By the way

Весной у Сакаты Гинтоки случился приступ любви к окружающим. Это если очень коротко. Приступы случались периодически. То он, очаровательно улыбаясь, тактично попросил Сарутоби удалиться из их дома. Исчезнуть из его шкафа. Она умилилась. Впала во влюбленную истерию, и все же выгонять её пришлось силой. Со второй волной приступы перестали чередоваться с его привычным, разумным, так сказать, характером. Градус очаровательности поведения просто зашкаливал. Шинпачи или не мог поверить или впадал в ступор, когда Гинтоки в уважительном (и даже слишком) тоне обращался к Отосе, уговаривая ее дать ещё немного времени. Конечно, последней каплей, впрочем, это-то было даже и к лучшему, стал тот момент, когда Шинпачи начал видеть деньги. Больше всего его радовало, когда эти деньги оказывались в его руках. То, что обычные люди называют зарплатой. Со своими новоприобретенными чертами характера Гинтоки мог бы стать одним из самых востребованных хостов дней за пять. Эта мысль очень приглянулась Кагуре. Настолько, что она пыталась претворить её в жизнь. Но даже без этого, это был чуть ли не первый раз, когда в Йорозуе водились деньги. И черта с два хоть кто-то расстроился. А потом по ТВ сказали, что людей с подобными симптомами необходимо немедленно госпитализировать, пока их состояние не ухудшилось до неизлечимого. Кагура озадаченно взглянула на Шинпачи, но было уже поздно что-то решать. Третья волна пришла ожидаемо не вовремя. И по какой-то причине вся любовь к окружающим, очаровательное поведение, нежные и милые взгляды рухнули куда-то в небытие, заменяясь чем-то еще более непонятным. – Гин-чан ведет себя так, будто у него любовная хандра. Много ли Кагура могла знать в подобных вещах, сколько сериалов нужно посмотреть, чтобы разбираться в таких вопросах, когда тебе четырнадцать – вот что хотелось спросить, но Шинпачи не стал. Не столь важно было, откуда у нее эти мысли, главным сейчас стало то, что Кагура была права. Так или иначе они пришли к этому выводу. Телевизор дал пару подсказок, не очень полезных или не очень радующих и без того впадающих в пространственные рассуждения о том, во что все это выльется, соседей снизу. Конечно же, первые две волны Отосе понравились больше, чем то, во что все превратилось после...А что дальше – одному богу известно. Гинтоки впадал в определенно несвойственные ему периоды меланхолии: лежал на диване, смотря в потолок, забросил Джамп и сладости и попеременно вздыхал с разными интонациями печали. Все, кто мог, спонсировали ученых, чтобы те как можно быстрее обнаружили истоки этой болезни, причины и способы её распространения – впадающие то тут, то там в депрессию люди уходили с работы, брали отпуска, а то и вовсе оставались дома, ничего не говоря, и не были особо полезны для общества и государства в целом. Никто до сих пор не знал, как передается болезнь, да и передается ли, поэтому требовали ограничить зараженных от любых контактов с людьми. Кагура на эти просьбы огрызалась, выпинывала (в буквальном смысле) всех волонтеров прямо с высоты второго этажа, кричала, что Гин-чана нельзя отвозить в больницу или запирать где-то, пока она не разобралась в чем суть проблемы. Заразиться она не боялась. Если бы могла – давно бы заразилась. После третьего визита волонтеров и начала патрулирования города в поисках всех зараженных уже более внушительными силами полиции, все со скрежетом сломанных механизмов и иррациональным осознанием всей бредовости ситуации встало на место. Или почти встало. Этот мир никогда не был нормальным. – Хиджиката остался в Йорозуе, потому что у него не было выбора. Он нервно постукивал пальцами по коленке и ожидал от Шинпачи ответа. Тот смотрел на него в ответ так же, нервное подергивание глаза выдавало то, что и он не ожидал ничего подобного. Разумного объяснения не существовало. Сомневаться в этом не приходилось. Гинтоки головой лежал на коленях замкома, смотрел на него снизу вверх и улыбался так приторно… Как минимум это пугало. Очень. Как максимум Хиджиката планировал бежать, как только предоставится возможность. Однако возможности не было. Гинтоки вел себя как 13-летняя яндере-сталкерша из тех типичных характеров банальных историй про школу. Исключая только то, что в этом конкретном случае метафизичная школьница могла расправиться с объектом своей любви, если он посмеет ей перечить. С какой стороны не смотри, а выходило паршиво. Очень паршиво. – И долго мне так сидеть?.. – голос звучал очень неровно, хоть он и старался держать себя в руках. Никто не знал, на что были способны люди, подхватившие эту извращенную форму гриппа, в любой момент от них стоило ожидать чего угодно. А от сошедшего с ума Гинтоки и в обычном-то его состоянии стоило держаться подальше. Он прикидывался кошечкой, и надо признаться, это у него выходило почти хорошо, пытался урчать и хотел, чтобы его погладили. И Тоширо гладил. Деревянными трясущимися руками, которые покрывались потом от одной только мысли, что Гинтоки заиграется в эту свою кошечку и оторвет ему руку. Буквально. Вцепится зубами и вырвет смачный кусок. – Пока не найдут лекарство, наверное… – Спасибо, успокоил… Надеяться на Шинпачи не стоило. Одного взгляда на него, на его состояние, было достаточно, чтобы понять, насколько он дезориентирован, насколько происходящее не умещалось в рамки его привычного мира. Он по крайней мере остался, из вежливости, скорее, хотел оказать хоть какую-то поддержку, в отличие от Кагуры. Та, впрочем, не отличалась особым стремлением заботиться о других...большую часть времени. Хорошо, что Сого прицепился к ней с очередной бессмыслицей, и Кагуру как ветром сдуло следом за ним. Хорошо, что она не видит этого ужаса. Ждать, когда появится лекарство от всего этого, Хиджиката, конечно же, не мог. Во-первых, это заняло бы ещё чертовски много времени, а при учете того, что лекарство может не существовать – бесконечно много времени. Во-вторых, это было невозможно физически – просидеть столько на одном месте. Столько – это сколько? – Эй, – Гинтоки протянул руку к его лицу, касаясь щеки кончиками пальцев. Мысли из головы снесло вместе с Тотошкой и половиной Канзаса, и даже не из страха. Хиджиката замер на месте, перестал двигаться совсем, только глазные яблоки поворачивались в глазницах, пытаясь рассмотреть то руку возле лица, то лицо Гинтоки. Тот смотрел поразительно спокойно, без привычного и, постарайся быть честным, Тоши, надоевшего взгляда, полного пофигизма в энной степени, слегка улыбался и закусывал губу изнутри (было видно, как кожа прогибается внутрь – иррациональное беспокойство заставляло подмечать детали), словно изучал свои ощущения. Господи, пожалуйста, если ты слышишь, если ты есть, скажи, что он не осознает своих действий и не вспомнит об этом никогда. Хиджиката пытался молиться всем богам, про которых хотя бы слышал, потому что он не хотел знать, что будет дальше. Он сам бы предпочел забыть это одновременно требовательное и мягкое, настолько натурально, по-настоящему, произнесенное, словно Гинтоки всю жизнь ждал только этого момента: – Хиджиката-кун, поцелуй меня. Представления о правильности рушились постепенно, но неумолимо. Мысль о том, что вселенная предлагает человеку испытания, которые он должен преодолевать, заменялась на идею о камнях, падающих сверху на утопающих. Именно так Хиджиката себя и почувствовал – утопающим. Воздуха в легких явно стало маловато. – Эмм, – пот стекал по вискам градом, создавалось ощущение, что на его коленях лежит бомба, а он сапер, который прогуливал уроки по разминированию. – А как же там...конфетно-букетный период? Даже отшучиваться не выходило. Это был крах. Крах всего. Гинтоки расстроился, рука сползла вниз, змеей укладываясь на диване подле него. Он грустно и обиженно рассматривал табличку, висящую над столом, и молчал, никак не стараясь ответить или вернуть ситуацию в чуть менее абсурдное русло. Хотя бы чуть исправить этот явно сдвинутый с оси момент. Синдром 13-летней девочки, да? И обиды все от той же метафизичной школьницы. – Гин-сан, перестань, пока не поздно… Шинпачи пытался его вразумить, только Гинтоки, который слышал бы его, находился совсем далеко отсюда, он все продолжал спектакль одного актера и ждал, когда Хиджиката передумает. Ситуация с утопающим повторялась, только на этот раз он не просто тонул, а тащил за собой еще Шинпачи и самого Гинтоки тоже. – Не уверен, что ты обрадуешься, когда придешь в себя… “Когда придешь в себя” в данном отрезке времени абсолютно не существовало. Хиджикату ждала вечность ожидания излечения Гинтоки, проведенная в этом положении. Теперь он уже чувствовал, что утонул окончательно, захлебнулся водой и переродился в принца, который должен спасти спящую красавицу поцелуем. Только человек перед ним не спал, да и на красавицу походил мало. Прыжков в воду сегодня уже достаточно. Терять то и нечего. – Ладно. Хорошо. Но после я сразу же отсюда ухожу. – Ладно, – грустные глаза под опускающимися ресницами. Было бы мило, будь он моложе лет на 5-10 и не мужиком. Все очарование разбивалось об реальность просто вдребезги. Хиджиката абсолютно не был уверен в своих действиях, он давно уже потерял нить разума, за которую стоило цепляться и держаться всеми силами. Если Гинтоки потом ничего не вспомнит…будет определенно куда лучше. – Х-Хиджиката-сан, вы...вы серьёзно?! – Тихо. Ты не помогаешь, очкарик. Шинпачи бы обиделся, не будь все это частью этого заведомого неверного разговора, часа, дня. Он зажмурился, чтобы не видеть происходящее, чтобы не видеть того зачарованно-влюбленного взгляда Гинтоки, которым он смотрел из-под ресниц. Потому что это было лишь последствием того, что он заразился этим диким вирусом, потому что он не мог в здравом уме самостоятельно пойти на такое. С закрытыми глазами он слышал тихое сбивчивое дыхание и подозрительные звуки, дорисовывающие в его воображении соответствующие картинки. Открыть глаза было бы актом неуважения хотя бы к стараниям Хиджикаты, который не выглядел как человек, склонный к подобным проявлениям безосновательного альтруизма. Шинпачи, наверное, стоило уйти сразу – вот о чем он думал, когда услышал тихий, раздраженный шепот. – Какого черта ты творишь? – У себя спроси, – пауза. – С возвращением. Ты мне никак не нравишься, но так хотя бы не настолько жутко. – Для человека, который первым полез целоваться, ты слишком плохо врешь. – Лучше бы спасибо сказал, что я тебя вытащил из этого состояния. Как это вообще случилось?.. До Гинтоки наконец-таки дошло, что происходило и в каком положении он находится. Он резко сел, а Хиджиката едва не лишился носа, зашипев что-то явно оскорбительное. Глаза у Гинтоки бегали по всей комнате, не зная, на что можно смотреть в данный момент, за что цепляться. Падать больше некуда. Дно. Выходите, пожалуйста. – Это просто отрава, распространившаяся по Эдо. Не волнуйся, – Хиджиката похлопал его по плечу, кивнул Шинпачи, собираясь уходить. Возле выхода он оглянулся: Гинтоки продолжал сидеть, уставившись в ту самую табличку, не двигаясь и не говоря ни слова. – Гин-сан?.. – Молчи, Шинпачи. В мире не хватит алкоголя, чтобы стереть это из моей памяти... Нет, ну какого черта?! Он запустил пальцы в волосы, оттягивая пряди, уперся локтями в колени и, кажется, пытался осмыслить произошедшее. Шинпачи благоразумно вышел – его общество изначально не было нужно, но сейчас он как никто понимал, что Гинтоки не стоит тревожить расспросами. Оставалась ещё одна вещь – придумать, какую версию событий рассказать Кагуре и остальным. И, конечно же, было бы куда проще, если бы Шинпачи открыл глаза чуть позже и не всматривался слишком хорошо – так было бы куда проще поверить в то, что все случившееся небольшое помутнение, а не конечная точка долгой и трудной, усыпанной страхами и неуверенностью, дороги.