и слух парня это колет, — давай останемся друзьями? — поднимает глаза и смотрит в чернеющую мглу, где, как магма раскалённая, злость кипит и плещется. Обида на дне взгляда, и опустошение разбившихся надежды, как осколки зеркальные, что кожу покрывают царапинами мелкими, и вина, как кровь, течет. Не смотри так, не надо. — Почему? Что я не так сделал? — Дакота не понимает, ведь всё хорошо было, а Мишель смотрит на него пытливо, будто просит перестать открывать рот и вопросы задавать. Но они рекой текут, потому что знает — дело не в нем. Тогда в ком? — Всё было хорошо, правда, Дакота. Но я… Мне… — запинается, краснеет, сжимая кулаки до побеления костяшек и почти рычит от того, что произнести вслух не может. А парень не идиот, и понимает, что сказать Мишель ему хочет. И так больно внутри становится, что сжимается всё, как сотню раз иголками колят. Ядовитыми. — Тебе кто-то нравится? — шумно проглатывает ком желчный в горле. — Это Нико, да? — она взгляд широченных глаз поднимает, что бирюзой сияют, как два океана, и в цвете только один вопрос: как ты узнал? Чтобы понять, что это Нико, труда особого не надо. Только наблюдательность да время на анализ. И всё — ребус века расскрыт. Это просто так, что смеяться хочется вперемешку с рыданиями надрывными. Он видел, что она выискивала его в лагере, взглядом глаз красивых, но не находила, оттого и грустной становились. Он видел, и всё равно надеялся, что девушке понравиться может. Оказалось, нет. Мишель казалось, что она весьма успешно свои чувства от всех прячет, от самой себя иногда даже. Дочь Посейдона не понимает, как Дакота узнает, и настолько впадает в ступор, что оправдываться смысла нет, — понимает: по взгляду догадку подтверждает сразу. — «Друзьями» говоришь… — Дакота отходит на шаг, пятерню в волосы слегка кудрявые запускает, шумно воздух выдыхает. И когда Мишель уже думает, что парень на неё сейчас кинется, — взглядом таким обжигающим, от которого кровь в венах останавливается, буравит её напоследок — он просто уходит, и теряется в тени деревьев. Мишель остается у Кулака Зевса одна, с длинной ромашкой в руке, когда солнце уже уходит за горизонт, тени причудливые оставляя, а сверчки начинают мотив знакомой мелодии. Девушка устало плюхается, на мокрую, от выпавшей вечерней росы, траву и чувствует, что вина мерзким чувством — точно, гадюка, — обволакивает лёгкие, и рябь воздуха под ребрами. На удивление, Мишель не плачет от того, что сама испортила всё, хотя внутри всё клокочет и сжимается, и дышать трудно до боли в легких. Наверное, мирится с тем, что всегда всё портит. Будь то отношения с родителями или важный поиск — толку от неё мало — проблемы только. Мишель сидит около «кулака», облокотившись на камень спиной, слабо ежится от порывов ветра недружелюбного такого, и рвет лепестки несчастной ромашки, проговаривая тихо: «Любит», «Не любит». Думает о мрачном сыне Аида, и вспоминает взгляд глаз блестящих, что по лицу её блуждал с таким…желанием, что ли? Или ей показалось? Или всё-таки было? Хорошо бы, если б так. За раздумьями, уйдя в глубину мыслей завлекающих, не замечает, как остаётся последний лепесток цветка и выпадает «Любит». А она, впервые за несколько часов, искренне улыбается. Дакота уезжает следующим утром — его вещи пропадают из домика Диониса, как и он сам из лагеря. Мишель находит под дверью записку с коротким словом «Прощай», когда просыпается утром, и уже собирается идти на завтрак. Складывает аккуратно в карман джинс, думая о том, что слишком ранила чувства парня, и внутри вина, забытая вчера во время сна, снова отравляет кровь. Каленным железом прижигает, что сворачивается всё тугим морским узлом. Она заходит в трапезную, про себя отмечая, что полукровок осталось слишком мало: пятьдесят четыре человека. Ест вместе с Перси пресную овсянку за столиком Посейдона. Не спасают даже любимые с детства ягоды. Перси молчит, угрюмо уставившись в тарелку, и почти не ест, сложив руки перед собой. Мишель это замечает быстро, как рентгеном его сканирует, понимая, что новости плохие её ожидают. — Перси, что случилось? — тихо спрашивает так, чтобы только брат услышал. И если раньше её голос утонул бы в полифонии других, то сейчас в павильоне тихо так, что слышно звук приборов, ударяющихся, на другом конце. Тишина режет слух. До рези. До боли. Перси поднимает замыленный взгляд, словно не до конца понимает кто и что от него хочет, грузно вздыхает, отталкивая тарелку с кашей подальше. — Хейзел ушла, — говорит, подперев голову руками, становясь всё мрачнее. — Что? — едва ли не давится ложкой овсянки, и аппетит пропадает совсем. — За Фрэнком, — продолжает брат, потерев ладонями лицо, словно размазывая грусть по нему, как краску. — Одна? — спрашивает, что и так понятно, думая про себя о том, что Хейзел была тихая в последнее время именно по этому поводу. Её вина заглатывала воронкой. Перси кивает мрачно, ложку каши еще в рот закидывает, не жуя почти, морщась, глотает. — Что ещё, Перси? — на неумелый удивленный взгляд, произносит: — У тебя на лице всё написано. Вздыхает. — Сегодня ночью одной из дочерей Аполлона приснилось, что похитили Афродиту. Олимп совсем в плачевном состоянии, а ты посмотри на это, Мишель, — обводит рукой павильон, — как нам сражаться, когда полукровок меньше, чем когда их не признавали? — задает вопрос тихо, что у каждого в голове вертится всё это время, в уныние вгоняя с завидной скоростью. Мишель молчит, потому что не знает, что и говорить. Потому что понимает, что Перси прав слишком, и больно до слез, что так всё происходит. Зато реально и правдиво. Им нечем отбиваться. И не за чем сражаться. — Вот и я о том же, — отчаяние ползет по легким, в капилляры всасываясь, как муравьи, и он, и сестра это слышат. До зубного скрежета — ещё чуть-чуть и в крошку — отвратительное чувство. Ложку на стол кидает с грохотом, все вздрагивают резко, и волосы на затылке шевелятся явственно, когда Перси покидает трапезную шагом большим. А Мишель вслед ему смотрит, и переживания с головой накрывают, как одеялом, и доступа к воздуху нет. Мишель остается одна, доедая завтрак едва ли не с отвращением. И в голове одно только:Что же делать?!
После завтрака Мишель идёт к Большому Дому, где её поджидают Аннабет и Пайпер. Дочь Афины всё пытается найти хоть что-то ещё про богиню, но так и не находит. Словно ходит по кругу замкнутому, и факты известные вокруг головы крутятся и вертятся. Библиотеку всю перерывает, осунувшись заметно, и тени под глазами, словно девушка — панда, не иначе. Аннабет спит мало, ест ещё меньше, оттого весь домик Афины на сестру кричит, переживая про себя, и силой каждую ночь отправляют спать. Только не знают они, что, как только девушка глаза закрывает, картинки прошлого, будущего и настоящего вереницей кружатся в кошмарных видениях. А Аннабет полночи слёзы глотает, простыни между зубами зажав, всхлипы и стоны сдержать пытаясь, когда раскачивается взад-вперед, как умалишённая, и дрожь — крупная и холодная — линиями вдоль позвоночника. Перси только знает об этом, и успокоить пытается каждый раз, когда девушка посреди ночи спешит к нему в домик, и плачет всё время, прижимаясь к тёплому телу юноши, как в последний раз. Целует в мокрые и соленые, как море, дорожки на щеках, на ухо шепчет слова убаюкивающие, и в объятиях, Аннабет засыпает, когда горизонт красным окрашивается. А днем снова сосредоточено ищет, словно та Аннабет, что ночью, — другой человек. — Привет, — Мишель улыбается криво и косо, и понимая это, хмурится. — Нужна моя помощь? — Да, очень, — Пайпер хитро прищуривается, и улыбку старательно прячет. — Но сначала — рассказывай, как свидание с Дакотой, — и Аннабет поддакивает, потому что ей тоже интересно. Вот тогда Мишель не выдерживает, и во всех красках описывает прогулку, и неудачный поцелуй, и, рыдая на плече Пайпер, говорит о том, что сердце осаждает, и мысли кругами бьют по мозгу. О Нико. О том, что обидела Дакоту сильно. А Аннабет утешает её, гладит по волосам. И видно, что сказать что-то хочет, да не может и молчит потому. Пайпер слова утешающие находит, и Мишель думает, что дочь Афродиты, возможно, чары применяет, потому что слёзы резко заканчиваются, только глаза от них болят и краснеют. — Что мне делать? — вопрос задаёт такой банальный, но честный, потому что каждый день назойливо всплывает в голове, и мешает жить нормально. Потому что другого вопроса нет. Ответа даже Пайпер найти не может, и коротко смотрит на Аннабет, помощь у той глазами выпрашивает. И дочь Афины, вздохнув громко, отвечает простое и лаконичное: — Просто будь собой, — обнимает Мишель и к объятиям присоединяется Пайпер. Проходит ещё немного времени, прежде чем Мишель спрашивает: — А помощь моя в чем нужна? — вытирает остатки слёз, что солью сушат кожу. — Библиотека. Нужно рассортировать всё, — отвечает Пайпер. — У тебя же нет дежурства? Мишель мотает головой из стороны в сторону, поднимаясь со ступенек Большого Дома. В библиотеке пахнет чернилами ручек, кофе и чем-то старым, как пожелтевшие листы пергамента. Бархатные шторы тяжёлыми складками висят неподвижно, в тени всё помещение укрывая, от того кажется, что здесь холодно, и мурашки-муравьи ползут по рукам и ногам, забираясь под кожу. Стеллажи высокие стоят с полупустыми, пыльными полками, и Мишель тут же начинает чихать. Столы завалены книгами всех цветов и размеров, новыми и старыми, а возле поддержанной кофемашины стоит чашек пятьдесят, не меньше. — Аннабет, ты с ума сошла, столько кофе вредно! — начинает сетовать Пайпер, и Мишель с ней мысленно соглашается. — Зато эффективно, — слегка виновато произносит Аннабет, но делает это так, что оспаривать её доводы никто не хочет. — Всё это нужно разместить по соответствующим секциям. Пайпер, на тебе римская секция, вон тот дальний стол, — Аннабет указывает на стол около окна, что просто валится от книг. Пайпер корчит гримасу, но молчит. — Мишель, на тебе греческая, а я займусь смешанной. Там столько книг по разной мифологии и по мировой архитектуре, — Аннабет улыбается. Греческая секция была в самом углу, но стеллажей там было немерено. А книг ещё больше. Когда проходит уже час, Мишель расставляет едва ли четверть книг, и как раз ставит на верхнюю полку увесистую книжонку в красном переплете, когда та вдруг выпадает из рук и с громким шлепком ударяется о деревянный паркет. Бранясь на свою неуклюжесть, Мишель аккуратно, но пошатываясь, спускается с металлической лестницы, и поднимает книгу. Она раскрывается на подвиге Геракла с Немейским Львом, и Мишель решает полистать книгу. На одной из страниц натыкается на миф о богине. Но девушку привлекает не внешность или описание, а символ — два перекрещенных копья. Поднимает глаза выше, натыкаясь на имя «Энио», и мгновенно мысль простреливает череп. Бежит к Аннабет через всю библиотеку, а когда находит подругу, запинаясь, тараторит: — Я знаю, кто она! Это Энио. Видишь символ, — показывает разворот Аннабет, — точно такой же я видела в Сан-Хосе, когда мы с Нико угодили в ловушку. Клянусь тебе, это она. — Энио — богиня неистовой войны, спутница Ареса, — читает Аннабет, когда глаза девушки расширяется от поразившей её догадки. — Помнишь пророчество? Там говорилось «И Богиня-Спутница найдется, страх и боль сеет она». Это она, Мишель! Это Энио! Госпожа Эн.! Всё сходится! — Аннабет кидается на Мишель и крепко обнимает, не выпуская переплет из рук, а глаза её горят не хуже звёзд, и девушка думает о том, что она невероятно глупа, раз не додумалась до этого сама. И как она только пропустила эту Энио?! Дальше ко всеобщей радости и воодушевлению присоединяется Пайпер, как раз заканчивая свою работу. А затем длительные поиски по всем книгам библиотеки упоминания о Энио, и за что её прогнали с Олимпа. Но девушки заходят в тупик, узнав, что Эн. не была свергнута с Олимпа. — Бред какой-то, — стонет Пайпер, устало потирая слезившиеся глаза. — Она не ссорилась с Зевсом или ещё с какими-нибудь Олимпийцами. — И как победить её тоже нигде не сказано, — говорит Мишель, подперев щеку кулаком. — Только то, что она была во время персидских воин, но нам это мало, что дает. Аннабет сказать что-то хочет — по глазам видно, что подмывает её, но угрюмо молчит, понимая, что они снова ничего не знают. Самое худшее потерять надежду, едва ли за неё ухватившись, как утопающий за спасательный круг. Но спасение утопающего — дело самого утопающего, верно?***
Ближе к полудню, когда на горизонте появляются едва заметные грозовые тучи, девушки выходят из библиотеки, щурясь на солнце, словно в пещере пробыли. Идут в сторону трапезной, куда поттягиваются все полукровки на обед, и Аннабет Перси замечает, тут же сгребая его в объятия. Джейсон подходит к своей девушке, окольцовывая руками талию дочери Афродиты, и целует Пайпер в висок. Мишель хочет, чтобы подобное было и у нее, но девушке остается только смотреть на друзей, слегка улыбаться с прихмыкиванием в голове, думая о том, что они вместе смотрятся чертовски хорошо. — Где вы пропадали? — спрашивает Перси, смотря в глаза Аннабет со всей палитрой нежных эмоции, когда девушка лишь коротко улыбается, заправляя прядь светлых волос в смущенном жесте. — В библиотеке, — отвечает та, поворачиваясь в пол оборота. — И, кстати, узнали кое-что. Госпожа Эн. — это богиня неистовой войны Энио, спутница Ареса. — Богиня-Спутница, — проговариваются Перси и Джейсон одновременно. — Именно она. Только вот её не выгоняли с Олимпа. Она вообще ничем таким плохим не запомнилась. — Тогда чего она добивается? — спрашивает Джейсон, словно кто-то может дать ответ на этот вопрос, но Аннабет лишь пожимает плечами. — Моей смерти, — проговаривает Мишель, и взгляд Перси тут же тускнеет. — Она этого не получит, — говорит он грудним голосом. — Мы не позволим, — и всё соглашаются с ним в безмолвном кивке. Мишель улыбается и кивает, думая о том, что друзья не всесильны.***
Он снова берет в руки меч, впервые с того самого дня, и отрабатывает удары раз за разом, всё с большим рвением и злостью, потому что сосредоточиться не выходит. И балансировка стигийского клинка кажется не превосходной, как раньше. Никогда такого не было. Думает о том, что из-за Хейзел всё, — почему она ему не сказала, и так сбежала? А в голове, как птица, мечется мысль о том, что должен понять сестру. Что Нико сам бы так сделал ради неё, а там Фрэнк — она без него не может. Он как кислород, как тяжелейший наркотик нужен ей.А тебе кто нужен?
Проскальзывает назойливая, и перед глазами то и дело всплывает эти лазурные глаза — точно море. А потом Дакота её обнимающий, и Нико меч сжимает крепко, желваками раздражённо играет. «Черт возьми, почему он?!», — мелькает на задворке сознания, в подкорку пробираясь и червяком там оставаясь, долбит Нико всего, когда он, замахнувшись, ударяет чучело соломенное, и оно, рассеченное аккурат посередине, падает на пыльную землю грудой ткани и травы. А в голове только:Черт возьми, не я, черт возьми!!!
И меч далеко отлетает. А он на ходу подбирает, и чучело добивает. Кажется, готов бежать от себя снова.***
Перси взгляд прячет, но упрямо продолжает следить за Мишель, замечая грусть в глазах так на его похожих, и движения рваные, когда сидят в трапезной и обедают. Перед этим жертвуют отцу два лучших куска говядины, на костре приготовленной. Молчат, потому что говорить лишним будет — он понимает, о чем сестра думает, а Мишель взгляды обеспокоенные его замечает всё чаще. Отдаленно слышатся голоса братьев Стоулл, которые смеются за столиком Гермеса приглушенно, их братья и сестры подхватывают этот смех. Единственные в лагере, кто может хотя бы улыбаться искренне. Кажется, очень давно она точно так же сидела за столиком Гермеса в кругу дружелюбных подростков, ещё не зная чья дочь, и боялась даже голову повернуть в сторону Нико. А сейчас, делая это, замечает, что стол Аида пуст. Перси следит за взглядом сестры, и в глазах проскальзывает понимание. — Нико не выходил из домика с утра. Может, он всё ещё там? — жуя кусок мяса, проговаривает Перси. Мясо получилось, как подошва, благо вкусное. Мишель пожимает плечами, намереваясь после обеда навестить парня. Перси оказывается не прав — Нико в домике нет, и понимает Мишель это спустя три стука в дверь домика номер 13. Поэтому, она идёт искать потерянного сына Аида. Но не находит его ни на одном из возможных мест: ни в лесу, ни на его излюбленном пирсе, ни возле трапезной (вдруг, он решит поесть, ведь обед пропустил). Мишель бредёт даже к стенке для скалолазания, где очередного счастливчика на носилках уносят дети Аполлона с ожогами рук, ног и части торса. И как им не надоедает постоянно обжигаться лавой? Ближе к вечеру, Мишель идёт на арену посражаться, понимая, что искать Нико смысла нет — он может быть, где угодно, в том числе за пределами Холма. Её дежурство назначено снова в ночь, и девушка с удовольствием бы сошлась в спарринге с Перси, да только теперь у него дежурство на западной границе вместе с Аннабет. Удивлению Мишель нет предела, когда арена, полностью пустуя, была занята разыскиваемым ди Анджело. Сын Аида стоит около разрубленного пополам чучела, дышит тяжело и глубоко, пока пот покрывает лоб, и парень, сделав жест рукой, вытирает его рукавом своей кофты. Лицо его даже для него слишком мрачное и злое, но девушка уже давно разучилась его бояться. Спускается к арене, отмечая, что в одной футболке становится прохладно, а лучи солнца дружелюбного исчезают за тяжёлыми, свинцовыми тучами. Нико удивлен, когда замечает приближающуюся к нему фигуру Мишель, и от чего-то замечает, как красиво ветер развивает её волосы цвета пшеницы спелой. Точно играет, пряди волос гладких перебирая пальцами холодными, запутывая. А затем вспоминает то, что целый день в голове вертится, и на что, Нико сотню отговорок придумывает. И все — лживые. Лицо парня остаётся непроницаемым, хотя ему хотелось бы стереть глупую улыбочку Дакоты с лица. Мишель, как обычно улыбается, но улыбка выглядит скомканной и безрадостной. Достает меч из ножен, которые Нико замечает не сразу, и идёт прямо к нему. — Ты задолжал, — направляет меч прямо в яремную впадину, улыбается, всем своим видом приглашая Нико присоединиться к спаррингу. Нико причин, по которым можно было отказаться, не видит. Покрепче хватает рукоять меча ладонью, где, кажется, уже выемка особенная образовалась — точно под рукоять, и бой начинается. Мишель нападает первой, нанося первый удар, но Нико легко встречает его стигийским мечом, отводя выпад играючи даже. Звук удара утопает в внезапном громе, но ни один из них не обращают на это внимание. Мишель хмурит брови, и Нико понимает: она его раскусила, а он знает, что она ненавидит, когда её недооценивают. Хищно улыбается, беря инициативу в свои руки, и Нико с силой делает всё больше выпадов, оттесняя Мишель к чучелам. Девушка успевает только делать блоки, когда чувствует адреналин, что в голову вместе с кровью ударяет, и досадно тихо ругается про себя, потому что контратаковать не получается. Не может к сыну Аида подобраться, лазейки не видит. Когда Мишель упирается спиной в бронзовый нагрудник, что теплом отдает, на солнце нагревшись, прохода большее нет. Нико подбирается всё ближе, видно, собирается меч из её рук выбить, но Мишель оказывается ловчее, и делает лёгкую подсечку, когда Нико уже замахивается для нового удара, и из-за руки, отведенной назад, пошатывается, падая вперёд. Мишель оббегает парня, тем самым оказываясь позади него, и ждёт, когда Нико встанет. Он поднимается на ноги не спеша, с каким-то недобрым выражением лица, смотрит прямо на неё, словно сканирует, внутрь пробираясь, в саму голову. И Мишель недовольно ежится от взгляда глаз, почерневших мгновенно, но лицо остаётся под маской уверенности и непоколебимости. Он поднимает меч, когда Мишель утирает пот со лба, что капельками катится вниз к подбородку, пока Нико становится в оборонительную стойку, не спешит нападать первым, и как бы невзначай спрашивает: — Как целоваться с Дакотой? Понравилось? — голос тихий и вкрадчивый, и Нико делает выпад с вращением, хмурясь. Мишель вопрос этот врасплох застаёт, и она не успевает поставить блок, пошатываясь, и едва ли уворачивается. А в голове, как и в глазах читается строкой бегущей:Как ты узнал?
Нико думается, что актриса из Мишель отличная: глаза в удивлении расширяет, словно впервые об этом слышит, чем раздражает его ещё большее, и едва ли успевает защититься. Он не знает, почему спрашивает у неё это — разве теперь это его касается? Вращает меч в руке, пока девушка в ступоре стоит и смотрит на него, словно впервые видит. — Откуда ты знаешь, где я была? — хмурится, поудобнее сжимая оружие. — Следил? Вот тут она его ловит, и Нико мысленно чертыхается, думая о том, что больше так промахиваться не стоит. — Хотел в одиночестве побыть, а там вы стоите в обнимочку, — выпад делает неожиданно, всё с большим рвением, и чувствует, что ревность (бесполезно надеется, что это не она) красной пеленой окутывает глаза и пламенем к горлу поднимется. — Если бы меньше был одинок, то больше бы понимал! — отвечает едкое, и он видит, как начинают злостью гореть глаза, мгновенно темнея. — А если ты больше времени проводила со мной, то больше бы замечала! — Мишель контратакует, и Нико вдруг замечает, что это уже далеко не дружеский спарринг. Её манера вести бой меняется. Мишель раздражается, потому что Нико обвиняет её, не зная о том, что никакого поцелуя не было. Рассуждает глупо, и тем самым злит слишком. — Да что ты говоришь?! — выпад четкий ударяет по мечу Нико, и тот покачивается в его руках, пока искры и гром оседают. — Это не я тебя избегала! — А я не ходил на свидание с первым встречным! — повышает голос, нападая с новой силой. — А, то есть, тебя это задевает?! Он молчит, переводя дух, смотрит в горящие пламенем злости лазурные глаза, и тяжело дышит. Он не знает, что задевает его больше: то, что она пошла на свидание или то, что он не решается сделать это раньше этого римлянина. Выпад за выпадом — звуки утопают в громовых раскатах, а молнии разрезают небеса, и ветер с ног сбивает, когда Нико ставит Мишель подножку, и девушка падает спиной на землю, цепляясь за его рукав и тянет с собой вниз. Нико наваливается на Мишель сверху, ногой отбив её меч подальше, а руками охватив тонкие запястья, не давая сделать ни одного движения. И хотя ноги девушки вполне свободны, она не смеет шелохнуться, смущаясь интимности момента. Их лица находятся в сантиметре друг от друга, и Мишель видит, как Нико удивлен и смущен не меньше неё. Она сразу забывает об всём, что хотела ему наговорить, потому что чувствует, как Нико дышит прямо ей в слегка приоткрытые губы, и его дыхание пахнет мятой. Вокруг пыль кружится, но Мишель смотрит только в глаза, что на бездну похожи, на омут, и она хочет утонуть в нём. Завязнуть навсегда. В глазах не замечает протеста, когда тянется вперед и целует Нико. Это происходит настолько неожиданно для обоих, что оба широко распахивают глаза, но Мишель закрывает их от удовольствия, что растекается приятным теплом в груди, подобно притарно-сладкой патоке. Она целуется впервые, и это неуклюже совсем. Где-то в подкорке пробегает мысли о том, что Нико отвечает на её поцелуй, и сердце трепещет внутри, и стучит, кажется, даже в голове. У Нико это, похоже, поцелуй тоже первый, но он явно лучше знает, что делать, и Мишель решает расслабиться и полностью раствориться в его объятиях. В его поцелуе. А потом внезапно начинается дождь, и гром разрезает рев тысячи голосов чудищ и характерный хлопок, что оглушает, означает, что границы Лагеря Полукровок пали. Нико отстраняется, и кровь в жилах обоих замирает от безумного хохота, что в кошмарах обоим снился.Бой, которого так долго боялись, начинается.