Восставший из Ада: восхождение Ада

      Кирст, не дождавшись, возвращается домой. Ей ни к чему, чтобы копы застали её на месте преступления. Да и холодно.       Дом кажется необычно пустым. Чтобы отогнать нежеланные мысли, Кёрсти забирается под душ. Жар струй приятно обволакивает тело, давая несколько секунд желанного забытья. Но тут женщина замечает на зеркале кровавую надпись «Хорошая девочка», а ниже другую «Тревор уже в Аду». Женщина уверена, что должна чувствовать гнев, но щёки пылают от совсем другой эмоции. Да ещё некстати вспоминается, что сенобиты способны становиться невидимыми для всех, исключая тех, кто их вызвал.       Кирст резко оборачивается, ощущая на плече прикосновение холодной руки. Не знает, как реагировать: страшно, конечно, что Пинхед смог без труда проникнуть в её дом, но с другой стороны одиночество забирается в дальние уголки души, уступая место предвкушению. И всё же Кирст неуверенно отступает, то ли от страха, то ли распаляя в них обоих желание. Только ощутив лопатками холод стены, женщина понимает, что пытаться сбежать бесполезно и позволяет сенобиту, который, кстати, уже полностью обнажён, приблизиться к себе.       — Ты хорошо выполнила свою работу, Кёрсти, — видя немой вопрос в карих глазах, поясняет жрец Ада, — и я пришёл вознаградить тебя за это.       Женщина только усмехается, подумав, что мог бы просто сказать, что желает её. На любовь в человеческом понимании со стороны демона надеяться было глупо.       Внезапно сенобит сокращает расстояние между их лицами, целуя Кирст со всем накопившимся желанием. Всё же, Пинхед давно перестал скрывать от себя, что ему нравятся эти игры с Кёрсти, нравятся её попытки сохранить гордость и самообладание даже в момент их соития, это лишь больше распаляет желание, заставляет ещё больше хотеть заставить женщину стонать от его грубых ласк, просить боли, смешанной с удовольствием.       Он прижимается грудью к её груди, так что женщина зажата между обжигающе холодной стеной и не менее ледяным телом лидера иерофантов, и всё же, и Пинхед это прекрасно ощущает, тело Кёрсти горит от желания, а прикосновения обжигающе горячих водяных струй только добавляют контраста.       Кёрсти трётся животом об его мужское достоинство, явно готовясь к соитию, но под разочарованный стон женщины иерофант вновь отстраняется от неё. Гладит живот, пачкая пальцы в собственной смазке, поднимаясь к груди, после чего выпускает небольшие крюки из подушечек пальцев.       Кёрсти жмётся к стене, когда холодный металл касается кожи, местами царапая до крови, но вместе с тем становятся слышны сдерживаемые стоны. Сенобит едва заметно улыбается, продолжая дразнить разгорячённое женское тело своими умелыми ласками. Руки Кёрсти оказываются на его талии, женщина старается прижать любовника к себе, чтобы ощутить наконец наполненность.       Пока Тревор мучился от кошмаров, сны его супруги были совсем другого содержания, и сейчас шатенка хотела воплотить эти сны в реальность, что несколько отличалось от планов любовника. Не так сразу. Он ждал пять лет возможности просто увидеть её, осознавая, что принадлежит его Кёрсти другому, так что заставить её потерпеть несколько минут — не самая мучительная пытка. Да и к тому же, грани между страданием и удовольствием на самом деле нет — сенобит это понял давно, а Кёрсти данное понимание лишь предстоит.       Одна рука верховного жреца Ада ласкает левое бедро девушки, пока вторая, на кончиках пальцев которой всё ещё остались маленькие крючья, терзает её грудь. С губ женщины срываются уже не столь тихие стоны, а в сознании мелькает мысль о том, что в отсутствии Тревора есть свои плюсы.       Происходящее отчего-то напоминает миссис Гудден встречу с первой любовью, которую за столько лет не сумела разлюбить. Женщина прекрасно понимает, что как только сенобит уйдёт, она опять станет сомневаться в его чувствах, пытаться уверить себя в том, что это ловушка, и ей на самом деле нужно простое человеческое счастье с нормальным человеком. Но сейчас она может позволить себе просто наслаждаться тем, что он рядом, ловя этот властный с проблесками похоти взгляд.       От прикосновения его ледяных пальцев к разгорячённой коже бедра Кирст вздрагивает, инстинктивно сильнее вжимаясь в стену, думает, что её адский любовник разозлится на подобное проявление страха, но сенобит даже не меняется в лице. На самом деле Пинхед специально дразнит её тело, изучая реакции разума.       Пальцы сенобита тем временем подбираются к влажной от желания плоти между ног шатенки, заставляя ту тихонько стонать. И Кёрсти, совершенно не стесняясь, старалась доставить себе как можно больше удовольствия, но стоило её телу коснуться его пальцев, как сенобит тут же отводил руку.       Поняв, что её любовник настроен «поиграть», Кирст прижалась к нему всем телом, дразня подобной близостью и его и себя. Ей казалось, что для экстаза хватит лишь одного этого ощущения близости их тел, но плоть требовала более грубых ласк и ощущения наполненности внутри.       Впрочем, мужчине требовалась не меньшая выдержка, чтобы не наброситься на свою партнёршу и не взять её силой в следующую секунду, о чём ясно свидетельствовало состояние его полового органа. И Кирст, поняв это, осторожно коснулась пальцами головки, начав неуверенные ласки.       Она не знала, как на подобное отреагирует её любовник, но Гудден слишком хотелось сорвать с его губ парочку тихих, но таких желанных стонов. Всё-таки где-то под страхом Кёрсти бесила эта сдержанность. Будто бы так трудно просто быть собой хотя бы в столь интимный момент.       Пинхед лишь только с едва уловимым интересом наблюдал, как шатенка, прижавшись к нему бедром, водит пальцами по затвердевшему члену от основания до головки, размазывая тонкими пальчиками смазку по следам шрамов и играясь с металлическим колечком пирсинга, украшающим его половой орган. А потом вдруг, кратко поцеловав жреца в губы, женщина отстранилась, старясь придать своему лицу самое невинное выражение.       Возбуждает. Заводит. Думает, что она сама управляет процессом. Напрашивается на (не)приятности.       И получает то, что желает, оказавшись прижатой к стене. Громкий вскрик оказывается тут же заглушен поцелуем, а её руки обездвиженные и удерживаемые за запястья, его сильной ладонью, оказываются зажаты над головой. Сенобит сразу же задаёт грубый темп, невзирая на то, что причиняет Кёрсти боль. Влагалище женщины напряжённо сжимается, обхватывая его член влажными мышцами Она сама нарвалась, думала, что сможет соблазнить его, совратить. А он прочёл всё это в мыслях шатенки, как и её желания.       Через несколько толчков ритм выравнивается, становясь более удобным для партнёров. Да, он мог бы действовать грубее, но осознанно растягивает этот миг, когда Кёрсти наконец-то действительно принадлежит ему и не отрицает этого. Даже сладость похоти и боли меркнет перед возможностью обладать и отдаваться.       Пинхед отпускает руки женщины, позволяя той обнять себя за плечи, скрестив ноги на талии любовника. Стена кажется обжигающе холодной, отчего Кёрсти только ещё сильнее льнёт к сенобиту. Этот мучительно-медленный ритм словно успокаивает боль, принося на её место тягуче-сладостное удовольствие.       — Быстрее, — срывается с её губ просьба среди неразборчивых стонов. И сенобит подчиняется, вновь ускоряя темп, ведь своего он уже добился: Кёрсти попросила его, гордость уступила чувствам.       Ему понадобилось только несколько резких толчков, чтобы довести себя до оргазма, излившись в неё, а затем кончила и Кёрсти. С нежеланием она отстранилась от сенобита, прекрасно понимая, что сейчас произойдёт.       И оказалась права: жрец Ада исчез, будто всё происходящее было сном.

***

      Тревор, так и не выбравшийся из автомобиля, ставшего для него капканом, очнулся уже в Лабиринте. Только он не помнил своей смерти и всего произошедшего в течение последних часов его существования. Страх непонимания объял мужчину, когда он увидел серые каменные стены, стремящиеся куда-то в тёмно-серое почти чёрное небо.       Он понимал, что это место не предназначено для жизни. Нужно было идти вперёд, чтобы выбраться отсюда. Разум не мог подсказать, где же он находится на самом деле, но надежда, та самая, что должна оставаться за вратами Ада, требовала идти вперёд, ведь не может же он быть на другой планете?       О том, что всё гораздо хуже, мужчина не подозревал.       Из этого Лабиринта не было выхода, но он всё шёл, надеясь.

***

      Обычно жертвы, открывшие Шкатулку Лемаршана, обречены вечность познавать страдания, терзаемые опытными палачами, ордена ран и разрезов. Самим нести боль им не позволено ровно до тех пор, пока Левиафан не изберёт их, сделав одними из своих служителей. Но из всякого правила есть исключения.       Пожалуй лишь одно желание верховного сенобита было сравнимо с жаждой заполучить себе Кёрсти, это было желание просто уничтожить её супруга. Впрочем, моментами жрец был согласен просто рвать на куски плоть этого человечишки, вгонять иглы в глазницы и сдирать кожу. И казалось бы, это Пинхед должен первым отправиться в ту часть Лабиринта, где сейчас мечется испуганный Тревор, но то ли из самых мазохистских наклонностей, то ли из-за нежелания поддаваться простой человеческой ярости, Ангел Страданий отказал себе в этом.       Он мог отправить своих братьев и сестёр по ордену разбираться с новой душой, как делал это обычно. Но нет, уступать такую добычу другим было бы слишком просто. Пожалуй, Пинхед слишком любит всё усложнять, но это и делает его пытки особо изощрёнными.       И он решает даровать предыдущим жертвам возможность отомстить. И Лабиринт ведёт трёх своих пленниц к мужчине, которого каждая из них, наверное, по-своему любила.

***

      Первой Тревор встречает Эмили. Странно видеть её в этом месте, но девушка не выглядит несчастной.       — Здравствуй, Тревор, — улыбается ему. — Идём, прогуляемся, — Эмили смеётся, только глаза горят каким-то ненормальным весельем.       — Но ведь нам нужно выбраться! — испуганно выдыхает мужчина.       — Я знаю дорогу.       Тревору отчего-то не верится, но он идёт за блондинкой. Лучше ведь идти хоть куда-то, чем бессмысленно стоять на месте? А его страх можно списать на паранойю, как и то, что в волосах Эмили невольно замечаются перепачканные красным пряди.       За поворотом Лабиринт внезапно заканчивается, уступая место прямой асфальтовой дороге, по краям которой ровными рядами растут высокие стройные деревья. От неестественной пронзительной ясности голубого неба хочется зажмуриться, но свет проникает сквозь сомкнутые веки, словно не встречая преград.       Несколько привыкнув, Гудден открывает глаза.       К счастью ничего не изменилось. Интуиция вопит, что не мог он так быстро покинуть Лабиринт, но разум слишком измотан прогулкой, которая заняла несколько часов. Зачем усложнять себе жизнь, когда в ней и так столько сложного?       А вот Эмили прекрасно помнит это место. Пожалуй, если б у неё была возможность посетить лишь одно место на земле, прежде чем вернуться в Лабиринт, она бы выбрала эту аллею. Редко, порой раз в месяц мама водила её сюда гулять, когда Эми была совсем ещё малышкой. Всё остальное время родительница Эмили, как и отец, пропадала на работе.       Женщина на секунду криво усмехается совсем недавно сросшимися после очередной пытки (без единого шрама, что странно) губами, чувствуя, как по нервам пробегает лёгкая боль. И в отличие от своего спутника, она уже достаточно хорошо знает это место, чтобы понять, что они всё ещё в Аду.       — Всё кончилось? — неверяще спрашивает Тревор, осматриваясь. — Ты не знаешь, откуда мы только что выбрались?       — Из Лабиринта, — просто отвечает молодая женщина, садясь на траву. Травинки приятно щекочет кожу. Эмили бы осталась здесь навсегда, но цель ей прекрасно известна.       — И далеко отсюда до дома? — Эмили хочется рассмеяться от его наивности.       — Мы уже дома, — не сдерживая больше злобы, отвечает блондинка. — Из-за тебя!       Небо внезапно затягивает свинцовыми тучами, но даже в темноте можно заметить как что-то сверкает в руке Эмили. В прямом смысле слова — в руке. Кости запястий пробиты насквозь, а в идеально круглые дыры вставлены рукояти коротких клинков, придерживаемых лишь небольшими крючьями, пробивающими кость и цепляющимися за сплетения мышечных волокон.       Тревор оглядывается как раз вовремя, чтобы заметить, как рушится иллюзия. Небо, деревья, сам воздух словно крошится, опадая ненужной краской и демонстрируя холодные серые стены Лабиринта.       Можно бежать вперёд, оттолкнув свою некогда любовницу, можно развернуться, выбрать один из тех двух коридоров, змеящихся в неизвестность. Бежать можно, сбежать — нет.       Тревор это понимает, чувствует, ещё до того, как две другие женские фигуры выходят из этих коридоров.       Гвен он даже узнаёт. Не потому, что знал дольше всех, просто не может забыть жуткую рану у неё на горле. Совсем как во сне. Разве что шрамов стало больше, да разрезы, такие же, как на горле, появились на руках. Крови почти нет, только иногда маленькие капли ползут по тонким некогда красивым, а теперь вывернутым под странным углом пальцам, с дождевым звуком падая на пол. А вот лицо почти нетронуто, не позволяя забыть, кем было когда-то создание.       У Эмили, на которую Тревор, обернувшись, успевает кинуть взгляд, наоборот лицо изувечено, а волосы запятнаны алым, и в этой мешанине шрамов и язв с трудом узнаётся она настоящая. Эмили смотрит своим единственным синим глазом почти дружелюбно, да только ножи в её руках не дают обмануться даже на секунду.       По сравнению со своими «подругами по несчастью» Шерон кажется почти что человеком — разве что на спине нет кожи, что скрыла бы влажную от крови плоть.       Тревору становится страшно, когда эта троица окружает его. Всё, что он может, это стоять будто вкопанный, да надеяться сдержать приступ тошноты, которая комом застряла в горле.       Оружие есть у одной только Эмили, но от этого менее страшно не становится, ибо как известно, ярость Ада ничто в сравнение с гневом обиженной женщины.       Тревор не понимает, отчего женщины так злы на него, а непонимание только усиливает страх, ибо не известно о чём умолять, чтобы они смилостивились. Только милости ждать не придётся. Или он, или они. Так сказал один из жрецов агонии. Если «приветствие» будет стоящим, их ждёт снисхождение.       Да вот только заблудшие души не понимают, что в Аду есть лишь один дар, одно проклятье — боль от вывернутых костей, содранной с мясом кожи, от игл, вогнанных под ногти, и, что наверное куда страшнее, от осознания, что здесь нет времени в привычном человеческом понимании, и возможно, страдания никогда не прекратятся.       Но пока им этого не понять, и троица готова нести боль.       Тревор пытается закрыть глаза, вспомнить всё лучшее, что испытывал с ней, когда Эмили уверено целует его. Её губы мягкие, без следов увечий, которыми покрыто остальное лицо, почти такие, как при жизни, разве что отдающие послевкусием тлена и разложения, гниющей мертвечины. Забыться становится ещё труднее, когда тонкие пальцы Гвен с лезвиями под ногтями распарывают его одежду и нежно проходятся по коже, чувствуя, что напряжение против воли мужчины отступает.       Пожалуй, это было бы даже эротично, если б перед глазами не стояли их нынешние образы, если б запах разложившегося мяса не бил в ноздри. Когда лезвия бритв впиваются в кожу его спины, сдирая тонкими полосками, Тревор больше не сдерживается распахивает глаза и крича монстру в женском облике в губы. Оглядывается, понимая, что Шерон не участвует в общем «веселье», бросает на неё умоляющий мокрый от слёз взгляд, на что та лишь хищно улыбается, подходя.       Целует Тревора в шею, сдирая клочья ткани, оставшиеся от рубашки, а потом внезапно впивается в плоть зубами, подобно вампиру. Это не так больно, как ощущение чужих пальцев под кожей, да и не боль сейчас доминирует в сознании мистера Гуддена, а страх, и всё же есть в этом жесте что-то особо мерзкое, особо звериное. Шерон делает несколько крупных глотков, и её тут же скручивает от боли. Боковым зрением (или ему это кажется от страха?) Тревор замечает, что кожа на спине женщины словно бы начала сходиться, закрывая влажную плоть нежно-розовым.       Пока её «напарницы» заняты вполне себе невинными занятиями, женщина спускает с Гуддена остатки одежды и хватает холодной рукой его вялый член. В движениях женщины нет ласки, да она и не настроена даровать своему любовнику удовольствие, только унизить ещё больше, пожалуй, да почувствовать себя на месте мучителей, а не жертвы, попробовать смешать боль с удовольствием для кого-то другого, как она умеет.       Конечно, сенобиты не опускались до столь примитивных методов, предпочитая терзать жертв слишком реалистичными иллюзиями. А ей остаётся только вот так по-человечески, вверх-вниз пальцами по горячей плоти, как тогда, когда Шерон казалось, что её и правда любят, и обещания будут сдержанны. И у неё получается, хоть пальцы Гвен скользят под кожей Тревора, а Эмили уже давно впилась в его шею с другой стороны и пьёт кровь, возвращая своему лицу хотя бы намёки на прежнюю красоту.       Тревор в мыслях (если он в состоянии думать, конечно), наверное, молится, чтобы поскорее потерять сознание. Шерон помнит, как умоляла о забытьи все возможные силы, когда с неё первый раз сдирали кожу. Женщина не знает, что прошло меньше получаса с тех пор, как она попала в Лабиринт, ей кажется, что минула уже вечность. Смотрит снизу вверх, прислушиваясь к хрипам, что издаёт всё ещё находящийся в сознании мужчина, язык которого в руке у Гвен, словно охотничий трофей. Продолжает свои ласки, и как ни странно добивается успеха, ощущая, что любовник вот-вот кончит, но вместо того, чтобы даровать долгожданное блаженство, раздирает нежную плоть до крови.       Тревору больно и страшно. Он бы кричал, если б мог, умолял бы, просил, да только и этой возможности его лишили, позволяя лишь задыхаться от собственных хрипов, пока пальцы любовниц в жуткой пародии на нежность исследуют его тело.       На сенобитов, равнодушно безмолвных палачей с изувеченными телами и жуткими взглядами Тревор смотрит как на спасителей, не понимая, что они в сотни раз превосходят в умениях его нынешних мучительниц.

***

      Кёрсти вызывают через несколько дней после смерти Тревора. Говорят, что нашли труп, похожий на её супруга. Женщина глотает ком в горле, отчего-то заранее зная, что это и правда будет её муж.       Идти до реки придётся пешком, так что Кёрсти облачается в серый шерстяной плащ, стараясь хоть как-то бороться с холодом и пробирающими до костей порывами ветра.       После смерти Тревора Кёрсти по-прежнему холодно и страшно. Не одиноко только. Как может быть одиноко, если в каждой тени, в отражениях зеркал, смазанной тенью за спиной везде мерещится он. Тот кого Кёрсти пыталась обмануть всё это время. Верховный жрец Ада и владыка сенобитов. Пинхед. Когда-то монстр из её снов, теперь любовник, разделяющий с ней ложе.       Он приходит по той тонкой грани, что отделяет сон от яви, Кёрсти всегда пропускает тот момент, когда он появляется, то сразу прижимая её к холодной постели, чтобы начать свои игры, то просто восседающий рядом с ней. За эти несколько дней Кирст успела узнать много нового о нём. Оказывается, даже будучи сенобитом, он разбирается в литературе, пусть и вкусы его несколько старомодны, а взгляд на многие вещи специфичен.       Однажды он просто стоял несколько минут, вглядываясь в ночное небо.       — В Лабиринте нет звёзд, — сухо, словно констатируя факт, сказал он. Только (Или Кёрсти это показалось?) где-то внутри шевельнулась грусть.       — А ты бы хотел, чтобы они были? — Женщина прекрасно понимает, как наивно это звучит.       — Я бы предпочёл, чтобы Ваш мир, Ваш сад плоти, соединился с моим, — отвечает первосвященник Ада.       Кёрсти только усмехается, решив, что по-своему красоту земной природы он всё-таки оценил.       За этими воспоминаниями Кёрсти доходит до нужного места. Краткий официальный разговор с копами ещё раз убеждает миссис Гудден, что она не смогла бы работать в полиции. Сообщать человеку о его горе нужно ведь немалое мужество. Кирст бы не смогла.       А копы просто проинформировали, почти без эмоций.       — Это он?       Кёрсти кивнула, ощутив, что в душе становится печально. Всё таки ей было больно терять человека, с которым провела пять лет, сколь бы подло он с ней ни поступил. Казалось, Кирст только сейчас в полной мере осознала, что Тревор не просто ушел куда-то на пару дней, а действительно погиб. Убит. Убит её рукой.       — Как это случилось? — Кёрсти и не надеялась, что ей удастся обмануть копов, они и так поймут, что Тревор застрелился. Главное попробовать уверить, что мужчина сделал это сам без её помощи.       — Я не понимаю. Он просто взял и выстрелил в себя, — ответила Кёрсти, надеясь, что страх в её глазах не выдаст истинную виновницу смерти Тревора. Да, она виновата, но она знала, что так рано или поздно случится, и оказаться в тюрьме — не самый лучший вариант.       — Я надеюсь, что там найдут отпечатки только его пальцев, — мягко реагирует мужчина. Дожимает, надеется, что она как-то выдаст себя. Пусть надеется, мечтать не вредно. Тревор ведь всё это заслужил?       Кёрсти отходит, стараясь сократить до минимума время неприятной встречи, а взгляд всё невольно возвращается к брезентовому мешку, в который положили труп мужчины. Под материей почти не угадываются человеческие очертания. Был человек, далеко не самый лучший на свете, жил, строил планы, мечтал, но вот из-за цепочки случайностей он лишь кусок мяса в чёрном брезенте.       Миссис Гудден ежится, то ли от страха, то ли от холода, плотнее закутываясь в шерстяную ткань. Ведь с любым может произойти такая случайность. И откуда ей знать, что кто-нибудь сейчас не сидит со Шкатулкой Лешермана и не выторговывает её душу в обмен на свою? Или хуже (хуже?), что по дороге домой её не собьёт машина? И это холодное осознание смертности человека, конечности его бытия временно заглушает чувство вины, позволяя успешно играть несчастную жену.       Но женщине эта недотрагедия противна, и она хочет просто вернуться домой. Будет жить нормальной жизнью, пусть и одиноко, видаться с Эллиотом на грани между сном и явью, он ведь ей не опасен, просто приходит к человеку, единственному, наверное, который видит в нём не машину для пыток. Он тоже одинок. Кёрсти так думает. Так ей легче думать, чем что её просто хотят заманить, чтобы отомстить. Пока она не откроет Шкатулку, сенобиты не заберут её душу, так он сказал.       И Кёрсти верит. Пока она не откроет Шкатулку, визиты сенобитов можно будет списывать на сны, после которых остаётся внутри осадок непонятного разъедающего чувства. Какая-то её часть готова принять свою судьбу и спуститься в Ад, а какая-то по-прежнему борется, то ли из страха, то ли из гордости.       — Что это? — В руках у мужчины в форме небольшой пакет, в котором без труд можно рассмотреть золотистый куб.       — Тревор… — Кёрсти теряется, как не терялась, когда её спрашивали об убийстве. Хочет соврать, сказать, что ничего о чёртовой головоломке не знает, но понимает, что принять не значит открыть.       — Тревор подарил мне это на годовщину.       На лице мужчины-копа пробегает какая-то знакомая эмоция. Он словно вспоминает что-то важное.       — Я хотел оставить это как улику, но, знаете, она Ваша в память о любимом мужчине.       Кёрсти сомневается ровно секунду, а потом берёт Конфигурацию Плача, осторожно с долей страха, будто опасного хищника. Что ж, ни огнём, ни водой Ад не одолеть. Только теперь эта мысль не вызывает страха. А Шкатулка. Что ж, пусть стоит, она ведь сама себя открыть не заставит? А Кёрсти сама решит в каком из миров ей место. С этой мыслью Кёрсти возвращается домой, размышляя над тем, что же ей делать дальше.

***

      Пинхед не уверен сколько продержится Кёрсти месяц или год, но тот факт, что она взяла Шкатулку для него является победой. Она приняла Ад как часть своей жизни, не пытаясь сбежать, словно от проклятия.       «Теперь остаётся только ждать» — думает верховный Жрец Ада, едва заметно улыбаясь то ли своим мыслям, то ли крикам пятерых жертв сделки, оглашающим своды Лабиринта.