На коленях

— Ха-а-анзо, — Генджи тянет его имя так хрипло и влажно, что по телу проходят мурашки. Генджи подбирается ближе, двигаясь так же бесшумно и плавно, как ползущий к добыче змей, обнимает со спины и снова выдыхает на ухо это горячее и извращенное «Ха-а-анзо» — вместе с мурашками куда-то вниз бухает сердце. Генджи трется щекой о его шею, утыкается носом в плечо и приглушенно растягивает эту чертову «а» — Ханзо готов поклясться, что 󠇦глаза у него в этот момент прищуренные и внимательные, блестящие такой янтарной хитростью, что может стать страшно. А еще Ханзо уверен, что через пять минут он возненавидит свое имя, певучесть гласных, жизненную несправедливость и одного назойливого брата — в подарок. Вообще-то, медитация должна приносить внутренний покой. Должна успокаивать, расплетать в душе мир и гармонию, должна помогать разобраться в себе, разрешать конфликты… И уж точно медитация не должна притягивать беспокойных засранцев, которые и минуты не могут усидеть на месте. Но она притягивает. Притягивает так настойчиво и регулярно, что Ханзо начинает думать, что дело не в ней. Двадцать минут назад, когда у него почти получилось избавиться от всех мыслей и когда в комнату грациозным бегемотом ввалился Генджи, Ханзо пообещал себе, что стойко и мужественно перенесет все попытки отвлечь его. Подумал, что он должен перестать обращать внимание на выходки брата и быть выше этого: в конце концов, обращая внимание, он лишь поощряет их. Нет ответа — нет вопроса. Все просто. Поэтому Ханзо никак не отреагировал на грохот за спиной и громкое «ну что, кто сегодня идет в клуб?». Он лишь сделал глубокий вдох и медленный выдох, сильнее зажмурил глаза и абстрагировался так сильно, как только мог. Поначалу даже помогло: Ханзо не шелохнулся, когда Генджи потрепал его по плечу, почти не заметил вопрос «с тобой все в порядке?» и пропустил мимо ушей осененное «а-а-а, ты типа медитируешь». Раздражение отдалось только тогда, когда Генджи вместо того, чтобы уйти и не мешать, сделал ровно наоборот: навис над Ханзо черной тенью и что-то затараторил. Сквозь шелест опустевших мыслей стали доходить отдельные слова, затем словосочетания, а закончилось это тем, что Ханзо потерял всю свою сосредоточенность и ясно расслышал «э-эй, братик, вернись на земную орбиту, и давай обсудим кое-что важное. А дальше медитируй хоть до появления третьего глаза на затылке». И полтора часа медитаций пошли псу под хвост. Ханзо молчал и не открывал глаза на чистом упрямстве: сдаваться вот так просто он не собирался. Он умел ждать и был терпеливым. Не получив никакой реакции, Генджи что-то недовольно буркнул себе под нос, помахал перед лицом Ханзо ладонью и бухнулся рядом. Несколько секунд в комнате звенела напряженная тишина. А потом Генджи понял, в чем дело. И все стало совсем плохо. «Знаете, в чем отличие между вами? — сказал как-то Абэ-сан. — Вы, молодой господин, упорный. А ваш брат — упертый. Разница огромная». И теперь Ханзо в полной мере понимал, в чем заключалась эта разница: если бы ему понадобилось поговорить с занятым человеком, он бы спокойно подождал, пока этот человек закончит свои дела. Он бы поговорил — добился своего — с помощью терпения и уважения к чужому времени. Генджи на все это было искренне плевать. Он, наверное, даже и не задумывался о том, что никто не обязан сиюминутно отбрасывать свои планы, чтобы уделить ему внимание. Если же его игнорировали, он готов был пойти на любые уловки и трюки, лишь бы получить желаемое вот прямо сейчас. Поэтому Ханзо не удивился, когда Генджи ущипнул его за руку: он ожидал чего-то подобного, но не дернуться все равно стоило ему больших трудов. Спасибо тренировкам за повышение болевого порога и за готовность встретить любую опасность с невозмутимым лицом, даже если эта опасность — собственный младший брат. Хотя он-то как раз был похуже любых врагов: бить его всерьез не хотелось, а слова на него действовали лишь с попеременным успехом. Конечно, на одном щипании Генджи не остановился. И сейчас, спустя двадцать минут, Ханзо уже в третий раз проклинает свое упрямство, понимая, что, сдайся он в первые секунды, получилось бы избежать пустой и нервной траты времени. Но отступать уже поздно. Левый бок фантомно и неприятно покалывает: Генджи несколько минут тыкал в него пальцем, — весьма настойчиво и больно — и теперь Ханзо не покидает ощущение того, что эти тычки продолжаются, хотя от приставаний физических Генджи давно перешел к приставаниям… словесным. Сначала он тараторил что-то беспорядочное и несвязное, как будто произнося случайные, пришедшие на ум слова, потом перешел к глупым и несмешным анекдотам, а когда Ханзо снова не отреагировал, фыркнул, что в шутках тот ничего не понимает и что тонкий английский юмор вышел из моды лет так сто назад. После этого Генджи принялся что-то немелодично насвистывать, как всегда забыв о том, что мать сто раз просила не свистеть в доме: конечно, желание вывести Ханзо из себя было сильнее любых запретов. Но тот держался стойко и даже не морщился на особо фальшивых нотах. В конце концов, Генджи не придумал ничего лучше, кроме как изводить Ханзо его же именем. Он произносил его то шепотом, то басом, прикрыв рот ладонями, то мечтательно и певуче растягивал каждую из гласных, то разбивал его имя на слоги и чеканил, как лозунг или какой-нибудь марш. Говорил то быстро, то медленно, то интонациями составлял из имени целые предложения, то задумчиво обкатывал его на языке, словно пробуя на вкус. И Ханзо терпел. Терпел долго и яростно, хотя от заевших пяти букв уже начинало тошнить. Но прямо сейчас Генджи, прижимающийся к нему со спины и шепчущий его имя как какую-то пошлость, переходит все границы. Личные, нравственные, моральные — все. И терпение лопается, как мыльный пузырь. — Генджи. Шимада, — Ханзо старается говорить как можно спокойнее, но голос его все равно напоминает гневное шипение. — Пошел. Вон. — О, ты жив, — Генджи произносит это так удивленно, как будто и правда считал Ханзо мертвым — с таким актерским талантом ему бы в кино или в политики, а не приставать к старшему брату. — Представь себе. — Ну, ты так долго притворялся статуей, что я уже хотел начать заплетать тебе косички. А ты потом очнулся бы, наорал, расплел их и стал бы похож на барана. Хотя нет… — Генджи задумывается, продолжая прижиматься к Ханзо со спины. — Для барана у тебя волосы слишком длинные. Максимум, что получилось бы, — это девушка из рекламы шампуня. Ну, помнишь, та, которая еще пела в костюме касатки? — Ты пришел поиздеваться просто так или с какой-то целью? — Ханзо резко дергает плечом, пытаясь скинуть с себя Генджи. — И отлипни от меня, я тебе не плюшевый медведь из рекламы печенья. — А жаль, медведь хотя бы не ворчит. И пузико у него прикольное, большое и мягкое, — Генджи тянет мечтательную улыбку, прикрывает глаза и перемещает ладони Ханзо на живот. — Не то что твой пресс. Девчонки, конечно, были бы от него без ума, если бы ты его еще показывал, но иногда складочки, за которые можно пожамкать, выглядят крайне мило. Ханзо понимает, что начинает терять нить разговора, а вместе с ней — и весь запал для ссоры. И ведь неясно, специально ли Генджи несет весь этот бред, пытаясь отвлечь Ханзо от злости, или действительно выдает вслух любую логическую и не совсем цепочку, которая придет на ум? В любом случае, от праведного гнева остается лишь желание оттаскать Генджи за ухо, как в детстве. — Ты не ответил на мой вопрос, — вздохнув, Ханзо убирает чужие горячие руки со своего живота. — И либо ты слезаешь с меня по доброй воле, либо я случайно роняю тебя на пол. — Ладно-ладно, мистер недотрога, я вас понял, — Генджи фыркает и неохотно отползает в сторону, усаживаясь рядом по-турецки. — Но чтоб ты знал, угрозы — это низко. Угрожают только те, кто в себе не уверен. — Генджи… — Что «Генджи»? Я тебе вообще-то еще с порога сказал, зачем пришел, — он разводит руками, как будто не имеет к происходящему никакого отношения. — Просто ты не слушал. — Я медитировал. — Вот-вот, я же говорю, что не слушал. Ханзо закатывает глаза, с трудом удерживаясь от того, чтобы ударить себя ладонью по лбу. Нет, его младший брат порой все-таки совершенно невыносим, и никакие разговоры по душам этого не изменят. И хотя есть в этой невыносимости что-то по-особенному родное, но частого словесного терроризма Ханзо точно не выдержит: нервы будут плавиться быстрее, чем восстанавливаться. — Для особо глухих напоминаю: я спросил, пойдешь ли ты в клуб, — Генджи упирается локтями в колени, кладет подбородок на раскрытые ладони и смотрит на Ханзо так выжидающе, как будто от его решения зависит судьба небольшой страны. — Ты знаешь мой ответ. — Да? — Нет. На секунду Генджи зависает. — Ой, Ханзо, да ладно тебе, не будь таким скучным! — он поджимает губы и тянет, как маленький ребенок: — Ну, пойде-е-ем… — Я уже говорил тебе, мне там делать нечего. — Ты этого ни разу не проверял, поэтому знать наверняка не можешь. — Я прекрасно знаю себя, и этого мне достаточно, — Ханзо отводит взгляд за окно, понимая, что самым наглым образом врет: себя он уже давно перестал понимать. Раньше еще как-то получалось, а с тех пор, как он согласился на сессии, вопросов стало гораздо больше, чем ответов, — и отнюдь не во всех из них он хотел бы разобраться. Некоторые вопросы лучше просто не трогать, если не хочешь захлебнуться в потоке новых, еще более странных. Но ведь Генджи об этом не скажешь, верно? Ханзо для него — старший брат, который все знает и умеет. Ни к чему ему знать, что Ханзо даже сам в себе разобраться не может. — Как же с тобой иногда тяжело, — Генджи вздыхает так устало, как будто три часа пытался выбить выгодный контракт, а не изводил Ханзо почем зря. — Я прямо удивляюсь, как у меня терпения хватает. — Ты сейчас ничего не перепутал? — Вот видишь, я всего два предложения проворчал, а ты уже злишься. А я, между прочим, это ворчание от тебя почти каждый день выслушиваю, — Генджи выпрямляется, с хрустом потягивается и, опустив руки, становится чуть серьезнее. — Если ты со мной сходишь, ничего страшного не случится. Просто посмотришь для общего развития, может быть даже развеешься. Не упрямься. — Генджи, — Ханзо вздыхает и пытается говорить как можно мягче, — мне это просто неинтересно, понимаешь? Для меня это — лишняя трата времени. — Понимаю, — Генджи кивает. — Для меня позавчерашнее сборище тоже было скукой и тратой времени, но я ведь пошел. — Ты пошел, потому что так сказал отец. — И поэтому тоже. Но в первую очередь потому, что хотел провести тот вечер с тобой. Так сказать, поддержать морально. — Хочу напомнить, — сухо замечает Ханзо, — что не прошло и десяти минут, как ты исчез черт знает куда. И нашелся только через два часа. — Я умею поддерживать телепатически, — Генджи усмехается и разводит руками. — Но согласись, зато ты весь вечер думал обо мне и тебе было не так скучно слушать всю эту ораву переговорщиков. — Конечно, переживать за тебя мне было куда интереснее. — Ханзо, слушай…— Генджи поворачивается к нему и говорит так ласково и мягко, что становится неловко. Как будто с маленьким ребенком разговаривает, честное слово. — Тебе нужно отвлечься от всей этой официальщины. Ну, правда, пойдем со мной. Я не обещаю, что тебе там все понравится, но зато ты отвлечешься. А то в последнее время ты слишком много думаешь. Понятия не имею, о чем, ну да и ладно — хорошая встряска иногда ставит мозги на место, знаешь? «Лучше тебе не знать, о чем я думаю. Иначе ты больше не захочешь со мной даже здороваться». — К тому же, — добавляет Генджи, — ты же помнишь, что я обещал не давать тебе просиживать дома штаны? Да и пойдешь ты не один. Я буду рядом и помогу отбиваться от красивых девушек, если они решат взять нас штурмом. Могу отвлекать их внимание или загородить тебя своим телом, красиво пожертвовав собой. А потом я крикну тебе, чтобы ты бросил меня и спасался сам. Ну, и еще передал моей жене, что я люблю ее. Генджи говорит все это с таким серьезным и сосредоточенным видом, что Ханзо живо представляет себе картину «клубной бойни»: толпа девушек и он, — с повязкой на голове, как в старых-старых боевиках — исцарапанный и держащий в руке разбитую бутылку, пытающийся вытащить из-под завала тел Генджи. А вокруг них — крики, визги и какая-то слишком веселая и бойкая музыка, как на детских утренниках. Ханзо не сдерживается и усмехается, пытаясь спрятать улыбку. Но Генджи ее, конечно же, замечает. — Если ты смеешься, значит все хорошо, — заключает он, вставая на ноги. — Ну так что, мистер недотрога, идешь или нет? Ханзо прикрывает глаза. Может, все-таки стоит согласиться? Он знает, — он уверен! — что в клубе ему не понравится, но в одном Генджи прав на все сто процентов: ему нужно срочно отвлечься. В последнее время они никак не могут найти свободный вечер, чтобы провести сессию: то Генджи бегает по клубам и по каким-то своим делам, то Ханзо возвращается после тренировок настолько уставший и вымотанный, что у него нет сил даже дойти до душа, не то что сидеть связанным и подчиняться. Ощущение беспомощности, строгий и стальной голос, отдающий приказы, затекшие от веревок мышцы — всего этого не хватает до мелкой дрожи в кончиках пальцев, и оно начинает материализоваться в мысли и не дающие покоя вопросы. Поэтому в последнее время Ханзо такой нервный и раздражительный, поэтому он ляпнул глупость — и не одну — тогда на встрече и поэтому он понимает, что все это надо куда-то выплеснуть. Встряхнуться, как правильно заметил Генджи. Может, и правда мозги на место встанут. Ведь неизвестно, когда им удастся найти время для следующей сессии, а так он хоть сможет забыться и найти новые темы для размышлений. Например, как Генджи вообще в такие гадюшники ходить может. — Ладно, черт с тобой. Я согласен. — Так и запишем: со мной я и брат-черт, — Генджи кивает сам себе и, поймав злой взгляд, поспешно исчезает за дверью, крикнув напоследок: — В десять около главных ворот! И оденься нормально, не позорь меня!

***

Глядя на часы в пятый раз, Ханзо чувствует себя идиотом. Смутное ощущение закралось к нему еще тогда, когда стрелки показали пятнадцать минут одиннадцатого, а сейчас, когда они уже плавно перемещаются к половине, ощущение больше не кажется таким уж смутным. Наоборот, оно заставляет в очередной раз вздохнуть и пнуть завалявшийся под ногами камешек. «Кто бы сомневался. Как будто он вообще знает, что такое «вовремя». Отчасти Ханзо сам виноват: он же знает, что Генджи опаздывает при любой удобной возможности. Не всегда, конечно, но чаще, чем это позволяют себе приличные люди. Хотя до приличных людей Генджи как пешком до Англии: долго, муторно, переплывая моря, океаны и перебегая недружелюбную сушу, где ему в любой момент могут что-нибудь откусить. Неудивительно, что с такими препятствиями он не торопится к званию «приличного человека». А потому заставляет ждать себя уже чертовых полчаса! «Пять минут. Даю ему еще пять минут. Если не появится, я разворачиваюсь и иду спать, и пусть развлекается в клубе один, без стыда и совести». Ханзо скрещивает руки на груди, всматривается в небо, замечая мигающий огонек самолета, и нервно отстукивает пальцами импровизированный ритм: два раза средним, один указательным, один средним, один указательным и снова по кругу. Где-то на шестом за спиной раздаются шаги. Тихие и осторожные, они все равно выдают крадущегося Генджи с головой: вокруг нет ни души, и из звуков остается только стрекотание сверчков, доносящееся из сада. Вообще-то, Ханзо может развернуться, сорвать Генджи всю скрытность и посмотреть на него так выразительно, что ему, возможно, даже станет стыдно. Не за прятки, конечно, а за опоздание, но Ханзо представляет разочарование в чужих глазах, грустный вздох, смешанный с чувством вины, и не делает ничего. Он так и стоит, подняв голову к небу, пока Генджи не наскакивает на него сзади и не обнимает со спины так крепко, что хрустят ребра. — Что за приступ неожиданной братской любви? — Ханзо усмехается, притворяясь недовольным, но вырваться из чужих рук не пытается. — Очень неожиданной и очень любви, — кивает Генджи и, сжав Ханзо еще раз, сам расцепляет объятия. — Просто рад, что ты согласился. Я тебя с восемнадцати лет мечтал в клуб затащить, теперь обведу этот день красным кружочком и буду праздновать как «Первое пришествие». — Потому что второго ты не дождешься? — Эй! — он возмущается почти натурально, но подрагивающие уголки губ сводят всю его игру на нет. — Я притворюсь христианином, буду ждать, надеяться и верить. Может, тебе даже понравится, и ты захочешь сходить еще раз. Тогда ждать придется не так долго. — Не думаю, — сухо отвечает Ханзо и отводит взгляд. — Не питай пустых надежд, чтобы потом не разочаровываться. — Снова из тебя Хаяси-сан лезет? Задави уже в себе этого занудного и пафосного старикашку, серьезно. Он только притворяется, что знает все о жизни, хотя на самом деле просто цитирует свои любимые книжки. А жизнь, — Генджи напускает на себя важный вид и поднимает вверх указательный палец, — нельзя изучать по книжкам. Ее надо прожить, на то она и жизнь. Вот так вот. — На секундочку, — Ханзо говорит мягко, но с откровенной издевкой, как будто ловит ребенка на лжи, — Хаяси-сан старше тебя в три раза. Так что он, наверное, побольше тебя знает, ты так не думаешь? Следуя твоей логике, конечно же. Генджи заметно теряется. — Ну… Неважно. Ты понял, о чем я. И вообще, — он заметно оживляется, как будто и не попадался на кривых выводах, — нельзя быть в чем-то уверенным, пока не попробуешь. Так что плеваться будешь уже после клуба, если он тебе и правда не понравится. В очередной раз Ханзо убеждается в том, что своей неправоты Генджи никогда не признает. Легче убиться, чем начать с ним спорить: даже если он поймет, что все это время нес чушь, от чуши этой не отступится. Как будто оказаться правым, пускай и наперекор всем законам, логике и фактам, для него — дело чести. Поэтому Ханзо лишь вздыхает и отмахивается: — Ладно. Мы идем? — Ага. Генджи кивает, одергивает ядовито-зеленую футболку и толкает ворота — несмотря на внешнюю массивность, открываются они легко и без усилий. Улица встречает их зажженными фонарями, разноцветными, горящими вывесками и гирляндами, развешанными на деревьях, как на праздник. От такого обилия света даже на небо взглянуть не получается: глаза ослепляет едкая белизна, от которой хочется поморщиться и отвернуться. Ханзо чувствует себя неуютно: дома, в саду, ночью царит приятный полумрак, до которого лишь изредка достает свет с крыльца и окон. И в этом полумраке всегда видны звезды и луна, мерцают пролетающие мимо самолеты, спутники, и в какой-то момент становится так спокойно, что все проблемы отходят на второй план. Как будто вокруг нет ничего, кроме деревьев, неба и сверчков, и сам ты становишься им подобным. Но здесь, за воротами, ночь выглядит как продолжение дня и теряет все безмолвное очарование. Ханзо не знает, почему не заметил этого в прошлый раз, когда они ходили на фестиваль. Быть может, потому, что тогда люди большой разноцветной толпой сновали туда-сюда, останавливались у прилавков, шумели и затягивали в свой пестрый поток любого, кто решался шагнуть им навстречу. Тогда вокруг происходило столько всего, что поднять голову было некогда. А сейчас на улицах почти пусто: все, кто не спит и не сидит дома, мелькают за окнами ресторанов, баров и клубов, смеются в глубине парков и лишь некоторые — единицы — прогуливаются вдоль зданий. — О, кстати! — встрепенувшись, Генджи громко вклинивается в круговорот мыслей, и Ханзо от неожиданности едва не шарахается в сторону. — Слушай, я тут у тебя спросить кое-что хотел… К тебе Сато-сан или кто-то из других старейшин не приставал со странными разговорами? — Да нет, — тот пожимает плечами, не вспоминая ничего подобного. — С какими странными разговорами? — Да тут… Я чего опоздал-то, — немного помявшись, начинает Генджи и взъерошивает зеленые волосы — Ханзо впервые ловит себя на мысли, что любуется этим привычным жестом. — Меня в коридоре Сато-сан поймал. И сначала он нес какой-то бред про отличную погоду, красоту города — в общем, начал издалека, которое затянулось минут на десять. А потом стал подводить разговор к делам клана и бухнул мне на голову вопрос, хочу ли я быть наследником. — Это он так пытался воззвать к твоей совести? — Ханзо усмехается, хотя внутри застывает нехорошее чувство: старейшины, конечно, всегда пытались наставить Генджи на путь истинный, но такие грубые вопросы не задавали никогда. — В том-то и дело, что нет. Я ответил, что хочу, конечно, семья все-таки и бла-бла-бла, и был уверен, что Сато-сан скажет что-то типа: «Тогда чего ты по клубам шляешься вместо того, чтоб этой самой семье помогать». Но… — Но?.. — Но он сказал, чтобы я действительно, — Генджи делает акцент на этом слове, — хорошо подумал над этим. Что если я не захочу наследовать место главы вместе с тобой, то ничего страшного в этом нет и заставлять меня никто не будет. Что это — моя жизнь, и я могу делать с ней все, что захочу. — И что ты ответил? — спрашивает Ханзо, хотя спросить хочется совсем другое. Например: «Какого черта?!». — Брякнул «угу» и убежал, — Генджи нервно дергает плечами, как будто стряхивает с себя что-то противное. — Ничего лучше не придумал. — Это и правда… странно, — слово «странно» дается Ханзо с трудом, потому что оно и в половину не отражает того удивления, которое вызвал рассказ Генджи. — Это не странно. Это, мать вашу, крипово, — тот ежится, оборачивается, словно проверяя, нет ли за ними слежки, и понижает голос до шепота. — Либо у наших стариков повально начинается кризис среднего возраста, который они должны были пережить лет двадцать назад, либо они что-то задумали и теперь мутят воду, либо их украли инопланетяне и подменили кем-то из своих. Я склоняюсь к третьему варианту. Предлагаю попробовать сдернуть с них маски и проверить, рептилойды они или нет. Ты со мной? — Я твой юмор, конечно, ценю, но это не тема для шуток. Люди вот так, в одно мгновение, без всяких причин своего мнения не меняют, — Ханзо скрещивает руки на груди, хмурясь. — И мне это не нравится. Еще несколько месяцев назад он разозлился бы, не понимая, с какого черта один из старейшин поощряет разгульный образ жизни, с которым они борются уже несколько лет. Возможно, он бы даже упрекнул его в этом на собрании, потому что в перевоспитании Генджи и так нет никаких ощутимых успехов, а после такой поддержки их уж точно не будет. Но все это было бы несколько месяцев назад, тогда, когда они с Генджи еще не знали друг друга так хорошо, не пытались сблизиться и не особо походили на братьев. Сейчас — Ханзо замечает, что слишком часто сравнивает прошлое и настоящее — он чувствует лишь легкий укол обиды, потому что ему никогда не скажут «делай, что хочешь, твоя жизнь принадлежит только тебе», но укол этот проходит так же быстро, как и появляется. А еще он чувствует беспокойство. Зудящее и неприятное беспокойство, которое хочется стряхнуть с себя, как мелких букашек. — Ханзо, забей и расслабься, а то выглядишь, как подросток перед первым свиданием, — Генджи мягко улыбается и хлопает его по плечу, чтобы подбодрить. — Успокойся. Наш отец бодр, полон сил и нам с тобой еще фору даст. Так что все эти вопросы про наследство встанут минимум лет через пятнадцать. Мне, наверное, вообще не стоило говорить тебе про этот разговор. — Нет, все нормально. Я рад, что ты поделился, — Ханзо отгоняет от себя неприятные мысли и отвечает слабой улыбкой. — Теперь я хотя бы знаю, что происходит за моей спиной. — Я тебя сейчас укушу, честное слово. За нос и очень больно. — Ладно-ладно, — он поднимает руки в защитном жесте, — я прекращаю, мой нос мне еще дорог. — Вот и славненько, — Генджи смотрит на него строго и внимательно, а потом кивает. — Тебе вообще отвлечься от всех этих клановых штучек нужно. Например, ты знаешь, что я тебя в джинсах и футболке не видел лет с шестнадцати? Ханзо невольно опускает взгляд, осматривая ничем не примечательную черную футболку и темно-синие джинсы, на поиск которых ушло минут сорок: чем дальше приходилось залезать в шкаф, тем больше старых и интересных вещей ему попадалось. И Ханзо все-таки не удержался: он рассматривал каждую из них, вспоминал, откуда и что у него появилось, и с радостью отдавался ностальгии. Например, он нашел старую — еще бумажную и раритетную! — настольную игру на ассоциации, в которую они давным-давно играли всей семьей. Но затем они с Генджи выросли, и игра как-то сама собой перекочевала со стола на полку, а еще через год — с полки в шкаф. Уютные мелочи исчезают из жизни так незаметно, что потом их оказывается слишком много, — ты держишь их в руках, не зная, что со всем этим делать. И в конце концов, убираешь обратно в шкаф, чтобы когда-нибудь снова найти. — Как-то повода не было надеть, — Ханзо усмехается. — Ты же сам… Как ты там сказал? «Оденься нормально»? — Ну, не пойдешь же ты в клуб в кимоно, — Генджи разводит руками и подозрительно щурится. — Хотя, кто тебя знает? Может, и пошел бы. — Конечно, пошел бы. Я ведь ничего о жизни за стенами поместья не знаю. И за тобой, пьяным, я тоже в домашней одежде приходил. — Ты сейчас серьезно? — Боги, нет, конечно, — Ханзо фыркает. — Если бы иногда ты не напивался настолько, что тебе отшибало и память, и зрение, ты бы помнил, что я приходил за тобой в этой же самой футболке и в этих же самых джинсах. Так что про шестнадцать лет ты немного переборщил. — Ничего не знаю, у меня тогда были тяжелые дни. — Это почему же? Ханзо вспоминает, что около года назад Генджи действительно ушел в загул: две недели он безвылазно ходил по клубам, возвращался домой всего на пару часов и несколько раз напивался так сильно, что Ханзо приходилось его буквально на руках выносить. А потом в один день все как отрезало. Разгуливать по клубам Генджи, конечно, не прекратил, но больше ни разу не был пьян настолько, чтобы ничего не соображать и не стоять на ногах. — Ну, не важно… — Генджи отмахивается и выглядит так, как будто жалеет о том, что затронул эту тему. — Уже не важно. Что было, то было. И вообще… Мы уже пришли. За всеми этими разговорами Ханзо и правда не замечает, как по правую руку мигает неоновая вывеска с крючковатыми буквами — «Atlas». Забавно, что увидеть ее можно только сбоку: если смотреть по прямой, то ее закроет небольшой рекламный щит, висящий на фонаре. Таким планировщикам Ханзо бы больше ничего не доверил. — Прошу, — Генджи открывает входную дверь и излишне вежливым жестом приглашает войти. Ханзо усмехается и оказывается в небольшой, хорошо освещенной комнате. За стенами чувствуется вибрация, но музыки почти не слышно: звукоизоляция добротно отрабатывает вложенные в нее деньги. Скучающий и копающийся в телефоне охранник — высокий светлый иностранец — тут же подскакивает со стула и подходит к гостям, протягивая руку. — Что, Воробей, снова пришел отбивать у Широ девчонок? — Не в этот раз, — Генджи смеется и отвечает рукопожатием. — Сегодня я показываю брату все прелести ночной жизни. Это, кстати… — Привет, Ханзо. Решил лично присмотреть за младшим? — Здравствуй, Майк, — тот улыбается вежливо, но отстраненно и тоже пожимает руку. — Что-то вроде того. Удивленные глаза Генджи определенно стоят всего этого вечера. — Вы знакомы что ли? Братик, признавайся, ты ведешь двойную жизнь? Днем весь такой строгий и ответственный, а по ночам превращаешься в тусовщика и ничего мне не говоришь? — К счастью, нет, — Ханзо еле сдерживает довольную усмешку. — Ты же не думаешь, что это ты звонил мне каждый раз, когда напивался? Ты говорить-то внятно не мог, не то что пользоваться телефоном и объяснять, где тебя искать. — Поэтому твоему брату звонил я, — подтверждает Майк и фыркает на тихое и беззлобное «предатель». — И я не предатель. Я работник месяца и забочусь о посетителях. Надеюсь, сегодня мне не придется звонить вашим родителям? — Будь спокоен, — Генджи хлопает его по плечу. — Времена моей алкогольной депрессии прошли, а Ханзо почти не пьет. Обещаю ничего не вытворять и в драки не ввязываться. — Ладно-ладно, верю. Идите, а то все веселье пропустите. Майк улыбается и кивает в сторону второй двери — Генджи салютует ему на прощание и уже берется за ручку, как Ханзо неожиданно решает спросить: — Ввязываешься в драки и уводишь чужих девушек? — Ни то, ни другое. Во-первых, то вообще была не драка, а так… помяли друг друга немного, да и все. Даже не сломали ничего, а потом еще и кальян вместе выкурили, — Генджи важно поднимает вверх указательный палец. — По всем законам рыцарской чести. А во-вторых, я никого не увожу: девушки идут со мной по доброй воле. Мне даже говорить им ничего не надо, всю работу за меня делают мои красота, обаяние и животный магнетизм. А Широ пусть подавится слюной и научится работать чем-то, кроме мышц. — Быть твоим соперником опасно, как я посмотрю. — А то! Генджи подмигивает, открывает дверь, и Ханзо едва не морщится: музыка играет так громко, что, кажется, внутренние органы дрожат ей в ритм. Не самое приятное чувство для того, кто привык к уединению и тишине. Но Генджи выглядит довольным и ловко ныряет в знакомую среду, становясь еще энергичнее, чем обычно. Он успевает с кем-то поздороваться, махнуть кому-то рукой, принять от скользнувшей мимо девушки коктейль, выпить залпом половину и протянуть стакан Ханзо. — Будешь? Классная штука! — Генджи почти кричит ему на ухо, и Ханзо чувствует горячее дыхание на своей шее. — Она не только бодрит, но и достается мне бесплатно как постоянному посетителю и другу бармена! Ханзо даже не замечает, как Генджи смеется: музыка топит в себе любые звуки, а десятки людей кажутся бушующей, плотной массой, готовой захлестнуть его и утопить. Он резко теряется, застывает на месте, словно столб, и не знает, что ему делать — от собственной беспомощности становится тошно. Это не то бессилие, которым он наслаждается во время сессий, не то приятное, доводящее до мурашек чувство, а липкое и жуткое ощущение опасности. Неявной, далеко не смертельной, но все же опасности. Как будто он окружен со всех сторон, и ему некуда бежать. — Все в порядке? Ты какой-то бледный! Лицо Генджи вспыхивает разноцветными пятнами, и Ханзо не понимает, как в такой круговерти пестроты тот вообще умудрился это заметить. Но есть в этих вспышках света что-то притягательное: не в них самих, а в том, как отражаются они в янтарных глазах, — и Ханзо приходит в себя, как от пощечины. — Я в порядке, — он подается вперед, наклоняясь как можно ближе, чтобы его было слышно. — Просто тут очень громко. — А-а-а! — понимающе кивает Генджи. — Щас все устроим! Пойдем! Он хватает Ханзо за руку и тянет за собой через весь танцпол. Люди растекаются вокруг них так же плавно и синхронно, как вода вокруг камней, и не прекращают танцевать: в сиянии стробоскопа они похожи на ожившие тени, застывающие и принимающие новые позы каждый раз, когда включается и выключается свет. Неоновые браслеты превращаются в сплошные линии, ультрафиолетовая краска на лицах светится, как боевая раскраска, а сам танцпол то и дело зажигается зеленым, желтым, розовым, фиолетовым, синим… Ханзо не успевает подсчитать. Он лишь цепляется за чужую ладонь, боясь отпустить. А Генджи тянет его все дальше и в какой-то миг оборачивается, улыбаясь. Все хорошо. Ты не один. Я здесь. И в подтверждение чуть крепче сжимает пальцы. Ханзо и сам знает, что ему не о чем беспокоиться, что ему просто стало не по себе от непривычной обстановки — такое со всеми бывает, но он все равно благодарен Генджи за поддержку и следует за ним, даже не спрашивая, куда. Потому что это неважно. С каждым шагом музыка перестает казаться такой уж громкой, а толпа людей редеет, пока и вовсе не расступается перед огромной барной стойкой. Та громоздится в углу светящимся однотонным блоком, щитом, стоящим перед низкими полками с алкоголем. Бутылки так задорно отражают мигающие лампочки, что в глазах начинает рябить. Но музыка здесь и правда звучит намного тише, чем на танцполе, — даже не приходится кричать, чтобы быть услышанным. — Ты решил, что настало время тяжелой артиллерии? — Что-то вроде того, — Генджи смеется и ставит на стойку пустой стакан — Ханзо упорно не помнит, как тот его допил, но помнит, что сам на предложение выпить промолчал. — Я же вижу, что тебе не по себе. А алкоголь ломает любые стены. И для этого совершенно необязательно напиваться до беспамятства, по собственному опыту знаю. — Моим стенам уютно в целости и сохранности, — буркнув, Ханзо облокачивается на стойку и осматривается вокруг: танцпол до сих пор сходит с ума, рядом смеются несколько девушек, а около бара все кажется на удивление спокойным, как будто отгороженным от безумного веселья. Закончив протирать бокалы, бармен поднимает взгляд и демонстрирует дружелюбную улыбку. — Что, Воробей, тебе как всегда? Начнешь с чего-нибудь легкого? Но имей в виду, больше я на твои провокации не поведусь и не стану смешивать несмешиваемое. — Ага, только порцию удвой. Я сегодня не один, как видишь, — он кивает в сторону Ханзо, — так что на эксперименты не настроен. Может, как-нибудь в другой раз. Есть у меня парочка идей… — Не пугай меня раньше времени, даже знать не хочу, что ты там придумал, — бармен фыркает и поворачивается к Ханзо, буквально лучась дружелюбием. — Это твой?.. — Брат. Ханзо. — Рад знакомству, я Акио. Надеюсь, хотя бы вы сможете удержать этого экспериментатора от дурацких затей. — Взаимно, — Ханзо отвечает ему дежурной улыбкой, не переставая удивляться: вообще-то, он был уверен, что в клубах все общаются слэнгом, ругательствами и не имеют понятия хоть о какой-то вежливости, но работники ведут себя, как приличные люди, и это не может не радовать. — И какие же эксперименты устраивает мой брат? — Заказывает коктейли, которых нет в меню, якобы по собственным рецептам, а потом жалуется на жуткое похмелье, вертолеты и отравления, — Акио усмехается и игнорирует недовольный взгляд. — Не смотри на меня так. Я соглашаюсь на твои алкогольные шедевры только потому, что мы друзья. И уберегаю тебя от совсем уж самоубийственных сочетаний, так что только благодаря мне твои желудок и печень еще живы. — Почему все так любят сдавать меня? — возмущается Генджи, хмурясь. — Вот так вот приведешь старшего брата, а тебя перед ним опозорят все, кому не лень. — Просто мы за тебя переживаем, — Акио пожимает плечами. — И верим, что старшие братья умеют вправлять мозги. Вы же умеете? — Вполне, — соглашается Ханзо, хотя понимает, что Генджи влияет на него гораздо сильнее: учит шутить, быть открытым и не бояться принять свои слабости, потому что именно они делают человека человеком, а не бесчувственной машиной. А чему он сам научил Генджи? В голову так сразу ничего и не приходит. Да, он стал чаще бывать дома, проводит время вместе с братом, но кардинально в нем ничего не изменилось. Но оно, наверное, только к лучшему: Ханзо и думать не хочет о том, как бы сложилась их жизнь, будь они похожи характерами. — Не знаю насчет «вправлять», но капать на мозги Ханзо точно умеет, — Генджи смеется и, поймав злой взгляд, поднимает руки в мирном жесте. — Ладно-ладно, не надо смотреть на меня так, как будто хочешь сожрать. Это всего лишь безобидная шутка, ты же знаешь, братик, я тебя люблю независимо от того, что ты делаешь с моими мозгами. А еще кому-то пора готовить мой заказ. Да, Акио, я на тебя намекаю. Тот качает головой, понимая, что спорить бесполезно, разворачивается к полкам с алкоголем и погружается в работу. Ханзо молча наблюдает за ловкими движениями рук, за подлетающим в воздух шейкером и резко оборачивается, когда чужие пальцы настойчиво касаются его плеча. Стоящая напротив девушка выглядит уж слишком обычно для этого места: невысокого роста, с темно-каштановыми, а не цветными волосами, без татуировок, она больше напоминает типичную офисную работницу. И только пьяная улыбка выдает ее с головой. — Приве-ет, — тянет она, не разжимая пальцев. — Может красивая девушка составить тебе компанию? — Прошу прощения, но я не заинтересован… в компании, — сухо отвечает Ханзо и вежливо снимает ее руку со своего плеча. Вот что-что, а знакомиться с пьяными девицами он сегодня точно не намерен. Та в ответ громко смеется и бессовестно подается вперед, прижимая ладонь к его груди. — «Прошу прощения»? Интеллигент? Как мило. Лю… — запнувшись, она выглядит так, будто пытается совладать с непослушным языком, и томно продолжает: — Люблю таких. С виду вежливые и чистые, а в голове уже раскладываете девушку на столе. Познакомимся? Ханзо оборачивается, надеясь найти поддержку, но находит лишь пакостную улыбку на лице Генджи. Тот салютует ему пустым стаканом, как бы говоря «желаю удачи, но разбирайся сам, а я пока понаблюдаю за этим увлекательным зрелищем». Окрестив его предателем, Ханзо снова убирает чужую руку, но на этот раз более настойчиво. — Нет. Я не знакомлюсь. — А я вот знакомлюсь. Я Юми. А тебя как зовут, красавчик? — Не имею привычки представляться тем, с кем не собираюсь общаться дольше пяти минут. Ханзо надеется, что холодный и стальной тон остудит пыл этой Юми, но останавливаться она даже не думает. Кажется, что отказы раззадоривают ее еще больше. — Какой строгий мальчик, — она проводит пальцем по его груди и едва не облизывается. — Ты точно в моем вкусе. Знаешь, а я ведь тоже могу быть строгой, учительница все-таки. Как насчет того, чтобы провести приватный урок математики? Обещаю, мы найдем общий язык. «Учительница? Я почти не ошибся». И Ханзо не винит ее за желание расслабиться в законный выходной, отдохнуть от детей, от жестких школьных рамок, но такие откровенные приставания и намеки на секс даже после отказа не делают ей чести. Приличные люди себя так не ведут, но Ханзо понятия не имеет, как спровадить ее куда подальше: все-таки грубить девушке не хочется. — Я же сказал, нет. Мне неинтересна ни ты, ни твои предложения. — Ох, прошу, не обижай меня … — Я тут встряну в вашу увлекательную беседу, не возражаете? — вынырнувший из-за спины Генджи улыбается весело и дружелюбно, и Ханзо не понимает, пришел ли тот ему на помощь или решил подлить масла в огонь. — Такая обворожительная девушка не должна тратить свое время попусту. Ты ведь сказала, что тебе нравятся строгие мальчики? Юми заинтересованно склоняет голову на бок и оценивает Генджи с ног до головы. — Ага, сказала. У тебя есть еще один на примете? — Нет. Но, знаешь, я тоже люблю строгих мальчиков, и конкретно вот этот вот, — он кивает на удивленного Ханзо, — мой. Юми шарахается назад, как от пощечины, непонимающе хлопает глазами и выглядит так, будто резко протрезвела. — Так что, прости, но тебе здесь ловить нечего. — О-ой, — тянет та, теряясь и краснея. — Так вы… вы геи. Я как-то… Мог бы сразу сказать! Она неожиданно приходит в себя, фыркает и, развернувшись на каблуках, гордо удаляется в сторону танцпола. Когда она окончательно теряется в толпе, Генджи сгибается пополам от смеха. — Боги… А-ха-ха…Ты… Ты видел ее лицо? Ханзо видел. И отчего-то уверен, что сейчас его лицо выглядит не лучше. «Я тоже люблю», «мой» — эти простые, ничего не значащие, сказанные в шутку слова вышибают из головы все мысли и землю из-под ног. А еще у него, кажется, останавливается сердце. По глупости и неосознанно, но все-таки останавливается, реагирует быстрее мозга и заставляет застыть на месте. От страха, радости, ужаса, паники или счастья — Ханзо понятия не имеет, от чего именно, и разбираться не хочет. Он осознает, что все это — просто очередная шутка, и берет себя в руки. Которые почему-то дрожат. — Других способов помочь мне не было? — Клянусь, я видел вселенское разочарование в ее глазах, — Генджи вытирает выступившие слезы и выпрямляется, тяжело дыша. — Да ладно тебе, весело же получилось! И я, между прочим, про геев и слова не сказал — она сама все додумала. Просто после «мой» я забыл добавить «брат». Старею, память начинает подводить. Вот девушки и разбегаются. — А сразу прийти на помощь тебе тоже память не позволила? — Сразу прийти на помощь мне не позволила совесть, ты же знаешь. Я бы не простил себя, если бы сорвал тебе знакомство с девушкой. Сам же все твердишь, что нам потом жениться надо будет, а тут я влезу и испорчу перспективные отношения. Ты же меня не простишь никогда! Ханзо закатывает глаза, предчувствуя, что шуточек на эту тему Генджи успел придумать на неделю вперед. — Я не понимаю, как в тебе помещается столько бреда. — Аккуратно и компактно. Весь свой бред я укладываю с любовью и заботой, поэтому он такой приятный. Да и вообще, — Генджи выдерживает театральную паузу, — я просто не мог пропустить такое зрелище. Теперь буду хвастаться, что видел в этой жизни все. — Совести своей ты точно не видел. — Просто я очень хорошо ее прячу, — он пожимает плечами, забирает со стойки два готовых коктейля и протягивает один из них Ханзо. — На, держи. Тот с сомнением смотрит на полный стакан, не решаясь его взять. Он помнит, как его развезло под конец фестиваля, как Генджи нес его до дома и какая на утро была сухость во всем теле. Испытывать эти фантастические ощущения вновь нет никакого желания, да и он здесь для того, чтобы развеяться и присмотреть за братом, а не напиваться до потери пульса: с алкоголем у него не самые дружеские отношения. — Да ладно, не корчись так, как будто я собираюсь тебя отравить, — Генджи усмехается и буквально впихивает коктейль ему в руки. — Это же не чистый спирт, просто для поднятия настроения. Если тебя скосит от одного стакана, клянусь, я брошу пить на месяц. Ханзо фыркает, но, поборов опасение, берет соломинку в рот. Коктейль отдает мятой и слабой горечью, а на языке остается приятный привкус чего-то цитрусового. Не так плохо, как казалось. Тепло медленно разливается по желудку, притупляя тревогу и отгоняя опасения, — из-под корки сознания даже исчезает малодушное желание сбежать домой. Ханзо поднимает взгляд и замечает, что Генджи смотрит на него пристально, почти в упор, и в глазах его, как у черта, отражается бликами свет. Не хватает только рогов, хвоста и масленой улыбки для полноты образа. — Если ты продолжишь так на меня пялиться, я подумаю, что ты мне что-то подмешал. — Эй, за кого ты меня принимаешь? — возмущается Генджи, сдувая упавшую на лицо челку. — Я же пообещал месяц не пить, если тебя подкосит. Думаешь, я стал бы так рисковать? — Какой заботливый у меня брат. — А то! Но если серьезно, я просто задумался и залип в одну точку. — И о чем ты думал? — Да так, — он пожимает плечами. — О том, что ты мог бы составить мне конкуренцию у девушек, если бы дома не сидел. Серьезную такую конкуренцию. Я даже удивился, что та девчонка заметила первым тебя. Мне уже завидовать или пока рановато? — Зачем оно мне? Ты же сам видел, что с такими девушками я не хочу иметь ничего общего. Выслушивать весь этот пьяный бред и бессовестные намеки… Нет уж, спасибо, я лучше потрачу время на что-нибудь полезное. — Ты и правда строгий, — Генджи смеется, крутя в руках пустой стакан. — А еще до невозможности занудный. Иногда. В жизни надо попробовать как можно больше, и пьяные девчонки сюда тоже входят, даже если они тебе не нравятся. Опыт есть опыт. — И все-таки философия тебе пока не дается. Учебники ты бы точно писать не смог, — усмехается Ханзо и снова припадает к коктейлю. — Честно говоря, мне казалось, что с тобой здесь будет немного… по-другому. — И как же? — Как в фильмах, — он не знает, говорит ли это потому, что хочет сказать хоть что-нибудь и не терпеть на себе молчаливый взгляд, или потому, что алкоголь развязывает ему язык. — Я думал, что ты сидишь в VIP-зоне в окружении девушек и кальянов, а вокруг витает дым и стоит дорогая выпивка. Генджи хохочет, запрокинув голову, — Ханзо замечает, что не просто смотрит, а любуется этим, и тут же отводит глаза. Нет ничего постыдного в том, чтобы восхищаться прекрасным: у каждого есть друзья, которые красиво смеются и улыбаются, но Ханзо чувствует, что это другое. И утыкается носом в стакан. — Не, можно, конечно, и такое устроить, но это же скучно, — Генджи облокачивается на стойку и кивает в сторону танцпола. — Я прихожу сюда танцевать и общаться, а не просиживать задницу. Заработать геморрой я и дома могу. — Что ж, и правда, лучше ты выплеснешь энергию здесь, чем начнешь от скуки громить дом. — Во-от, ты наконец-то начинаешь понимать мои благородные намерения. Пойдем танцевать? От неожиданности Ханзо чуть не давится коктейлем. Он надеется, что его удивленный взгляд скажет обо всем сам, но Генджи продолжает беззаботно улыбаться, притворяясь, что ничего не понимает. — Ты же знаешь, я не люблю танцевать. — И не умеешь. — И не умею, — соглашается Ханзо, надеясь, что после такого признания Генджи оставит его в покое. Как бы не так. — Да ладно тебе, не прибедняйся. Во всей галактике никто не танцует хуже Шепарда. — Кого? — Неважно, — Генджи отмахивается, быстро выбрасывая эту мысль. — Слушай, сюда приходят самые обычные люди, которые тоже не умеют танцевать. И что, думаешь, это кого-то волнует? Нет. Вот ни капли не волнует. Потому что здесь веселятся и отдыхают. — Я понимаю, что ты хочешь выжать из этого вечера все, что можно, но… — А вот я понимаю… — Генджи перебивает его, забирает пустой стакан из-под коктейля и ставит на стойку, кивая бармену. — Я понимаю, что ты себя зажимаешь по пустякам. Сам согласился развеяться, а теперь отказываешься от всего, что я предлагаю. Братик, мне тебя силой на танцпол затаскивать или притворяться обиженным и пытаться разжалобить? Ханзо не знает, что ответить. Он не хочет позориться перед Генджи, — до остальных ему нет дела — не хочет, чтобы тот смеялся над ним еще несколько дней и считал, что старший-брат-который-может-все не может самого простого — двигаться в такт музыке. Но сопротивляться Генджи бесполезно: он улыбается так мягко и спокойно, что хочется крикнуть «да гори оно все огнем» и следовать за ним хоть на танцпол, хоть на край земли. Безрассудно, слабоумно, но отважно, как это всегда делает сам Генджи. Боги, какой кошмар. — Ты меня почти убедил. Еще какой-нибудь аргумент приведешь? — Обещаю, что не буду шутить над тобой, даже если ты будешь танцевать, как эпилептический суслик. — И как с тобой спорить после этого? — Ханзо качает головой, примиряясь со своей судьбой: он был обречен еще тогда, когда не выдержал натиска и согласился на всю эту безобразную вылазку. — Со мной не надо спорить, меня надо кормить, любить и никогда не отпускать. Пойдем. Он жестом зовет Ханзо за собой, и тот не понимает, радоваться ли тому, что его не стали хватать за руку, или расстраиваться, потому что… Почему? Потому что ему становится спокойней, когда Генджи держит его? Потому что в клубе он чувствует себя, как в открытом море, и ему нужно хоть что-нибудь, за что он может зацепиться сознанием и телом? Потому что Генджи, безответственный и бессовестный засранец, сейчас выглядит самым надежным в мире человеком? С каждым шагом музыка становится все громче, возвращается в привычное, громыхающее русло, и ее не может заглушить даже клубящийся в теле алкоголь. Внутренности уже не трясутся, но зато кажется, что вместо них трясется пол. От басов, от прыгающих людей, от их криков, смеха и веселья. От того, как толпа двигается несинхронным, но единым потоком, и все их движения — резкость, открытость и приглашение. Ханзо вливается в этот поток вслед за Генджи, но чувствует, как сильно давят на него замкнутость и теснота — хочется немедленно вынырнуть, вернуться на сушу и не бояться, что толпа сметет тебя, как букашку. Становится завидно: Генджи скользит между людей плавно и умело, двигается так же свободно, как рыба в воде, улыбается и успевает здороваться направо и налево. Кому-то даже дает пять, кого-то хлопает по плечу и подмигивает мелькнувшей впереди девчонке. Ханзо так не может. Несмотря на годы тренировок, сейчас он чувствует себя неуклюжим ребенком, который то и дело в кого-нибудь врезается. Он выпрямляется, пытается выглядеть невозмутимым и уверенным, но от ярких вспышек у него начинает мутить в глазах — танцпол расплывается, превращаясь в цветастое месиво. Ханзо зажмуривается, моргает и цепляется взглядом за Генджи. Тот не оборачивается, уже давно не идя, а танцуя. Ханзо снова теряется, наблюдая за ним как за единственным островком суши в бушующем море. Но Генджи, кажется, этого даже не замечает: он слишком увлечен, слишком счастлив, и ему наверняка нет дела до скучного старшего брата. Ханзо втайне надеется, что сейчас произойдет чудо: он начнет двигаться и его подхватит тот самый дух единения, о котором он так много читал. Подхватит, увлечет за собой и щелчком пальцев отключит сознание, оставив только желание танцевать. Но чуда не происходит. Вместо плавности выходит неуклюжесть, ритм как будто проходит мимо, и Ханзо понимает, что просто не может расслабиться. Поэтому его движения — одна скованность и неуверенность, и не бежит он только потому, что не хочет позориться перед самим собой и расстраивать Генджи. Хотя тот, наверное, и не заметит, если Ханзо уйдет: цвета стробоскопов меняются до одури быстро и разглядеть что-то дальше пары метров от себя невозможно. А еще Генджи танцует с закрытыми глазами. И Ханзо так засматривается на его слияние с музыкой и толпой, что не сразу замечает чужие прикосновения к своей спине. Он оборачивается и встречается взглядом с абсолютно черными — наверняка из-за линз — глазами. Их обладательница похабно улыбается, подмигивает ему и ведет ладонями от груди к животу. Ханзо морщится, сбрасывает с себя ее руки и делает шаг назад, случайно сталкиваясь с кем-то из танцующих. Он извиняется, хоть и понимает, что его не услышат. Как и не услышит эта наглая девица, рассмеявшаяся его отказу. Она призывно покачивает бедрами в такт музыке, подается вперед и прижимается к Ханзо всем телом. Вырез на ее топе не скрывает ничего, и Ханзо отводит взгляд, пытаясь придумать, как избавиться от девчонки так, чтобы не привлечь лишнего внимания. Но та неожиданно отшатывается и шипит, будто ошпаренная. Генджи улыбается и крепко держит ее за запястье. Улыбка у него добродушная и мягкая, но глаза — Ханзо видит это даже в мигающем свете — абсолютно холодные. Такие, как были тогда, когда он нашел их с Тэми в библиотеке. Такие, с которыми Ханзо не хотел бы встречаться взглядом. Не переставая дружелюбно улыбаться, Генджи что-то говорит девчонке на ухо, и Ханзо ничего не слышит, но зато видит, как меняется ее лицо: злость переходит в удивление, удивление — в волнение, а волнение — в испуг. И становится как-то мерзко: Генджи спасает его, как барышню от приставаний, и Ханзо чувствует себя не наследником клана, а беспомощной тряпкой. Отвратительно. «Позорище». Генджи тем временем отпускает девчонку, и та, оскалившись на прощание, змеей юркает в толпу. Он подходит ближе — совсем близко — и говорит так, чтобы Ханзо его слышал: — Плохая была идея, да? — Я говорил, что не люблю танцевать. — Зато ты попробовал, — Генджи смотрит на него как обычно, тепло и радостно, будто бы и не было того жесткого, пугающего взгляда. — Опыт есть опыт, помнишь? — Даже если это пьяные девушки и неудачные танцы, — Ханзо кивает, усмехаясь. Ему становится спокойней просто от того, что Генджи стоит рядом. Единственный островок в бурлящем море. Но желание танцевать все равно не появляется. — Ладно, братик, я не такой коварный, как ты, не могу смотреть на твои мучения. Он разворачивается и взмахом руки зовет за собой. Ханзо облегченно выдыхает, мысленно благодарит всех существующих и несуществующих богов и идет, даже не собираясь выяснить, с чего это вдруг он коварный. Еще десять минут в этой цветной круговерти, и его бы точно подкосило. Без всяких коктейлей, спирта и прочего. Они выходят обратно к бару, и Ханзо наслаждается возможностью говорить и слышать, не переходя на крик. — И что нас ждет дальше по твоей развлекательной программе? — Потанцевать нам не удалось, — задумчиво тянет Генджи, — так что я придумаю что-нибудь еще. Не торчать же нам весь вечер около бара, а то Майку придется разбираться с двумя пьяными Шимада. Такое даже представить страшно. Но сначала мне нужно кое-что сделать. Подождешь здесь? — Куда я денусь, — Ханзо качает головой, выбирает наименее приметный угол и облокачивается на стойку, показывая, что он лучше постоит тут, чем снова сунется на танцпол. — Я быстро. Спустя несколько секунд Генджи уже скрывается за спинами танцующих. А Ханзо остается один. Он старается держаться невозмутимо, с присущим ему достоинством, но каждой клеточкой тела чувствует: он здесь лишний. Это место не его и не для него. Слишком громкое, слишком яркое, слишком многолюдное, слишком безумное — просто слишком. Ему хочется вернуться домой, в свое личное и уютное пространство, где никто не посмеет приставать к нему, пожирать похотливым взглядом и внаглую трогать руками. Где он будет принадлежать самому себе, а не душной, ревущей толпе. Ханзо знал, что так все и будет. Он с самого начала говорил об этом, но все равно пошел, потому что хотел провести время с Генджи, посмеяться вдвоем и стать еще на пару мгновений ближе. На самом деле, плевать ему на эти «забыться» и «развеяться»: все это — лишь неплохой способ уговорить и убедить в чем-то самого себя. Забавно. Как будто для того, чтобы общаться с братом, должны быть какие-то причины. — Тебе здесь не нравится? — раздается сбоку низкий, но, несомненно, женский голос. Ханзо уже боится поворачиваться: приставучих и пьяных девчонок ему хватило на годы вперед. Но он пересиливает себя, надевает маску холодной вежливости и обнаруживает рядом с собой побритую налысо девушку. Она стоит, прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди и внимательно оглядывая танцующих людей. Пьяной она не выглядит, но для клуба держится слишком уж отстраненно, словно тоже лишняя. — С чего ты взяла? — сухо спрашивает Ханзо, замечая на ее правом виске татуировку в виде отпечатка ладони. — Те, кто приходят сюда по своей воле, не стоят в углу бара и не выглядят так, как будто их привели на казнь, — девушка слабо улыбается, продолжая рассматривать бушующую толпу. — Следуя твоей логике, тебе здесь тоже не нравится, — Ханзо не знает, зачем ввязывается в разговор, но из всех встреченных сегодня девушек эта кажется наиболее… приятной и не раздражающей. — А вот и нет, — уголки ее губ дергаются вверх. — Ты стоишь здесь, потому что ждешь, а я — потому что изучаю. — Изучаешь? — Людей. В таких местах они ведут себя более открыто, увлекаются всей этой атмосферой настолько, что не зажимаются и не боятся того, что о них подумают. Ведут себя естественно для самих себя. Можно сказать, что у меня профессиональный интерес. — Вот как, — Ханзо ведет плечом, не представляя, чтобы эта девушка была психологом или кем-то около того. — А ты ждешь Воробья, я права? — Ты знаешь моего брата? — Знаю, — она кивает. — Он хороший парень, добрый. Еще отзывчивый и веселый, таких сейчас нечасто встретишь. Вот только эгоист. — Наблюдала за ним? — Ханзо усмехается и почему-то хочет встать на защиту Генджи, несмотря на то, что лучше всех знает, какой тот эгоист. Ханзо вообще чувствует себя странно: он готов обзывать брата лентяем, безответственным змеенышем и бессовестным засранцем, но если кто-то другой скажет то же самое, он тут же найдет десятки доводов, почему Генджи не такой. — За вами. Вы вдвоем сильно выделяетесь. И знаешь, было сразу заметно, что вы делаете только то, что хочет он. Ты не хотел приходить сюда, не хотел пить, не хотел танцевать, но Воробей тебя всегда уговаривал. — Просто он думает, что в жизни надо попробовать как можно больше. — Нет, он уверен, что все, что нравится ему, должно нравиться другим. А еще он считает, что если он общается с тобой, то ты не должен общаться ни с кем другим. — Сейчас ты совершенно не права. Может, мой брат действительно немного эгоист, но уж точно не до такой степени. — Правда? — она снова улыбается и качает головой. — Тогда почему он пошел говорить всем девушкам, которые засматривались на тебя, чтобы они к тебе не подходили? Уверен, что он заботится только о твоем спокойствии? — С чего ты вообще взяла, что он пошел именно за этим? — Я наблюдаю. Ты ждешь. Взгляни, как он смотрит на нас, — она кивает на толпу. — Вон там, чуть левее. Он же готов рвануть сюда, если увидит, что я начну к тебе приставать. Ханзо прослеживает за ее взглядом и действительно находит Генджи, но из-за моргающего света не может понять, разговаривает тот с кем-то или действительно смотрит на них. Боги, какие глупости. — Он эгоист, — повторяет она. — И когда-нибудь эгоизм погубит его и все, что он любит. — Для незнакомки ты делаешь слишком самоуверенные заявления, — Ханзо в миг становится неуютно, и он начинает жалеть, что не закончил эту беседу в самом ее начале. — Кто-нибудь может расценить твои слова как угрозу. — Я не думала угрожать. Это был объективный вывод, только и всего. Девушка наконец поворачивается к нему, и Ханзо видит в ее глазах неестественный блеск, а еще — расширенные зрачки. И его невольно прошибает дрожь. — Думаешь, я поверю, что наркоманы могут делать объективные выводы? Вы видите то, чего нет. — Зависит от того, кто и что хочет увидеть, — она растягивает губы в очередной улыбке, и в сочетании с ее глазами это выглядит жутко. — Я, например, вижу то, что другие хотят скрыть. Мелкие детали, движения, мимика… Я наблюдаю и запоминаю все. А то, как я стимулирую свою внимательность, — только мои проблемы. — Достаточно, — буркает Ханзо и отрывается от стойки. — До свидания. Ему срочно нужно выйти на улицу. Клуб он покидает так стремительно, что не замечает удивленных взглядов и попытки Майка спросить, что случилось. Город встречает его оглушительной тишиной — в первые секунды Ханзо кажется, что от гремящей музыки он просто оглох. Но мяукнувшая и исчезнувшая в кустах кошка возвращает в реальность: нет, со слухом у него все в порядке. И Ханзо с облегчением вдыхает свежий ночной воздух, впитывает долгожданное спокойствие и чувствует, как становится легче дышать. Нет, никогда он не променяет уютное одиночество на душные и многолюдные клубы. В таких местах ему буквально физически неприятно находиться. Хотя, наверное, не последнюю роль в этом сыграла та лысая девчонка, имя которой он так и не узнал. Ханзо никогда раньше не видел наркоманов вживую. Несмотря на то, что клан Шимада промышлял в том числе и ввозом незаконных веществ в страну, наркотики казались Ханзо чем-то далеким, тем, что есть, но его никак не касается: он видел их только на бумаге и никогда не встречался с ними вот так, лицом к лицу. От взгляда той девчонки становилось жутко: она говорила внятно и осмысленно, но смотрела как будто сквозь него. Казалась неживой. Ханзо ежится от холода и пытается вытряхнуть неприятные мысли. А еще эти слова про Генджи и его эгоизм… Девчонка ничего о нем не знает. Да, Генджи часто добивается своего уговорами и надоедливым поведением, убеждает Ханзо идти на фестиваль или в клуб, даже поцелуи преподносит как что-то нормальное и не противоречащее моральным принципам, но… Он ведь делает это не только ради себя, верно? Он просто хочет помочь. Странно, наглее и упрямее, чем требует приличие, но все-таки помочь. Глупо обвинять человека в том, что он старается, но делает это не так, как привыкли другие. Но внутри все равно теснится неприятная, разъедающая тревога. … эгоизм погубит его и все, что он любит. Чушь. За спиной тихо хлопает дверь. — Ханзо, ты куда так неожиданно рванул? Конечно, Генджи не мог не пойти за ним — его появление было лишь вопросом времени. Не такой уж и эгоист, правда? — Просто захотел на свежий воздух. Не беспокойся. — Тебе что-то Асука наговорила, да? Я видел, как вы вместе стояли. Она безобидная, но наблюдательная, прям бесит иногда, и говорит вообще все, что думает. Забей, на нее уже куча знакомых обиделась. — Она наркоманка, — сухо замечает Ханзо, будто промежду прочим. — И это тоже, — Генджи встает рядом и смотрит куда-то вдаль. — Но я не принимаю и никогда не принимал, если ты об этом волнуешься. — Если бы я заметил, что ты принимаешь наркотики, я бы тебя из дома больше никогда не выпустил. — Думаешь, смог бы меня удержать? — Генджи усмехается, но, заметив хмурый взгляд, тут же теряет весь запал. — Шучу, просто шучу. Мне и без всяких наркотиков жить весело. Так ты из-за Асуки деру дал? Что она тебе такого сказала? — Ничего. Только то, что ты якобы пошел говорить остальным девушкам не подходить ко мне. Это даже звучит глупо, да? Но Генджи молчит и как-то подозрительно отводит взгляд. — Да? — более жестко спрашивает Ханзо, надеясь, что Генджи только притворяется, чтобы пошутить. Потому что верить в этот бред не хочется. — Слушай, — проведя рукой по шее, Генджи говорит мягко и медленно, как будто не уверен в своих словах или боится сказать что-то не то, — я ведь видел, что тебе было неприятно. А еще видел, как на тебя половина танцпола смотрела, та девчонка просто самой смелой оказалась. На тебе бы после этого еще штук десять таких повисло и испортило нам весь вечер. Поэтому я и решил, ну… Объяснить, что с тобой им ничего не светит. Внутри у Ханзо разливается холодная злость. Он и сам не знает, почему: потому, что Генджи, не спрашивая, пошел все решать один? Защищать и спасать, как маленькую девочку? Генджи считает, что он не может разобраться с проблемами сам? За сегодняшний вечер Ханзо достаточно раз почувствовал себя беспомощным, а теперь это… В своих глазах он опускается все ниже. И это бесит. Потому что он ничего не может с этим поделать. — Зачем? Разве я просил тебя об этом? — Нет, но… — Тогда зачем ты полез? — Да чего ты взъелся-то? — дергается Генджи, хмурясь. — Завелся из-за непонятно чего! Что с тобой такое? — Что со мной такое? Чего я взъелся? — Ханзо резко разворачивается, смотрит Генджи прямо в глаза и перестает контролировать то, что говорит. — Потому что я ни черта не понимаю! Ты думаешь, я слепой? Я видел, как ты смотрел на Тэми и ту девчонку на танцполе. Таким взглядом убивать можно. В библиотеке ты поцеловал меня именно из-за Тэми, а теперь заботишься о том, чтобы никто из девушек мне якобы не мешал, — он наконец делает вдох и цедит по отдельности каждое слово. — Какого. Черта. Происходит. Генджи Шимада? Ханзо понятия не имеет, почему это его так волнует. Он мог бы не обращать на это внимание, принимать как должное, но… Где-то глубоко таится слабая надежда, что ответ поможет ему понять себя. Хотя бы немного. Потому что все, что так терзает и путает его, связано с Генджи. И ни с кем другим. — Потому что я, мать твою, ревную тебя! — Генджи не сдерживается, огрызаясь, и делает шаг вперед — он почти налетает на Ханзо, но тот успевает отшатнуться. — Я знаю, я сам говорил, что вся эта хрень с ревностью от недостатка доверия, и я доверяю тебе, но… Черт! Я не… Я… Вся злость исчезает так же неожиданно, как и появляется. Генджи выглядит растерянным и подавленным, как будто сам не знает, что здесь творится, и ругаться на такого... невозможно. — Генджи… — Я боюсь, понятно? — говорит тот с усталым смирением в голосе. — Я боюсь тебя потерять. Мы только начали общаться нормально, как настоящие братья, но времени у нас все равно не так много: то ты занят, то я… И если бы у тебя сейчас появилась девушка, то этого времени у нас бы не стало совсем. Можешь начинать смеяться, я заслуживаю. Ханзо не думает — он просто подается вперед и обнимает Генджи так крепко, что тот охает. — Боги, какой же мой младший брат идиот. — Сам знаю, что идиот, — Генджи усмехается и осторожно отвечает на объятия. — Зато со мной весело. — Что бы ни произошло, с кем бы я ни стал общаться, я всегда найду для тебя время и буду любить, потому что мы братья. Ты понял меня? — Ханзо смотрит на него строго, но даже не пытается скрыть улыбку. — Понял-понял, — смеется Генджи и добавляет чуть тише: — Конечно, братья, кто же еще? Ханзо не уверен, но в этих словах ему слышится тоска и какая-то глубокая, невысказанная печаль. Выглядит так, будто они даются Генджи с трудом. — Все нормально? — А? Да, все хорошо, просто от холода голос сел, — он отстраняется и прокашливается, снова напоминая взлохмаченного, но довольного жизнью попугая. — Я тут подумал… Не хочешь вернуться домой? А то я по твоему лицу вижу, что обратно в клуб тебя не затащишь. Ханзо усмехается и качает головой.