***
Сенобит ждал, пока жертва очнётся, перебирая свои инструменты в поисках чего-то подходящего. Он не любил подходить к делу с небрежностью и импровизацией, как это было у его сестры по Ордену Стич. Перфекционистских взглядов на жизнь, которыми он обладал, будучи человеком, не смогло искоренить даже перерождение. Впрочем, скорее всего подобных попыток и не предпринималось, ибо бог Лабиринта Левиафан любит порядок, пусть и в несколько своеобразном понимании, отличном от людского. Тихий стон боли и едва уловимое обычным человеческим взглядом подёргивание век оповестили, что Брет пришёл в сознание. Впрочем, учитывая боль и сенсорную перегрузку, которые возникают в момент перехода между мирами, мужчине можно было дать ещё несколько секунд. Способности, что даровал им Левиафан, позволяли сенобитам ощущать то же, что и их жертва, чтобы пытки становились ещё изощрённее. Да и к тому же боль, растекающаяся по всему телу, для адепта ордена раны вовсе не была чем-то неприятным. Наоборот, это ощущение можно было назвать прекрасным. Только Брет точку зрения сенобитов не разделял. Мужчина усилием воли открыл глаза, но тут же снова зажмурился, ощущая, что картинка вокруг стала слишком яркой и чёткой, так что даже возможность видеть причиняла неимоверную боль. Вслед за зрением активизировались и другие органы восприятия, работающие на полную катушку. Слышать, видеть и ощущать всё не есть приятно. Впрочем, на самом деле то, что Брету казалось всем миром было ничем иным, как ничтожно малым куском пространства в бесконечном Лабиринте за гранью вселенной. Соседняя стена Лабиринта представала перед глазами с невероятной чёткостью, демонстрируя мужчине каждую шероховатость в стыках зеркальных чёрных плит, кое-где пестрящих рыжиной капель крови, настолько маленьких, что обычному человеческому взгляду они не были заметны. Но разум всеми силами отказывался воспринимать такое количество информации, отзываясь болью, словно в виски вогнали иглы и через них напрямую в мозг подают электрический ток. Мужчина внезапно ощутил всю свою ничтожность на фоне происходящего: он мнил, что его жизнь, его цели имели хоть какой-то смысл, но здесь, в Лабиринте, он был ничем, просто прибитым к стене куском мяса, с которым могли делать что угодно. Собственное дыхание казалось болезненно громким, биение сердца отдавалось в голове, словно удары молота по наковальне. Где-то на периферии сознания мужчина осознал, что кричит, раздирая голосовые связки. Разум подсказывал лишь одно решение: зажмуриться, заткнуть уши руками, сделать всё, чтобы перестать ощущать хотя бы малейшую часть всего того, что наблюдающий за мужчиной сенобит про себя цинично окрестил «полнотой жизни». Адепты Гэш не столь часто прибегали к этой пытке в Лабиринте, демонстрируя её ещё на земле, словно первое испытание. Тех, кому хватало сил не сойти с ума, ждали океаны Боли и реки крови. Но в этот раз приказ, поступивший от самого верховного жреца Левиафана, был предельно ясен: пытки разума предпочтительнее пыток плоти. В чём же была причина? Сенобит осознанно не позволял своей жертве познать боль, чтобы перейти на следующий уровень сознания. Но вместо ожидаемых тишины и покоя сквозь плотно сжатые веки яркими картинками просачивались воспоминания, которые никогда до сей поры не были столь отчётливы. Брету казалось, что он переживает заново все моменты своего бытия. Но нет, жизнь не проносилась перед глазами стройным фильмом, картинки воспоминаний налипали одна на другую. И ладно бы только видения, все слышимые некогда звуки словно сплелись в голове в адский хор: шум ветра, шелест бумаги, капанье воды. И голоса, сотни разных голосов: матери, сестры, друзей и даже совершенно незнаковых людей, слышимые лишь раз в жизни. Кожу терзали тысячи ощущений, приятных и не очень, а язык купался во всех возможных и невозможных вкусах. Не плоть, нет, сам разум, казалось, обратился против своего хозяина, в угоду сенобитам силясь свести его с ума. Он не знал, сколько длилось это безумие. Миг, год, век? Разве он мог думать хоть о чём-то, когда в голове теснились сотни миллиардов образов? Но Брет верил, что это никогда не закончится, как вдруг всё прекратилось, словно кто-то резко выключил телевизор, на котором одновременно транслировались все каналы сразу. Ровно миг мужчине казалось, что он умер на этот раз окончательно. Но вдруг в сознание ворвалась боль, сметая только что воцарившуюся безмятежность. и эта боль, какой бы сильной она не казалась, была ничтожна по сравнению с пережитым. — Не плоть, а разум может принести самые сильные страдания, — прозвучал лишённый всякого выражения голос. Мужчина разлепил веки, с ресниц глаза заливала вязкая кровь., а картинка казалась нечёткой. Нет, он не ослеп окончательно, но не выдержав перегрузки, сосуды его глаз лопнули, освободив кровь, что стекала по лицу. Так же маленькие струйки крови текли из ушей и носа, но Лабиринт не давал своему пленнику оглохнуть и ослепнуть, с невероятной скоростью врачуя раны. И вот, сморгнув алые капли, Брет смог увидеть, что причиняло ему адскую боль. И крик, полный скорее страха, нежели боли, разнёсся по мрачным коридорам. Любой, наверное, закричал бы на месте этого мужчины, обнаружив, что жуткое создание с лицом без губ и век, лишь отдалённо напоминающим человеческое, сделав идеально ровный надрез у него на животе, сейчас просунуло туда руку со скальпелем, калеча органы изнутри. Попытавшись дернуться, мужчина обнаружил, что прибит к стене Лабиринта несколькими ржавыми гвоздями. После всего произошедшего боли в руках он почти не ощущал, и это пугало больше, чем если бы всё было так же, как в том мире, к которому он привык. Так у него была бы хоть какая-то уверенность в происходящем. Внезапно, словно кто-то прочитал мысли мужчины, боль вернулась, обостряя чувствительность нервов до предела, но, к счастью, зрение (которое помутилось от боли) и слух (улавливающий лишь собственный крик, зарождающийся, кажется, где-то внутри черепной коробки) не собирались его подводить и остались вполне себе в человеческих пределах. Существо тем временем вытащило окровавленную руку, в которой по прежнему был зажат острый инструмент. Где-то на краю сознания Брет, задыхаясь от боли в, кажется, повреждённых лёгких поразился, как его внутренности всё ещё удерживаются внутри. Последним, что мужчина ощутил перед тем, как погрузиться в темноту, был жгучий, съедающий отставки здравого смысла страх.***
Все попытки Кёрсти сосредоточиться на работе проваливаются с треском. Единственное, о чём может думать шатенка, это о своём муже и том, чем он сейчас занят. Из-за гибели начальницы и волокиты с расследованием у клерков появился внеплановый выходной. А вот Кёрсти пришлось отправиться на работу. Слишком это удобный случай, чтобы не привести с собой любовницу, если та и правда существует. Все попытки убедить себя в обратном терпят неудачу. Гудден понимает, что монстру, что так часто пугал в кошмарах, она верит больше, чем собственному мужу. Кирст от этого страшно зла на саму себя, но поделать ничего не может. Даже коллеги заметили её усталость и рассеянность, и женщина была отправлена домой с фразой «Отдохнёшь, а завтра придёшь бодрой и полной сил.» Кирст соглашается.***
У Тревора из головы не выходил очередной кошмар, если верить которому, он и только он виноват в смерти Эмили и Гвен. И убийства скоро продолжатся. И сколько бы мужчина ни пытался рационально убедить себя в том, что это всего лишь игры расшатанного воображения, ему хотелось поставить, наконец, точку в происходящем и доказать себе, что окружающим и ему самому ничего не грозит, и на самом деле никто не открыл охоту на его любовниц. Сначала Трев хотел позвонить Брету, но телефон друга был глух, и на том конце мистера Гуддена встретила только пугающая тишина, прерванная лишь спокойно-добродушным голосом автоответчика. «Он что спит?» — подумал Трев, но добудиться до друга не удалось, и после третьей попытки Гудден бросил это занятие, сочтя его бесполезным. Взгляд пробежался по списку контактов, зацепившись за имя некоей Шерон. Да, верховный первосвященник не солгал: Тревор и Шен был любовниками, притом отношения с этой женщиной носили самый длительный характер из всей троицы обречённых на Лабиринт.***
Женщина появилась на пороге его дома через двадцать минут после звонка. — Привет, — улыбнулся Тревор. Шерон без сомнения была красива: невысокая, с тёмно-русыми волосами и вымазанными ярко-алой помадой губами, она чем-то напоминала более открытую и раскованную версию Гвен. Иногда Тревор ловил себя на мысли, что не будь Кёрсти его супругой, их отношения с Шен могли перейти в нечто большее. Но как-то не сложилось, и некогда друзья обходились случайными встречами. — Здравствуй, — улыбнулась женщина. — Скучаешь? — Именно. И я тебе уже рассказывал, что после случившегося недавно у меня кошмары? Шерон кивнула. — Я знаю неплохой способ забыться, — улыбнулась она, придвигаясь ближе. Любовники уже переместились на диван и сидели меньше, чем в десятке сантиметров друг от друга, что настраивало на определённый лад. Рука женщины поднялась по бедру её любовника, касаясь паха и сквозь ткань пробираясь к пока ещё невозбуждённой плоти. Тревор про себя отметил, что у них есть около четырёх часов до возвращения Кёрсти, за которые его смогут действенно отвлечь от кошмаров. Шерон тем временем удобно расположилась на коленях мужчины, потёршись упругой попкой об его интимную зону и подставив оголенную шею под поцелуи. Платье с неплохим декольте и открытой спиной давало простор не только мужской фантазии, но и действиям. Было ясно, что даже не зная о настроении Тревора, Шерон собиралась его соблазнить и воспользоваться отсутствием законной супруги. Тревор, впрочем, не особо сопротивлялся, наоборот, всячески поощрял действия Шен. Всё таки в отличие от Кёрсти она полностью отдавалась процессу, а его жена, казалось, во время соитий думала о чём-то совершенно другом. Вернее не казалось, но объяснять Тревору, что мир периодически отходит на второй план и кажется просто обёрткой под которой, как кровь под кожей, скрыта настоящая реальность — Лабиринт, она не собиралась, ибо в лучшем случае отправят к психологу, в худшем — выгонят. Впрочем, сейчас Тревору было не до Кёрсти, ибо женщина, уже оседлавшая его бёдра, опрокинула его на диван, попутно потёршись грудью о его грудь. На тихий стон мужчины, Шерон лишь победно улыбнулась, попутно разбираясь пронырливыми пальцами с его брюками. Когда вставшее достоинство любовника было освобождено от лишней ткани, женщина стала разбираться с пуговицами его рубашки, попутно насаживаясь на член. Тревор только успел отметить, что нижнего белья на ней не было, прежде чем его захлестнула волна удовольствия. Трев не испытывал комплексов по поводу того, что позволял женщине доминировать. Он считал, что такая поза доставляет больше удовольствия, а ощущения от того, как влажная плоть безо всякого усилия скользит по его достоинству было ни с чем несравнимо. Шерон же в свою очередь нравилась покорность любовника. Не то чтобы она испытывала удовлетворение от самого факта власти, но в жизни женщины было не так много партнёров, которые не считали, что в постели мнение женщины тоже должно играть роль и позволять женщине побыть сверху не значит автоматически превратиться в подкаблучника. Когда до желанного экстаза оставалась буквально пара толчков, любовники услышали, что кто-то входит в дом.***
Кёрсти чувствовала себя, словно вор, проникающий в чужое жилище. Очередная попытка напомнить себе, что Пинхед мог соврать, с треском провалилась. В отличие от Тревора сенобит до такого не опускался никогда. У него были иные методы влияния. Влажными от пота руками женщина открыла дверь, скрип которой показался неожиданно громким. Кирст даже вздрогнула от страха, но заставила себя вспомнить, что это её дом, и она имеет законное право приходить сюда, когда захочет. Сделав несколько шагов, женщина услышала звуки, природу которых можно было истолковать вполне определённо. Следующие несколько шагов Кирст ещё тешила себя лживой надеждой на то, что Тревор просто смотрит какой-то фильм для взрослых. Но вместо фильма была какая-то безумная реальность, в которой Тревор дрожащими руками пытался застегнуть ремень на штанах, а женщина, что сидела рядом с ним, даже не пыталась прикрыть свою наготу. Привет, — только и смогла тихим шёпотом вымолвить Кёрсти, взгляд которой метался по комнате, стараясь смотреть на всё кроме двух полуобнажённых тел на диване. Кажется, Тревор пытался что-то объяснить, но Кёрсти не хотела слышать ни слова. Словно загипнотизированная, она прошла к шкафчику, на полке которого обнаружилась Шкатулка. Страх придёт потом, как и отчаянье, сейчас же не было даже гнева, только тупая обречённость, как у зверя, которого ведут на скотобойню. Если до этого где-то в душе миссис Гудден теплилась маленькая надежда на то, что это всего лишь её паранойя, то теперь она узрела доказательства «во плоти», и что-то внутри сломалось, позволив впервые взглянуть на этот мир без иллюзий и надежд. Пальцы уверенно нащупали круг в центре Шкатулки, запуская обратный отсчёт для Тревора, Шерон и, наверное, самой Кёрсти. Кёрсти было всё равно, только почему-то когда троица сенобитов вошла в этот мир, по её щекам текли слёзы. Женщина отметила, что Пинхеда среди них не было. «А я надеялась, что он явится лично» — краем сознания отмечает Кёрсти, затем её взгляд переносится на испуганных любовников. У обоих в глазах страх, перемешанный с недоверием. У Шерон ещё и слёзы, от которых тушь стекает по лицу тёмными полосками. Тревор пока держится. Не плачет, только испуганно смотрит на сенобитов, после чего бросается к ящику стола, в котором, как она знает, лежит пистолет. Сенобиты будто не обращают на это внимания, наслаждаясь страхом Шерон, которая прибита к стене крючьями, пронзающими её руки, мельча кость и протыкая мышцы. Жена Тревора тоже плачет, но взгляда не отводит, хоть и знает — будут кошмары. Её супруг возвращается уже с пистолетом, стреляет несколько раз, не целясь, в сторону сенобитов, не заботясь о том, что может попасть по Шерон. То ли смирился с тем, что его любовницу уже не спасти, то ли страх смерти затмевает любые чувства. Кёрсти не знает, но боится его больше, чем троицы чудовищ, спокойно позволяющих Тревору схватить её за руку и протащить в машину. Мужчина по-прежнему не выпускает пистолет, а в руках его супруги лучшее творение игрушечных дел мастера Филлипа Лемершана. Кёрсти, больно ударившись о железную дверь машины, пытается присесть. Шкатулка острыми гранями ранит ладонь, но женщина не выпускает её, словно ничто больше не способно дать ей спасения. Скорость, с которой они летят, пересекая сплетения улиц, пугает, заставляя вжиматься в мягкую обивку заднего сидения, словно стараясь казаться незаметнее. Кёрсти понимает, что взяли её не из-за любви, просто Тревору нужен кто-то, кто будет рядом, несмотря ни на что. Кёрсти подходит на эту роль спасительного круга в океане безумных страхов и видений, как никто другой. Она ведь сама пережила нечто подобное. Знает, что такое смерть, боль от потери близких, да и, Тревор начинает подозревать, с демонами в лицо знакома. Он ведь видел, что Кёрсти не испугалась появившихся монстров. Должна была броситься бежать, а сама стояла, словно застывшая статуя, будто готовилась принять судьбу. Нелогично, конечно, но разум мужчины не в том состоянии, которое позволяет мыслить здраво. — Я всё знала, Тревор, — тихо говорит Кёрсти, вперив взгляд в Шкатулку. На мужа не смотрит — словно не он, а она виновата. — И про Шерон, и про остальных. И про ваш с Бретом заговор, — говорит, а у самой губы дрожат — расплачется сейчас, наверное. Но она сглатывает боль и горечь, не давая слезам пролиться. Надеется, что успеет открыть Шкатулку, дабы отправить в Лабиринт некогда любимого мужа, прежде чем он что-то с ней сделает. — И это ты позвала их? Кёрсти удивлена, как он смог догадаться, но то, сколько ярости и обвинения в голосе мужчины заставляет её забыть обо всех тех чувствах, что испытывала некогда. Шатенка понимает, что её муж даже не смотрит на дорогу, будто ему всё равно: разобьются они или нет, только уставился на неё злобным взглядом. Протягивает руку, пытаясь забрать Шкатулку. Кёрсти злится сильнее, словно у неё пытаются отобрать единственную защиту. Свободной рукой нащупывает пистолет, который тут же сжимает в руке. — Не трогай, Трев, пожалуйста. Иначе я выстрелю. — А самой кажется, что солгала себе же. Не сможет она выстрелить. Несколько секунд Тревор и Кёрсти смотрят друг другу в глаза, оба понимают, что если один из них сдастся — другой победит. Если слабину даст Кёрсти, то Трев увезёт их двоих подальше от Ада и страшных монстров, словно от них можно сбежать. Да вот только когда он поймёт — будет поздно. Если Кирст выдержит этот взгляд, и Тревор позволит ей пересесть за руль, она вернётся в дом, передохнёт и, наверное, отдаст сенобитам последнюю жертву, ибо понимает, что не может справиться с яростью, охватывающей её при виде мужа-изменщика, что убил бы не дрогнув. «Зря я его не послушал!» Кёрсти не идиотка, догадывается, что речь о Брете, и от этого больно. Жизнь супруги для Тревора ничего не стоит. Секундной вспышки ярости хватает, чтобы женщина прицелилась и нажала на курок. На секунду её оглушает звук выстрела, а сама Кирст будто выпадает из реальности на несколько секунд. А потом вдруг видит тело Тревора с какой-то нереально ровной маленькой дырой в голове, и понимает, что она наделала. — Тревор, Трев! — трясёт мужчину, надеясь, что он подаст признаки жизни, но смерть мистера Гуддена была мгновенной и безболезненной. И только когда машина падает в реку, утратив управление, разум Кёрсти снова возвращается в реальность. Страшно. Все мысли словно куда-то исчезли, остался только страх, дикий животный страх, порождающий лишь одно желание — выжить. Миссис Гудден бьёт по стёклам, царапает дверь, дергает ручку. И вот, наконец, она поддаётся, открывая дверь и выпуская пленницу. К счастью, женщина успела задержать дыхание. Сил добраться до поверхности хватает с трудом. Вода кажется просто ледяной. Даже умея плавать, Кёрсти понимает, что её шансы выбраться невелики, но упрямо плывёт к берегу. Тяжело, холодно и страшно, но тяга этой женщины к жизни всегда была больше, чем страх и боль, выпадающие у неё на пути. Ей удаётся выбраться, несмотря на холод и то, что тела своего она почти не чувствует. — Что с Вами? — Через несколько минут пребывания на суше мимо проходит первый человек. Это молодой мужчина с тёмными волосами. — Мы... Я... — Женщине трудно говорить, а подобрать слова ещё труднее. — Позвоните в полицию. Здесь произошла авария. К счастью, мужчина без споров набирает нужный номер.