Он встречает ее внезапно.
Вообще все встречи в жизни можно назвать внезапными. Нельзя быть уверенным хотя бы на процентов десять, что сегодня утром, проснувшись и отправившись на работу, ты не встретишь любовь своей жизни. Или что тебя не собьет машина.
Вся жизнь — это сплошная кутерьма и случайность.
Главное, успеть выхватить из бесконечного мельтешения картинок перед глазами одну, подсказывающую тебе, что делать дальше.
Бен возвращается с работы на метро. Впервые за несколько лет. Ему, сыну президента Америки, такой вид транспорта совсем незнаком и кажется убогим, как и сама американская мечта.
Выдуманная одним идиотом, подхваченная остальными, но такая хрупкая, что лопнет как мыльный пузырь, стоит только дотронуться.
А его мать еще верит в то, что можно сделать людей счастливыми.
Бен хмыкает и делает еще один шаг в сторону, практически втискиваясь в грязный угол между сиденьями и дверью, хотя с его размерами это нереально.
Люди давят на него со всех сторон, прижимаются так, будто он еще один поручень, поставленный для удобства. Они говорят, шевелятся и дышат. Бесконечная движущаяся масса, от которой нельзя сбежать.
Наверное, поэтому он так раздражен. Если эта затянувшаяся дорога от одной остановки до другой не закончится, он схватит аварийный молоток и разобьет стекло, выпрыгивая на ходу.
Но, слава богу, поезд тормозит, двери открываются, вынося из вагона шевелящийся шар, состоящий из рук, ног, острых локтей и безликих оскаленных гримас, оставляя его в относительной свободе.
Теперь он может вздохнуть.
На подошве ботинка, дорогого и почти нового, след от женского каблука.
Бену хочется проклясть обладательницу этих неуклюжих ног, причем смертельно. Он находит в кармане брюк платок и опускается на корточки, принимаясь стирать грязь.
Вот тогда он и замечает ее.
Сначала идиотскую прическу. Три пучка в ряд могут поспорить в своем уродстве с этими накладными шиньонами, которые носит каждая дура в посольстве, где работает Бен Соло. Но тут хотя бы волосы свои.
Темно-коричневые жесткие прядки выбиваются из этой странной прически, создавая светящийся ореол вокруг головы хозяйки. Девушка вся словно облита электрическим светом, это из-за белой одежды. И хотя с его места Бену видно только затылок, спину и одну ногу в бежевой кроссовке, покачивающуюся в такт неслышимой музыке, ему безумно хочется увидеть все остальное.
Она слушает музыку, но как-то невпопад, и пальцы бегают по экрану телефона, то и дело меняя композиции.
Что она может слушать? Бен сам включает себя в эту странную игру на угадывание.
Современная попса? Слишком просто.
Или эти заунывные страдальческие песни о любви? Которые вроде как облагораживают душу, но на самом деле только раздражают.
А может, рэп?
Но узнать это можно, разве что только подойдя к ней вплотную и уставившись на ее плейлист. Потому что по незнакомке ничего не скажешь. Она вся напоминает чистый лист, непроницаемо-белый, как и ее незамысловатая одежда, слишком простая. Никаких жутких надписей, кричащих расцветок или лейблов.
Большая спортивная сумка, примостившаяся у совсем небольших изящных ступней — размер обуви 6, может, 7 — полностью забита доверху и словно собирается лопнуть, как только придет ее время.
Незнакомка может быть кем угодно.
Вагон шатает из стороны в сторону, когда поезд медленно клонится на поворот и вползает в еще один туннель, и Бена слегка заносит вместе с ним. Он резко, как только может, хватается за поручень, потому что иначе повалится из своей не самой устойчивой позы на корточках.
И внезапно девушка, словно подслушав его молчаливые размышления, резко оборачивается, глядя точно на него. Она щурится, отчего ее светло-карие глаза, почти золотые в свете ламп метро, напоминают кошачьи.
Их снова трясет, а Бен уже не чувствует это. Он все еще пялится на нее как завороженный, не зная, то ли отвернуться, то открыть рот, чтобы сказать что-нибудь.
Это странное переглядывание длится еще несколько секунд.
У незнакомки чистое лицо, без грамма косметики, что так непривычно видеть в Нью-Йорке, зачесанные назад волосы открывают широкий лоб, тонкую переносицу, всю сплошь усыпанную веснушками, и узкую полоску рта, один уголок которого сейчас слегка опущен, будто она сердится, что за ней шпионят.
Поезд вздрагивает, выныривая из туннеля, лампочки под потолком на мгновение вспыхивают до рези в глазах, а затем гаснут.
Через мгновение, когда Бен приходит в себя, на него больше никто не смотрит. Незнакомка уже отвернулась и наматывает излишне длинный провод наушников, засовывая плеер в задний карман белых джинсов. Она собирается выходить, подхватывая на плечо рюкзак, берется за свою сумку, и все так быстро, что он успевает только разогнуться, когда она оказывается перед ним.
Она вся тонкая и острая, с колкой линией прямых плеч, плавными изгибами рубашки, под которыми прячутся разведенные как крылья лопатки. И от нее еле уловимо пахнет чем-то. Не духами, не потом, это странный и простой запах, синтетический и почему-то знакомый.
Дверь открывается и выпускает ее, заталкивая вместо каких-то непонятных людей, их так много, что они снова вдавливают Бена в единственно-оставшийся угол, и ему остается только следить за мелькающим белым силуэтом за окном.
Когда поезд двигается, только тогда до него доходит, что он упустил.
Но солнечной девушки с ее гибкой пружинистой походкой, двигающейся в такт неслышимой музыки, больше нигде не видно.
***
— Мистер Соло, — отвлекает его от бесполезного копания в бумажках секретарь посла Сноука, — договор.
Договор должен был быть составлен и отправлен на подпись пару часов назад, но все это время Бен занимался тем, что пытался выбросить из головы необычный образ девушки.
— Я отнесу его сам. Попозже, — вместо того, чтобы как-то сгладить неловкость, потому что Хакс ни в чем не виноват, а виноват он сам, Бен практически рявкает и откидывается на кресле, запуская в волосы руки и устраивая кавардак на голове.
В голове беспорядка не меньше.
Хакс только машет рукой —
делайте что хотите, я отказываюсь в этом участвовать — и исчезает из вида, а Бен все еще пялится на пустой бумажный лист на столе. Он чистый и гладкий. И идеальный.
Его нельзя марать бесполезными буквами только потому, что посольству смертельно нужен договор.
Бен смотрит на часы, следя за лениво ползущей стрелкой. Она, как и все остальное, совершенно против его сумасшедшей идеи, но замкнутая кругом, не может заставить остановиться время.
Вот, еще чуть-чуть, почти…
Когда стрелка застывает на 12, он встает и начинает собираться.
Сегодня он отправляется домой на метро.
— Отмените все мои встречи на сегодня, — быстро говорит он секретарше в приемной и, пока та не успела сообразить, в чем подвох, и потребовать договор, исчезает в дверях.
Лифт занят делегацией каких-то напыщенных болванов, точь-в-точь похожих на него — отглаженные костюмчики, начищенные до блеска ботинки и ровный пробор — поэтому приходится спускаться по лестнице.
Сегодня в Нью-Йорке стоит жара, и над асфальтом колышется зыбкое марево, добавляя ирреальности всему происходящему. Как будто город раздвоился, и только от его выбора —
куда он направится — зависит будущее.
У посольства полно автомобилей, и в одном из них Бена уже ждет личный водитель, но он старательно описывает дугу и направляется по тротуару, обгоняя ленивых от жары прохожих, в сторону яркого знака, плывущего в воздухе.
Ему нужно метро.
***
Внизу ничуть не прохладнее, как будто в аду сегодня решили устроить бунт.
Бен проходится по платформе, прикидывая вагон. В каком он был? В каком окажется она сегодня?
На него смотрят как на прокаженного. Еще бы, в толпе легких цветастых платьев и уродливых дырявых джинсов его дорогой костюм выглядит нелепо. Как и сам он, вспотевший, красный и с потерянным видом слоняющийся туда-сюда в ожидании поезда.
Это полнейшее безумие. Он сам понимает это. Прекрасно понимает, но даже то, что он, сын президента Америки, сбежал с работы и гоняется за сумасшедшей мечтой, не может остановить его ногу, уже занесенную над порогом вагона.
И пусть по ней сегодня снова пройдется с десяток увесистых каблуков, это будет того стоить.
***
Но девушки не оказывается нигде. Возможно, он поспешил. Или опоздал. Ужасную мысль, что она просто тоже случайно забрела в метро вчера вечером и больше не появится никогда, он гонит прочь.
Переходит из вагона в вагон, цепляясь макушкой за ремни безопасности для тех, кто любит держаться за них во время поездки. Задевая плечами людей, которые морщатся, ругаются вслух и отшатываются, уступая дорогу сумасшедшему идиоту, прущему напролом.
Вдыхает десятки чужих запахов — пот, духи, одеколоны, прокисшая вонь алкоголя, машинное масло и цветочная отдушка. Все это сливается в хаотичный коктейль, бьющий по нервам.
И нигде даже следа того странного чистого запаха.
Теперь стрелка мстит ему, летит как бешеная, описывая круг за кругом. Десять минут. Двадцать. Полчаса. Где-то в толпе за стеклом на одной из остановок мелькает что-то белое, и Бен оживляется. Но это оказывается всего лишь плакатом. Вывеска призывает купить что-то, и ему больше всего хочется облить этот борд бензином, а затем поджечь.
Может, хоть это возместит его раздраженное уныние.
В конце концов, он проезжает по одному и тому же пути трижды, пока на него не начинают коситься охранники возле турникетов на выход.
В кармане что-то пиликает, и приходится отвлечься. Хотя номер до отвращения знакомый, поэтому Бен не глядя сбрасывает. Сбрасывает и во второй раз. А в четвертый сдается.
— Да, — рявкает он в трубку, стоя черт знает в каком забытом месте, в толпе зудящих и шуршащих людей, которые громко говорят, чешутся, шевелятся и бог знает что еще делают.
— Чуи сказал, что ты отказался ехать домой. Бен, что-то случилось? — голос матери пилит по нервам, пусть и по-настоящему обеспокоенный. Наверное, поэтому он сбежал из администрации президента, хотя ему предлагали сенаторский пост. Видеть мать не только дома, а еще и на работе, с ее неловкими попытками наладить контакт и загладить вину — ужасно.
— Нет, — ему хочется отключить разговор, хотя он прекрасно понимает, что она позвонит еще. Так легко от Леи Органа-Соло никто не отделывался.
— Тебя ждать к ужину? Отец приезжает… — она мнется, и в гуле толпы кругом ее далекий голос кажется совсем бесплотным и жалким. — Он волнуется за тебя.
Бену хочется съязвить, что такие херовые отцы, как Хан Соло, вообще ни за кого не волнуются. Разве что за свою драгоценную шкуру, но не станет.
— Я задержусь по делам. Пока. Мам, — он все же добавляет это
мам, хотя сам на себя злится.
Но к перрону уже подъезжает новый поезд, и он собирается на марш-бросок. Последний на сегодня.
Иначе просто сойдет с ума.
