На коленях

— Убейте меня кто-нибудь, — Генджи откидывается на спинку сидения, раздраженно скрещивает руки на груди и нахохливается, как недовольный попугай. Ханзо бросает на него безразличный, уставший взгляд и, не заметив порывов выскочить на ходу из автомобиля, отворачивается обратно к окну. Этого нытья он наслушался еще в поместье, и это же нытье ожидало его на протяжении всего вечера — Ханзо обреченно вздыхает, принимая свою судьбу, и возвращается к подсчету проезжающих мимо машин. Это не успокаивает, но хотя бы помогает отвлечься от тихой ругани под боком. Когда им сказали, что они оба должны присутствовать на встрече глав и наследников крупных корпораций, Генджи посмеялся и пожелал Ханзо удачи «на скучном вечере занудных старикашек». Затем отец сделал акцент на слове «оба» и слышать не желал никаких возражений или отговорок. Генджи еще полчаса устраивал вокруг него пляски, просил остаться дома, был готов неделю ходить на тренировки, лишь бы его не заставляли притворяться приличным и делать вид, будто ему интересны разговоры о бизнесе, вложениях и взаимовыгодных браках. Он был готов терпеть нагрузки на тело, но не на свой, как он сказал, «девственно чистый мозг». Однако на отца не подействовал даже грустный, давящий на жалость взгляд: если он что-то твердо решил, то переубедить его было невозможно. За этим цирком Ханзо наблюдал со стороны, не вмешиваясь и не реагируя на попытки Генджи воззвать к его поддержке. А пытался он очень активно, метаясь от отца к брату, будто зверь в клетке. Ханзо в это время старался мысленно подготовиться к тому, что следующие несколько часов ему придется следить не только за своими манерами, но и за поведением Генджи. Придется удерживать его от колкостей и пресекать попытки сбежать через окно (как это было в прошлый раз) — проще говоря, придется не давать ему позорить клан Шимада. Очередная головная боль. Когда рядом раздается рев помирающего тюленя, Ханзо не выдерживает и резко оборачивается. — Сколько еще ты собираешься страдать у меня над ухом? — он морщится, порядком подустав от однотипного нытья. — Сколько захочу, столько и буду, — Генджи шмыгает носом, словно обиженный ребенок, и тянется к прилизанным зеленым волосам, чтобы взлохматить их, но тут же получает по руке. — Ауч! Ты совсем меня добить решил?! — Будь добр, уйми свой бунтарский дух. Сначала Ханзо собирается прочитать лекцию о том, как важно соблюдать правила этикета и не запятнать честь клана, но, заметив не наигранное огорчение в глазах Генджи, передумывает. Тот и правда выглядит совсем как в детстве: скрещенные на груди руки, чуть надутые губы и опущенный, будто бы безразличный взгляд, за которым на самом деле прячется глубокое переживание обиды. Ругаться на такого ребенка просто невозможно — ему нужна поддержка, а не нотации. Если бы Ханзо неожиданно потащили в ночной клуб, он бы тоже был недоволен, чувствовал себя не в своей тарелке и злился, когда ему по сто раз повторяли бы, как нужно себя вести. Ему становится даже жаль Генджи: тот официальные встречи на дух не переносит, умирает на них со скуки, натягивает заинтересованную улыбку так, что болят губы, и терпит все это только потому, что действительно любит отца и иногда понимает значение слова «надо». Раньше, видя тоскующее, измотанное выражение на лице брата, Ханзо тихо злорадствовал и благодарил справедливость за то, что она существует и отыгрывается за все его разбитые нервы. Но злорадствовать сейчас совсем не хочется. — Побудешь на встрече часа два и можешь идти, — бросает Ханзо как можно безразличнее, подпирает щеку кулаком и отводит глаза, словно происходящее его вообще не касается. — Что? — Генджи мигом оживляется, встрепенувшись, как проснувшаяся птица. — Скажу отцу, что ты отравился и тебе стало плохо. Только предупреди меня, когда соберешься уйти. Ханзо чувствует, как Генджи прожигает его удивленным, не верящим взглядом, и пытается не обращать на это внимание. Невозмутимость дается с трудом: он хочет слабо улыбнуться, щелкнуть брата по носу и сказать, чтобы тот убрал вселенское страдание со своего лица, потому что оно ему совершенно не идет. Получается забавно: раньше бы у Ханзо даже мысли подобной не возникло, а сейчас… Сейчас в этом как будто нет ничего странного. Генджи придвигается ближе, заглядывает Ханзо в глаза и прикладывает холодную ладонь к его лбу. — Ты что делаешь? — М-м-м, проверяю… — Генджи убирает руку и щурится так хитро и довольно, что начинает казаться, будто все это — его тщательно выверенный план. — Проверяю, нет ли у тебя температуры. Потому что на здоровую голову ты бы мне такой праздник не устроил. Ханзо усмехается. Ему даже немного обидно: он так сильно доставал Генджи обязанностями перед семьей, что тот вообще перестал верить в то, что он может думать о чем-то, кроме интересов клана? Хотя удивляться нечему: последние несколько лет все действительно так и было. Ханзо не видел ничего дальше собственного носа, дальше той клетки, в которую сам себя загнал, и теперь расплачивался за это, выслушивая насмешки каждый раз, когда делал что-то, для него непривычное. — Ты обо мне настолько плохого мнения? — Не делай из меня скотину, — Генджи улыбается, ослабляет галстук-бабочку и небрежно перекидывает его через плечо. — Просто я сразу вспомнил, как ты радовался, когда я страдал на этих сборищах старпёров. — Теперь ты делаешь скотину из меня, — Ханзо качает головой и смотрит на наручные часы: не столько чтобы проверить время, сколько спрятать взгляд. — Это… было так заметно? — По лицу — нет, — Генджи пожимает плечами. — По твоему лицу обычно вообще ни черта не поймешь. Знаешь, если бы проводили конкурс на косплей кирпича, ты бы мог занять первое место, даже не надевая костюм. Это… — Спасибо, я понял. — Это круто, на самом деле. Я бы тоже хотел так легко изображать кирпич: помогло бы на этих идиотских встречах. Стоишь, думаешь о своем, а к тебе подойти боятся. — Если ты и девушкам делаешь такие комплименты, то я не понимаю, как они с тобой вообще общаются. — Это все мое обаяние и животный магнетизм, — хохотнув, Генджи толкает Ханзо в бок и заставляет того невольно улыбнуться. — По лицу у тебя ничего непонятно, а вот по глазам — очень даже. Их ты в кирпич не превратишь. — Оставь кирпич в покое, это уже не смешно. — Кирпич, кирпич, кирпич, — дразнит Генджи, безуспешно пытаясь увернуться от мстительного тычка локтем. — Ладно-ладно, твоя взяла! Он болезненно морщится, потирает ребра и, буркнув что-то непонятное, показывает язык. — Будем считать, что последнее слово осталось за тобой, — примирительно соглашается Ханзо: если это не прекратить сейчас, то Генджи вообще не успокоится и выкинет на встрече что-нибудь мстительное. Как это было в прошлый раз, когда Ханзо пришлось весь вечер отбиваться — вежливо и осторожно — от одной важной дамы преклонных лет. Генджи шепнул ей, что Ханзо ею якобы заинтересован, а потом смеялся, наблюдая за этим балаганом и за попытками «старухи» настойчиво проявить знаки внимания. Конечно, несколько часов спустя он обзавелся основательным синяком под глазом, но задора в нем не поубавилось. Он еще с неделю издевался над Ханзо и столько же от него прятался, не появляясь дома. Отца это почему-то тоже здорово веселило. — Я на тебя не обижаюсь, если ты так об этом волнуешься, — как бы невзначай замечает Генджи. — Если бы тебя заставили прийти в клуб, я бы, наверное, тоже злорадствовал. По-братски, конечно. На секунду в его глазах мелькает что-то радостное и настолько вдохновленное, что становится немного по себе. — А ведь это идея… — Нет, — отрезает Ханзо. — Даже не думай. Ни в какой клуб ты меня не затащишь. — Не будь таким скучным, братик. За то, что ты сходишь со мной, никто тебе голову не оторвет и не заклеймит «позором семьи номер два». — Дело не в этом. Мне просто не нравятся подобные места. — А ты хоть раз в них был? — Был, — Ханзо кивает, но как-то неуверенно. — Те несколько раз, когда вытаскивал тебя мертвецки пьяным. — Нашел, что вспомнить! Ты же не веселиться туда приходил, так что это не считается. — Что в моем «нет» тебе непонятно? — Твое упрямство. Ну серьезно, там все не так плохо, как тебе кажется! Сходишь, посмотришь и сам убедишься, — подумав, Генджи добавляет чуть тише. — Тебе нужно расслабиться, а то это сборище старикашек нам всю сессию обломало. Ханзо шикает на него, хоть и понимает, что водитель ничего не услышит: стекло между ним и пассажирскими местами не только пуленепробиваемое и тонированное, но еще и звукоизолирующее, сделанное специально для приватных разговоров. Ханзо сам не в восторге от того, что у них все сорвалось: утром Генджи поддразнил его словами о новом плетении для шибари, а вечером они, недовольные и разочарованные, были вынуждены собираться на встречу. Тогда Ханзо неожиданно поймал себя на мысли, что хотел бы остаться дома, а не заниматься делами клана. Впервые за… боги, за сколько лет? Автомобиль останавливается прежде, чем удается подсчитать. Ханзо облегченно выдыхает: ему редко удается так удачно соскользнуть с темы. — Оставим этот разговор. Прежде, чем выйти из машины, он возвращает галстук Генджи на место, поправляет его, затягивая, чтобы тот не болтался, как удавка на шее, и игнорирует недовольный взгляд. Генджи вообще питает к смокингам какую-то кровную вражду: он их с детства недолюбливает. Когда мать впервые надела на него, шестилетнего, пиджак и рубашку, он разревелся и сказал, что выглядит глупо, что ему неудобно и что эту «дурацкую одежду» нужно выкинуть как можно дальше. Забавно, что ему, яркому и неординарному, строгий костюм идет больше, чем любому политику или бизнесмену. Довольный результатом, Ханзо тянется к двери, но Генджи хватает его за руку, останавливая. — Пообещай, что подумаешь над моим предложением. — Если ты пообещаешь за эти два часа ничего не натворить. — Это будет сложно, но я постараюсь. И хватка мигом оборачивается рукопожатием. У входа их встречает знакомое лицо: молодой мужчина лет тридцати, с выбритыми висками и перекинутым через плечо пиджаком. Норияки Кента, официально — владелец магазина компьютерных игр, неофициально — незаконный поставщик драгоценностей и произведений искусства из ближайших и не очень стран, а также старый друг семьи Шимада. Их кланы сотрудничают уже несколько поколений, и ни одна из сторон не дала повода усомниться в своей верности, поэтому партнерство в конце концов переросло в дружбу, которая в криминальном мире ценится высоко и возникает не на пустом месте. Предателей и конкурентов здесь полно, а вот заручиться надежным союзником — дорогого стоит. — Ого, здаров, — увидев его, Генджи тут же оживляется и взмахивает рукой. — Ты чего тут забыл? Ты же вроде не любишь всю эту официальную тусню. Норияки вынимает сигарету изо рта и, выдохнув дым, тушит ее о стоящую на перилах пепельницу. — Во-первых, мелкий, не здаров, а здравствуйте. К тому моменту, как ты научишься манерам, я уже буду дряхлым стариком, — он усмехается и тянется к волосам Генджи, чтобы растрепать их, но, заметив строгий взгляд Ханзо, передумывает. — А во-вторых, нелюбовь нелюбовью, а клиентов где-то ловить надо. Не будешь инициативным — загнется бизнес. Ханзо давно заметил, что Норияки чем-то напоминает Генджи: внешне выглядит как раздолбай с придурью, любит клубы, видеоигры, над кем-нибудь подшутить и выводить людей из себя. Однако между ними есть одно большое отличие — несмотря на частые развлечения, Норияки заботится о рано унаследованном клане: его отец умер, взвалив на плечи двадцатилетнего сына управление семьей. В таких условиях волей-неволей, а научишься ответственности. Раньше, во время ссор, Ханзо часто ставил Норияки в пример как человека, который умеет совмещать работу и удовольствие, но Генджи только фыркал и бубнил, что обязанности все равно отнимают слишком много времени и что Норияки не сам выбрал такую жизнь, а его заставили обстоятельства. Если бы не они, черта с два он бросил бы веселиться и прожигать молодость. — Манеры-шманеры, — передразнивает его Генджи. — Радуйся, ты тогда никогда не постареешь. — Обязательно это отпраздную. Удивлен, кстати, что вы оба тут, — Норияки надевает пиджак, проверяет что-то в карманах и обращается к Ханзо. — Как ты его сюда вообще затащил? Последний раз, когда вы приходили вместе, был… два года назад? — Три. Отец настоял, чтобы Генджи тоже приехал. — Воля родителей — это святое. Да и Соджиро-сану трудно отказать, это я по собственному опыту знаю. — Ты сейчас про те несколько раз, когда посреди вашей встречи отца вызывали по каким-то срочным делам и он скидывал нас на тебя? — влезает Генджи, всматриваясь в огромные окна особняка: за ними снует черно-разноцветная толпа, состоящая из мужчин в смокингах и женщин в вечерних платьях. — Угум, — покрутив найденный в кармане леденец, Норияки разворачивает его и закидывает в рот. — Или кфафда… Тьфу! Или когда вас, бесенышей, мне подкинули во время грызни с Катаяма. Ханзо невольно хмурится, вспоминая конфликт тринадцатилетней давности: тогда между кланами Шимада и Катаяма случилась первая серьезная и кровавая стычка. Якудза сцепились, и родители в спешке приказали отправить братьев под крыло Норияки: Катаяма не гнушались грязными и бесчестными приемами, а потому без зазрений совести могли заслать в дом Шимада убийц. И никто не гарантировал, что у них бы ничего не вышло. А вот развязывать вражду еще и с кланом Норияки они бы точно не стали: воевать на два фронта у них не было ни сил, ни возможностей. Поэтому малолетние наследники Шимада были в безопасности, пока через две недели конфликт не удалось замять. Убийством главы Катаяма, но об этом Ханзо узнал только через три года. — Вы мне тогда все нервы истрепали, — добавляет Норияки, с подозрением косясь на Генджи, который уже успел подмигнуть и махнуть кому-то рукой через окно. — Мелкий, ты кого там так активно зазываешь? — Во-первых, я не мелкий, а взрослый, состоявшийся человек двадцати одного года, — напустив на себя важный вид, изрекает тот и демонстративно поправляет бабочку. — А во-вторых, мои дела — это моя тяжелая ноша, и делиться ими я, так уж и быть, великодушно не буду. Ответить Норияки не успевает: Генджи хлопает его по плечу и, бросив «Через два часа свидимся», растворяется в особняке. На улице вновь становится тихо. — Взрослый, состоявшийся человек? Ну-ну. — Ты же его знаешь, — машинально произносит Ханзо, сверля взглядом закрывшуюся дверь. И чем дольше он на нее смотрит, тем сильнее внутри укрепляется какое-то странное, зудящее чувство. Оно похоже на беспокойство, только… непривычное. Как будто нужно сорваться вслед за Генджи и не отходить от него ни на шаг: не для того, чтобы следить за его выходками, а просто чтобы… быть рядом? — Знаю, — перебивает поток его мыслей Норияки. — Поэтому прошу тебя присмотреть за ним. — Он обещал ничего не вытворять. — Я не об этом. Точнее, об этом, но не совсем. Ханзо вопросительно приподнимает бровь, ничего не понимая. — Я о его любовных похождениях говорю, — Норияки вздыхает и скрещивает руки на груди, подбирая слова. — В клубах — это одно, на встречах — другое. Подкатит Генджи к какой-нибудь девчонке, а она окажется дочкой главы клана — и все. Сочтут за предложение заключить брак, вцепятся и уже не отпустят. От вас двоих так точно: какой клан не захочет вступить в союз с Шимада? На несколько секунд повисает молчание. — Как я понимаю, — Ханзо старается выглядеть невозмутимым, но желание рвануть за Генджи вспыхивает с удвоенной силой, — девушки могут и сами… проявить к нам интерес? — Если под этим ты имеешь в виду «захомутать ради выгодного брака», то да, — Норияки кивает и усмехается. — Две милые дамы настойчиво пытались показать мне, какая прекрасная из них выйдет партия. Так что будь аккуратнее, не ляпни ничего, что они смогут трактовать как взаимность. И брата своего предупреди, а то мелкому только волю дай… Дальше Ханзо уже не слышит. Ему срочно нужно найти Генджи.

***

Спустя около двух часов Ханзо с раздражением понимает: Генджи ни черта не хочет находиться. Либо он прячется специально, отсиживаясь в темных углах, либо вообще где-то спит, либо так ловко маневрирует в огромном особняке, что сливается с толпой. При его-то зеленой шевелюре, которая должна сигналить с другого конца дома. После того, как они разошлись с Норияки, Ханзо сразу пошел за братом: тревожность внутри подсказывала, что, если этого балбеса не предупредить о возможных последствиях его неуемных желаний, встреча закончится плохо. Разбираться с опороченной честью других кланов, пытаться защитить собственную, утверждая, что никаких предложений заключить брак на самом деле не было, а значит не было и недостойных отказов от своих слов, — все это могло превратиться в жуткую головную боль для всей семьи. И сначала от родителей прилетело бы Генджи как виновнику хаоса и раздора, а потом и Ханзо как «безответственному старшему брату, который должен был присматривать за младшим, но не справился». Стыд и позор. Подгоняемый этой непривлекательной перспективой, Ханзо минут десять ходил по залу и высматривал Генджи, стараясь не привлекать к себе внимание: стоило ускорить шаг или начать слишком часто осматриваться по сторонам, как к нему прилипало несколько любопытных взглядов. Конечно, его все знали, но не подходили только потому, что были заняты другими переговорами, а бросить посреди разговора одного собеседника и переметнуться к другому означало проявить неуважение. После такого с тобой уже вообще никто говорить бы не стал. Поэтому Ханзо еще несколько минут свободно передвигался между знакомыми и не очень лицами, а потом его поймали. Сначала это был низенький старик с усами — один из старейшин клана Масуда, который предлагал подумать над «взаимовыгодным контрактом» на поставку оружия, затем — высокая сухая женщина из клана, название которого Ханзо упорно не помнил, а третьим к ним присоединился совсем еще молодой парнишка, — наследник Такаги — который, несмотря на свой возраст, держался уверенно и искал спонсоров для технических разработок клана. С той минуты Ханзо вообще перестал двигаться, и поиски пришлось прекратить: как только отходил один человек, на его месте сразу появлялся другой, группы беспрестанно сменяли друг друга и в одинаковой манере предлагали сотрудничество, смешиваясь в поток смазанных лиц. Каждому следовало вежливо улыбнуться, пожать руку, коротко расспросить о делах, выслушать и либо тактично отказать, либо обещать подумать, либо подсказать того, кому это предложение будет более интересно. Конечно, Ханзо еще не мог самостоятельно и единолично заключать договоры, но отец к его советам прислушивался, а значит впечатлить старшего наследника Шимада было равносильно впечатлению главы клана. И впервые в своей жизни Ханзо этому совершенно не рад. Вот уже как два часа не рад. Он украдкой смотрит на часы, чтобы не показаться невежливым, и бессмысленно кивает: мужчина напротив уже несколько минут вещает о своем клане как о надежном и самом осведомленном поставщике информации. Вещает настолько самозабвенно, что не замечает скуки на лице собеседника и того, что его не слушают от слова совсем. Ханзо в это время вообще не интересует развернувшаяся презентация: мысли о Генджи роятся так назойливо, что ни о чем, кроме него, думать не получается. Вот куда он делся на целых два часа? Как можно ходить по залу так, чтобы тебя ни разу не заметили? Передвигаться на корточках или четвереньках? Прятаться за спинами? Или Генджи даже нет в зале? Может, он тайком проник в одну из спален и теперь спит как ни в чем не бывало? Если так и окажется, Ханзо его убьет. Сначала даст пару подзатыльников, ткнет, как нашкодившего котенка, носом в полнейшую безответственность и неуважение к клану, а потом убьет. По-братски. Потому что отец отправил сюда Генджи не спать, а приобщаться ко взрослому миру переговоров и терпения: даже если скучно, нужно уметь держать себя в руках и показывать с лучшей стороны. «Лицемерие», — как-то шикнул по этому поводу Генджи. Ханзо не отрицал и не скрывал, что сам был не в восторге от таких порядков. Но это мир, в котором они живут, и не им перекраивать правила. «Поэтому нельзя никому доверять, а дружба ценится больше, чем самое прогрессивное оружие или выгодное сотрудничество. Вещи можно купить, доверие — только заслужить». —… так что подобное сотрудничество пошло бы на пользу обоим кланам, — мужчина, красный от стараний и безостановочной речи, переводит дух и смотрит так выжидающе, что становится неловко. Если бы Ханзо не был поглощен мыслями о брате, ему бы, возможно, даже стало стыдно: человек старался, а его попросту не слушали. Но Ханзо сейчас не до сочувствия, ему бы со своими проблемами разобраться. Он продолжает бродить по залу внимательным взглядом и механически выдает давно заученную фразу. — Я передам ваше предложение отцу. Если оно его заинтересует, клан Шимада свяжется с вашим кланом для дальнейшего сотрудничества. — Х-хорошо, — замешкавшись, мужчина поправляет галстук и удаляется быстрым неровным шагом. И только Ханзо собирается повернуться к следующему собеседнику, как обнаруживает то, что заставляет его облегченно выдохнуть: рядом с ним никого нет. Люди наконец проходят мимо, не пытаясь втянуть его в диалог: кто-то собирается домой, так и не найдя выгодных сделок, кто-то заметно расслабляется и группируется в «кружки по интересам», кто-то — в основном молодые люди — парочками скрываются за колоннами, сбрасывая мишуру официальности, а кто-то уже обговаривает между собой условия будущих контрактов. Во время встреч всегда наступает тот момент, когда строгость и дотошность до этикета отходят на второй план, а на их место приходят тихие беседы о бытовых вопросах среди старшего поколения и о технических новинках, играх, музыке и фильмах — среди молодежи. Ханзо делает шаг в сторону, огибает группу женщин и замирает: за одной из колонн мелькает знакомая зеленая шевелюра. Внезапной находке даже не верится: он уже успел записать Генджи в беглецы-предатели и найти его особо не надеялся. Вспыхнувшая в первую секунду радость сменяется негодованием, потом удивлением, а затем — праведной злостью и желанием дать маленькому засранцу пару крепких подзатыльников. Исчез и даже не удосужился ради приличия хоть раз попасться на глаза. Ниндзя, чтоб его! Ханзо устремляется к нужной колонне, но, не пройдя и пяти шагов, резко останавливается: Генджи с кем-то увлеченно разговаривает. Взмахивает бокалом с шампанским, улыбается и что-то шепчет собеседнику, наклоняясь к нему ближе, чем позволяет этикет. Ханзо обходит еще одну группу людей и, встав поодаль, наконец рассматривает рядом с Генджи девушку. Маленькая и симпатичная, в строгом черном платье, она откидывает с лица розовую челку и кивает, когда Генджи, кажется, что-то у нее спрашивает. А потом они вместе смеются. Ханзо и не замечает, как начинает хмуриться, а когда замечает, спешно заставляет взять себя в руки и не показывать лишних эмоций. В конце концов, чем ему быть недовольным? Генджи, получается, все время был здесь, хоть и не показывался, а значит слово свое сдержал: ничего не натворил, клан не опозорил, нервы не трепал. Редкое явление с его стороны. Тогда почему Ханзо чувствует себя таким разочарованным и немного… брошенным? Не потому ли, что он в тайне надеялся, что Генджи не найдет никого интересного и весь вечер будет рядом с ним? Будет скучать по левую руку, думать о чем-то своем, более занимательном, чем беседы о бизнесе, и иногда шептать на ухо какие-нибудь дурацкие шутки, чтобы рассмешить Ханзо. И у него это даже будет получаться. Но Генджи не рядом. Вот он, стоит, облокотившись на колонну, смеется вместе с незнакомой девчонкой и выглядит счастливым. И от понимания того, что он может дарить свою беззаботность кому-то другому, становится тошно. Ханзо встряхивает головой и жмурится до болезненных цветных кругов перед глазами. Боги, о каком же бреде он думает. Ведь все не так, все гораздо проще: он злится не потому, что рев… — сцепив зубы, Ханзо одергивает себя еще раз — не потому, что ему обидно, а потому, что после такого беспечного общения клан Шимада может обзавестись проблемами, а сам Генджи будет искренне не понимать, когда это он успел предложить девушке выйти за него замуж. Он злится потому, что не успел вовремя предупредить. Да, это понятное и логичное объяснение, без примеси лишних эмоций и какой-то чуши. Понятное и логичное объяснение, в которое с трудом верит даже сам Ханзо. Но разбираться в себе хочется еще меньше, чем придумывать неправдоподобные отговорки. Все это время он смотрит себе под ноги, сосредоточившись на мысках ботинок, а когда поднимает взгляд, то чуть не отскакивает назад — на месте его удерживают только выдержка и гордость. Стоящий в двух шагах Генджи довольно усмехается. — С возвращением в реальный мир. — Ты… Давно ты тут стоишь? Тот смотрит на часы, прикидывает что-то в уме и пожимает плечами. — Минуты три. Уже думал пальцами щелкать и по щекам тебя бить, — он тепло улыбается и подается вперед, вставая слишком близко. — Я видел, как тебя окружили эти зануды и взяли в плен скучной болтовней. Устал? — Тебя развезло от шампанского, — Ханзо хмурится и отступает назад, быстро оглядываясь: в последнее время судьба любит подсовывать ему за спину стойки, столы и другие препятствия. — Держи себя в руках, мы здесь не одни. — Если бы меня развозило от двух бокалов, в клубе мне делать было бы нечего, — Генджи смеется, но подойти больше не пытается. — Расслабься. Я просто тебя провоцирую, а то здесь совсем делать нечего. Ханзо хочет ответить что-нибудь остроумное, чтобы не выглядеть так, будто провокация удалась, но не сдерживается и сам не замечает, как в голосе начинает сквозить тихая злость. — Настолько нечего делать, что приходится веселиться в компании красивых девушек. Какой ужас, я тебе сочувствую. — Чего-чего? Успевший осознать, какую глупость сморозил, Ханзо прикусывает язык, мысленно обзывает себя последним идиотом, но понимает, что этой темы уже не избежать. Теперь ему не остается ничего другого, кроме как казаться невозмутимым и надеяться, что его слова не будут поняты… неправильно. — Кто это был? Та девушка, с которой ты разговаривал. — А, это Мичико, знакомая моя, — то ли Генджи действительно так быстро переключается и забывает про первые слова Ханзо, то ли поступает благородно и просто делает вид, что забывает. — Подожди, ты что, ревнуешь? Я польщен, но, знаешь, ревность — это следствие недоверия, а недоверие разрушает отношения. Наши отношения рушатся, братик? Нет, до благородства ему еще очень далеко. — Я даже не буду отвечать на весь этот бред. Ты не стал дослушивать Норияки… — По поводу того, что могу подкатить к девчонке, а мне за это брак по затылку прилетит? — на вопросительный взгляд Генджи лишь отмахивается. — Я его потом встретил, все уши мне пронудил. Норияки скоро как эти, — он кивает на толпу, — станет. Вот это и правда будет обидно. — Генджи, это не шутки. Тебе, может, и все равно, но клан после твоих похождений проблем не оберется. Здесь не клуб, и нельзя просто так… — Она замужем. — Что? — Мичико замужем, — Генджи вздыхает так устало, как будто объясняет ребенку простейшие истины, и в его голосе слышится нарастающее недовольство. — Мы давно знакомы, и с ее мужем, который сегодня не смог прийти, — тоже. Познакомились на концерте года три назад, поэтому я и рад был ее увидеть. И я уж точно не пытался затащить ее в постель, как и она меня — замуж. Представь себе, мужчина и женщина могут общаться как друзья. Теперь ты угомонишься? Ханзо не знает, что ответить. Он открывает рот, но слова предательски застревают в горле вместе с обидой, царапают и, кажется, не дают вздохнуть. Получить такую реакцию на простую заботу… Нет, он заслужил это. Заслужил, потому что заботился не о Генджи, не о том, какие у него могут проблемы, а о том, что клану придется с ними разбираться, хотя с их могуществом это было бы не так уж сложно. Идиот, какой же ты идиот, Ханзо Шимада. Наверное, он выглядит совсем растерянным, если Генджи спохватывается первым, убирает раздражение со своего лица и виновато улыбается. — Прости. Я просто устал, вот и… Ну… Был резок… — Не извиняйся, — Ханзо наконец приходит в себя и поднимает ладонь в успокаивающем жесте. — Это я не должен был так на тебя давить. Ты уже немаленький, сам можешь разобраться со своей жизнью. — Ого, — Генджи в этот момент напоминает засиявшую новогоднюю игрушку. Светлый и радостный, он улыбается так, будто ничего и не было. — Ты правда это сказал? От всего сердца? Я уже не верил, что доживу до этого дня! Сегодня точно напьюсь. Так, где там официант с шампанским?.. — Я сейчас возьму свои слова обратно. — Ладно-ладно, не надо угроз. Положи слова на пол и медленно отойди от них так, чтобы я видел твои руки. Ханзо качает головой, усмехается, но вместо того, чтобы шагнуть назад, подается вперед и щелкает Генджи по лбу. Тот ойкает и отодвигается. — За что? — Просто так, чтобы не расслаблялся. Может, когда-нибудь потихоньку и выбью из тебя дурь. — Злой-презлой старший братик, — Генджи театрально вздыхает, притворяясь обиженным до глубины души, и скрещивает руки на груди. — Моя дурь. Что хочу с ней, то и делаю. — Злой-презлой старший братик, между прочим, разрешил тебе по-человечески уйти через два часа, а не выпрыгивать в окно, как кот по весне. — О, кстати! — пропустив мимо ушей двусмысленное сравнение, Генджи тычет пальцем в настенные часы и совершенно не забоится о том, что воспитанные люди так не делают. — Два часа-то прошло. Время тактического отступления. Ханзо незаметно прикусывает щеку. Странное, не так давно засевшее внутри чувство, встрепенувшись, оживает, протестующе колется и упорно хочет превратиться в слова: «Может, все-таки останешься?». Он не хочет, чтобы Генджи уходил. Не хочет оставаться один и тратить вечер, который они планировали провести вместе, на уже приевшиеся переговоры. Не хочет отпускать так же сильно, как когда-то не хотел выдавать кому-то свои слабости. Но гордость и долг не позволяют эмоциям взять верх — Ханзо кивает, отводя взгляд. — Иди. — Иду, — Генджи хлопает его по плечу, отходит и взмахивает на прощанье ладонью. — Ладненько, увидимся дома. Смотри, не позволяй себя снова окружить, а то зазанудствуют до смерти. С этими словами он разворачивается и второй раз за вечер растворяется в толпе. А Ханзо снова замирает с чувством, что упускает что-то важное. Вздохнув, он приклеивается взглядом к бокалу шампанского на столе, но усилием воли заставляет себя отвернуться. Нет, решение душевных проблем и терзаний через алкоголь — удел слабых. Ханзо сам во всем разберется, наследник он или нет? В конце концов, как он будет управлять кланом, если даже не может понять себя? Хотя прорываться в дебри собственной души все равно страшно: никогда не знаешь, что найдешь там, где прячутся твои самые сокровенные тайны и желания. И далеко не всегда хочется о них узнавать. В любом случае, оставаться в зале Ханзо не собирается: он поговорил со всеми, кто был ему интересен и кто мог предложить клану Шимада что-то действительно достойное, а тратить время на бессмысленную болтовню нет ни сил, ни желания. Но ради приличия стоит побыть здесь еще хотя бы час. К счастью, в этом особняке, официально принадлежащем клану Имаи, но негласно обозначенном как нейтральная территория для встреч и переговоров, есть библиотека, в которой гости могут уединиться, чтобы поговорить с глазу на глаз, либо просто отдохнуть. Многие не понимают, зачем продолжать печатать и коллекционировать книги в век господства технологий, но каждый уважающий себя клан собирал семейную библиотеку. Не только как показатель статуса, богатства, но также как дань традициям и предкам: библиотека всегда была местом спокойствия, тишины и возможности побыть наедине с собой. А когда тебя постоянно окружают телохранители и прислуга, начинаешь по-настоящему ценить одиночество. Пробравшись к лестнице, Ханзо поднимается на второй этаж и сворачивает налево, к резным дубовым дверям. Большое, заставленное высокими книжными полками помещение встречает его приглушенным светом: лишь над несколькими отдаленными креслами ярко светят настенные лампы, выделяя человеческие фигуры. Всего в библиотеке Ханзо насчитывает трех гостей: один сидит с книгой, другой — дремлет в дальнем углу, подперев щеку кулаком, а третий — смутно знакомая девушка — печатает что-то на телефоне. Тусклый свет от экрана едва освещает маленькое круглое лицо, и Ханзо не покидает ощущение, что он знает ее, но разглядеть как следует не может: если он начнет откровенно пялиться, это будет как минимум невежливо. Поэтому Ханзо делает проще: перестает обращать на девушку внимание, выбирает зажатый между книжными полками диванчик и присаживается на него, не включая над собой свет. Больше всего сейчас хочется слиться со стеной, отдохнуть от надоевшей за два часа суматохи, помолчать и отпустить наконец прилипшую к лицу слабую, но вежливую улыбку. Хочется, чтобы за спиной хлопнула дверь в комнату Генджи. Хочется провести сорванную сессию, судорожно вдохнуть от затянувшегося ошейника, встать на колени… Ханзо запрокидывает голову, прижимаясь затылком к спинке дивана, скрещивает руки на груди и закрывает глаза. С такими мыслями отдохнуть у него точно не получится: фантазия рисует слишком яркие образы, тугие узлы вокруг запястий и плеч, крепкую хватку в волосах и короткие, заставляющие подчиниться приказы. Либо напряжение начинает жрать его с потрохами, либо он настолько сильно привязался к их с Генджи сессиям, что думает о них всякий раз, когда голова не забита проблемами и обязанностями перед кланом. То есть каждую свободную минуту. И когда при мысли о кляпе по телу проходит легкая, возбуждающая дрожь, чаша весов с грохотом склоняется ко второму варианту. «Поздравляю, Ханзо Шимада. Ты подсел на БДСМ-сессии с собственным братом. Ты молодец, продолжай в том же духе, и семья будет тобой гордиться». Вот только в сессиях ли дело. Убери из них Генджи, подставь кого-нибудь другого, и от возбуждения не останется ни следа: оно сменится недоверием, страхом и отвращением. Не поэтому ли он приревновал Генджи к той девчонке? Мичико, кажется? Не потому ли, что, кроме Генджи, он не может представить рядом с собой никого другого? «Приревновал? Какой бред». Это не было ревностью. Это была обычная забота о брате и о клане: зная Генджи, Ханзо не удивился бы, если бы на следующее утро девчонка сообщила, что позор поруганной чести может быть смыт только официальным браком. После этого Генджи был бы первым, кто напал бы на Ханзо с обвинениями: «Ты же мой умный старший братик, где ты был, чтобы остановить меня?», «Ну и что, что я называл себя взрослым! Ты должен был приглядывать за мной!» и еще множество оправданий, лишь бы не признавать свою вину. Генджи, как правило, не считает себя неправым: он делает то, что хочет, а если остальным это не нравится, то это их проблемы. Конечно, хорошо, что девчонка оказалась замужем, но в жизни не всегда и не все складывается так удачно. К тому же, ревность и правда вытекает из недоверия, которого между ними быть просто не может. Не только потому, что это подразумевают их сессии, но и потому, что без него ничего бы не было. Если бы Ханзо не доверял Генджи, то не пришел бы к нему снова… и снова… и никогда не согласился на поцелуи даже в качестве наказания. Если бы Ханзо не доверял Генджи, то воспринимал бы эти поцелуи как что-то отвратительное, неприемлемое и аморальное. Но он доверяет. Доверяет и закрывает глаза, вычеркивает бьющееся в висках слово «брат», отпускает себя и целует. Второй раз. И второй раз не может простить себя за то, что не чувствует ничего отталкивающего. Как будто он целует не брата, а просто… человека? Близкого и дорого, единственного, кому нестрашно открыться и показаться слабым или странным. Наши отношения рушатся, братик? Отношения. Какие еще, к черту?.. — Ханзо? — раздается сверху осторожный девичий голос, и на обратной стороне век вспыхивает ярким. Он открывает глаза, щурится от слепящего света лампы и, выпрямившись, вглядывается в нависший над ним силуэт. Сначала из расступившейся темноты вырисовывается хрупкая фигура, а после — уже знакомые мягкие черты лица. Подкрашенные губы растягиваются в улыбке, и девушка легким движением заправляет черные пряди за ухо — в памяти Ханзо резко вспыхивает образ, но некогда длинные, достающие почти до пояса волосы теперь спадают непривычным каре. — Тэми? — Что, не узнал? — она смеется, и знакомая незнакомка превращается наконец в старую подругу. — Я тебя тоже не сразу разглядела. Спрятался в темноте, и непонятно: ты или не ты. Пришлось рискнуть. — Прости, не узнал тебя с новой прической, — Ханзо слабо улыбается, придвигается к краю диванчика и жестом приглашает сесть рядом. — Тебе идет. Тэмико опускается от него по левую руку и закидывает ногу на ногу, не обращая внимание на вырез платья: она всегда расслаблялась и с радостью отбрасывала манеры, когда они оставались наедине. Ханзо к этому относился нормально и в ее присутствии позволял себе то, что не мог позволить в присутствии ни одной другой девушки. — Ты не представляешь, как мне надоели длинные волосы, — Тэмико встряхивает головой и смеется, когда короткие пряди неопрятно выскакивают из прически. — А подстричься я давно хотела, но все как-то откладывала. Прорвало меня месяц назад, когда мне волосы дверью прищемило. — Серьезно? — Ханзо усмехается, представляя, сколько было криков. — Как ты умудрилась? — Никогда не останавливайся в автоматических дверях. Они могут не сработать. Или сработать, но неправильно. Или сломаться и закрыться в самый неподходящий момент, пытаясь сделать из одного прекрасного тебя двух, — она задумывается о чем-то и еле заметно кивает, будто подтверждая свои слова. — А двух прекрасных меня мир просто не выдержит. Ханзо ловит себя на мысли, что манерой общения Тэмико чем-то похожа на Генджи: такая же любовь к самоиронии и дурацким шуточкам. Только Ханзо знает, что за весельем Тэмико скрываются бессонные ночи, врожденная болезнь и одно серьезное — едва ли не смертельное — пулевое ранение. «Ха-а-анзо, не будь наивным и не ведись на позитивных людей. Знаешь, кто больше всех улыбается, обычно скрывает внутри то, что ни за что не хочет показывать остальным. Это что-то вроде защитного механизма от тех, кто любит лезть в чужие дела и спрашивать, а чего это ты такой хмурый. Серьезно, иногда легче притвориться веселым пнем, чем объяснять, какая чертовщина творится на душе», — как-то раз сказала она, вертя в руках стакан с лекарством. И после этого сразу вспомнился Генджи. Интересно, он и правда такой радостный от природы или скрывает что-то, что не хочет показывать даже Ханзо? А если скрывает, то делает это потому, что не доверяет ему, или не хочет пугать демонами, с которыми сам не может совладать? Хороший вопрос. И с каких пор Ханзо замечает Генджи там, где его нет? В других людях, в их поступках, шутках, манерах, улыбках… Генджи становится слишком много. Он выхватывает каждую свободную мысль, занимает каждый миллиметр сознания и вспыхивает под веками так же ярко, как вспыхнула зажженная в библиотеке лампа. Он переходит все границы, которые поставил Ханзо. Как обычно. — Не спи, а то на удон растащат, — Тэмико по-дружески дергает его за хвост, заставляя вынырнуть из размышлений. Ханзо невольно приглаживает волосы и не сдерживает вздоха. — Прости. — Да не извиняйся. Устал? — Немного, — признается он, потирая переносицу. Хочется сказать откровенно, что устал он от постоянных самокопаний, от противоречий между «правильно» и «неправильно», от трескающихся принципов и непонимания. Сказать, что он подсел на их с Генджи сессии и что все это вылилось в два — нет, в три — поцелуя, после которых Ханзо даже не мучает совесть. Как будто он не сделал ничего необычного. Тэмико не осудит. Может быть, не поймет, но с обвинениями и расспросами не полезет: в этом она сильно отличается от Генджи. Она не спрашивает больше, чем собеседник хочет рассказать, не пытается копнуть глубже, не пристает с вопросами, потому что «когда человек будет готов, он и без уговоров все расскажет». За это Ханзо ей и благодарен: если нужно, чтобы тебя просто выслушали, на Тэмико всегда можно положиться. Но вываливать на нее свои проблемы Ханзо не хочет. Не здесь и не сейчас. Когда-нибудь потом, когда он окончательно зайдет в тупик и не сможет из него выбраться, он позвонит ей и договорится о встрече. Когда-нибудь, когда станет уже поздно. — Понимаю, сама сбежала от всех этих переговоров. После второго десятка уже голова пухнет, — Тэмико поправляет прическу и улыбается почти так же искреннее, как Генджи. Только устало. — Мы с тобой два месяца не виделись. Как ты? «Запутанно. Противоречиво… Непонятно». — Неплохо. — Ты как всегда немногословен на радость стране и на зло врагам. Все в порядке? — Да, просто… — он пытается подобрать какой-нибудь убедительный ответ, но на ум приходит одна чушь, в которую не поверит даже ребенок. — Просто из-за духоты ты себя нехорошо чувствуешь. Ханзо растерянно кивает. Тэмико приподнимает уголки губ и смотрит так, что становится понятно: она знает, что ни черта Ханзо не в порядке. Что он не договаривает что-то важное, что-то, что гложет и тревожит его, разъедает изнутри, переваривая заживо. Но она не будет спрашивать. Лишь понимающе кивнет, давая понять, что она всегда выслушает и поможет. — Как твои дела? — Ну, — Тэмико сплетает пальцы и неуверенно усмехается. — Родители узнали про Нао. Ну как узнали? Я сама им рассказала. Мама давно что-то подозревала, и я решила, что нахрен все это. Всю эту скрытность, прятки… Надоело. Вот и… Ну, вот как-то так. — И что они сказали? — В том-то и дело, что ничего. Сделали вид, что не услышали, — она смотрит вдаль так задумчиво, будто мыслями находится где угодно, но только не здесь. — Не знаю, радоваться теперь или нет. Вроде и осуждать не стали, а вроде и не поддержали, как будто… Как будто им плевать на меня. Ханзо осторожно кладет руку ей на плечо, надеясь помочь: он никогда не умел утешать других, но и смотреть на то, как страдают близкие, тоже не мог. И пусть они с Тэмико общаются не так уж часто, но она второй и последний человек, которого Ханзо готов с уверенностью назвать своим другом. Не считая Генджи. — Твоим родителям просто нужно время, чтобы прийти в себя и подумать. Если бы им было плевать, они бы сказали забыть о Нао. — Я понимаю, но иногда бывает трудно не накручивать себя, — Тэмико слабо улыбается и переводит взгляд на Ханзо. — Особенно, когда не знаешь, что и думать. Когда кричат или хвалят, это понятно, а когда молчат… Страшно становится. От неизвестности. Ханзо хочет ответить что-нибудь, поддержать, но слова застревают в горле, и единственное, что он может, — аккуратно сжимать чужое плечо. Он прекрасно знает, что такое страх неизвестности, знает его с разных сторон и, быть может, даже лучше других. Он помнит тот детский, леденящий страх, когда рождался Генджи и врачи не гарантировали, что мать перенесёт операцию, помнит мальчишеский глупый страх, когда знакомился с Тэмико, помнит страх совершенно другой, приятный и будоражащий, разливающийся по телу, когда Генджи закрывал его глаза повязкой, и помнит — каждую чертову минуту помнит — страх перед тем, что на самом деле происходит между ним и братом. — Ханзо, слушай, можно… Можно одну просьбу? — Тэмико убирает его руку со своего плеча и сжимает ее в своих ладонях с такой надеждой, что об отказе даже думать не получается. Он безмолвно кивает. — Родители знают, что мы с тобой неплохо общаемся и уважают твой клан. Поэтому, если… Если они вдруг предложат твоей семье поженить нас, откажись. Скажи, что не заинтересован, что у тебя, не знаю, есть кто-то другой. Отец на эмоциях может сказать всякое, и меня он не послушает, — она задумчиво очерчивает пальцами выступающие костяшки на ладони Ханзо и оживляется. — Надеюсь, что до этого не дойдет и родители примут наши с Нао отношения, но, знаешь, всегда лучше подстраховаться. А то нас с тобой закольцуют, и тебе придется меня терпеть двадцать четыре на семь. Без обид, но с такой задачей ты не справишься. Ханзо усмехается, чувствуя облегчение: смотреть на грустную и расстроенную Тэмико у него нет никаких моральных сил. Но, позволив себе минутную слабость, она наконец перестает думать о плохом, выпрямляется и улыбается так задорно, что Ханзо не удерживается от шутки: — Тэми, ты разбиваешь мне сердце. Я так могу и на свадьбу согласиться. Она пихает его локтем в бок и смеется. — Болван! — Хорошо-хорошо, я откажусь, но, если серьезно… Моя семья может решить, что мне необходимо жениться. Что ты будешь делать тогда? — Если серьезно? Соберу все свои документы, сцапаю Нао в объятия и сбегу в Америку. Или в Англию. Или куда-нибудь далеко-далеко, на берег моря, — Тэмико блаженно прикрывает глаза. — Ты не волнуйся. Портить тебе жизнь браком по расчету я не буду в любом случае. — Ты настроена решительно, как я посмотрю. — Любовь, она такая. Сначала замечаешь, что думаешь о человеке чаще, чем обычно, переживаешь за него, смеешься над его самыми дурацкими шутками, творишь какие-то глупости, да и вообще рядом с ним чувствуешь себя счастливым. А потом бежишь с ним в другую страну, потому что браки по расчету — это не круто. Ты, кстати, как, еще не нашел ту самую? — она прищуривается, хитро улыбаясь. — Или, может, того самого? И Ханзо не знает, почему молчит. Он должен ответить «нет», но в голову приходит совсем другое. «Есть в моей жизни один идиот, рядом с которым я чувствую себя счастливым. Ты не представляешь, какие у него дурацкие шутки. А еще я ради него столько дурости совершил, что не верится». — Нет, пока не нашел. — Ну, не переживай, впереди ждет вся жизнь. И, Ханзо… — Тэмико поворачивается к нему, все еще держа его ладонь в своих. — Спасибо тебе. Я знаю, что могу быть надоедливой, но ты и Нао — единственные, кому я доверяю. Прости, если своими отношениями успела вынести тебе мозг, но я рада, что ты мой друг. И с этими словами она обнимает его, крепко вцепившись тонкими пальцами в пиджак. Ханзо удивляется, но не подает виду, мягко обнимая ее в ответ. Лишь раз Тэмико столь ярко проявляла свои эмоции: когда Ханзо помог ей помириться с Нао. Она его тогда чуть не зацеловала — ее пришлось буквально за шкирку оттаскивать, а вперемешку со смехом сделать это было не так-то просто! — Ой-ой, прошу прощения, я не помешал? — раздается совсем рядом, и этот голос Ханзо узнает из тысячи. Тэмико отрывается от него, давая убедиться, что ему не почудилось: напротив диванчика, буквально метрах в пяти, и правда стоит Генджи. Вполне себе осязаемый и реальный, только взлохмаченный и без галстука-бабочки. — Генджи? Ты же вроде уехал домой. — Ага, сел я в машину, а потом вспомнил, что забыл тебе напомнить о кое-каком обещании, — он разводит руками, как бы показывая, что возвращаться он не планировал, а потому и выглядит сейчас не совсем официально. — Пришлось вернуться. Но на первом этаже я тебя так и не нашел, а у кого ни спрашивал, так все такие вредные и слепые, что никто тебя не видел. Я даже подумал, что ты решил проверить мою беспроигрышную тактику отхода и сбежал через окно, но это было как-то неправдоподобно: тебя, сигающего из окна, точно кто-нибудь бы заметил. А потом я вспомнил про библиотеку, и вот я здесь. — И давно ты тут стоишь? — Ханзо всматривается в лицо Генджи, пытаясь найти какой-нибудь подвох: тихое, но тревожное чувство подсказывает ему, что что-то здесь не так. Но подвох никак не находится. — Да нет, минуты две-три. Вообще, я не собирался вам мешать, но я тороплюсь. Не хочу, чтобы пенная вечеринка началась без меня. А то это будет так, не вечеринка, а пускание мыльных пузырей, — он подходит ближе и поворачивается к Тэмико. — Еще раз прошу прощения. Мы, кажется, незнакомы. — Тэмико, — она протягивает ему руку и получает в ответ галантный поцелуй. В обращениях с девушками Генджи всегда умел показать себя с лучшей стороны, объясняя это тем, что «к каждой нужен свой подход: одна будет рада поболтать с тобой за коктейлем, вторая не выдержит под напором твоей вежливости, а третья просто захочет заполучить такого красавчика, как ты… Ну точнее, как я». Наверное, поэтому он и пользуется успехом у самых разных женщин, начиная от клубных девиц и заканчивая дочерьми уважаемых людей. Наверное, поэтому Ханзо за него и переживает. — Генджи. Рад знакомству. Он улыбается, и Ханзо наконец понимает, в чем дело: Генджи улыбается только губами — в прищуренных глазах нет ни намека на веселье. Они смотрят внимательно и изучающе, как будто оценивают Тэмико, но на соблазнение это ни капли не похоже. Это похоже на… Ханзо даже не знает, на что. Он никогда не видел у Генджи такого холодного взгляда: тот всегда смотрел на него с добротой и мягкостью, словно… Нет, и все же Ханзо видел этот взгляд. Во время их сессий. — Ой, простите, — неожиданно вздрогнув, Тэмико достает из лежащей рядом сумочки телефон, горящий значком вызова и вибрирующий в беззвучном режиме. — Надо ответить, я быстро. Она подскакивает с места, отходит подальше, но вместо того, чтобы выйти из библиотеки, останавливается около окна. Хотя, если подумать, никому она этим разговором по телефону не помешает: один из гостей ушел еще минут десять назад, а второй так и продолжает спать в другом конце комнаты. Они с Генджи ее отсюда и вовсе не слышат. — Забавно получается. — Что? — Забавно получается, — повторяет Генджи, скрещивая руки на груди, — что ты так беспокоишься обо мне и Мичико, а сам в темных библиотеках с симпатичными девушками обнимаешься. Не стыдно, братик? Обида прошибает так резко, что колет под ребрами. Стыдно? Ему должно быть стыдно?! За что? За то, что Генджи бросил его одного? За то, что между братом и дурацкими вечеринками он снова выбрал второе? Ханзо постоянно идет на уступки: разрешает уйти пораньше, старается больше не затрагивать темы тренировок и обязанностей перед кланом, пытается понять все, что хочет открыть для него Генджи. Но что получает взамен? Обвинения в лицемерии и неоправданные ожидания? Ради этого он переступает через себя? Чтобы его вновь и вновь меняли на девиц, алкоголь и громкую музыку? Конечно, он сам предложил Генджи побыть на встрече всего два часа, но… Но рассчитывал, что тот хотя бы спросит, действительно ли ему стоит уехать. Только вот ни о ком, кроме себя, Генджи никогда не думает. — Она мне такая же подруга, как тебе — Мичико. Если бы ты интересовался кем-нибудь, кроме себя, ты бы знал, что мы с Тэми дружим уже десять лет. И как ты сам говорил? «Представь, мужчина и женщина могут общаться как друзья», кажется, так? — Тэми, значит?.. — Генджи переводит задумчивый взгляд в сторону девушки, и по его скулам проходят желваки. — Я и правда не знал, что вы настолько близки. И от этой скрытой злости Ханзо хочет уколоть его, задеть за живое, заставить почувствовать ту же обиду, которую чувствует он. Хочет так сильно, что, кажется, сам не понимает, что говорит. — Ты же понимаешь, что рано или поздно нам обоим придется жениться? — Ханзо произносит это спокойно и холодно, будто давно решенный факт, хотя на то, чтобы скрыть кипящие внутри эмоции, уходят последние силы. — Поэтому, надеюсь, ты меня не ревнуешь? Генджи молчит. Молчит несколько тяжелых секунд, смотря куда-то остекленевшим взглядом, а потом неожиданно усмехается и как-то даже веселеет. По-настоящему, не наигранно — и это пугает даже больше, чем потемневшие глаза. — Ревную? Братик, не смеши. Я же говорил, что ревность — это недостаток доверия, но с ним-то у нас все отлично, — он встает прямо перед Ханзо и подается вперед, наклоняясь. — И я с удовольствием тебе это докажу. Закрой глаза. — Генджи, ты же не собираешься… — Закрой. Глаза, — голос у него меняется, становится стальным и требовательным, как во время сессий. — Мы здесь не одни. — В том-то и дело. Я пообещал, что о нас никто не узнает, и я свое слово сдержу. Решай, доверяешь ты мне или нет. Если он откажется, скажет «нет», то все прекратится: все их встречи, отношения, тайны, ошейники, кляпы и веревки — Ханзо чувствует это. Если он откажется, то навсегда потеряет волнующее чувство беспомощности, бесправности и подчинения. Если он откажется, то окончательно растворится в сплошных и бесконечных «надо». К счастью, Ханзо не собирается ничего решать: он знает свой ответ. И закрывает глаза. Генджи целует его медленно, но с таким напором, что перехватывает дыхание. Они сталкиваются языками, и Ханзо пытается перетянуть инициативу на себя, чтобы отомстить за обиду, но в ответ получает лишь болезненный укус — Генджи не дает ему ни капли власти, подстраивает под свой ритм и заставляет чувствовать себя нижним даже без ошейника и веревок. И Ханзо соврет, если скажет, что ему это не нравится. Он подчиняется, открывается навстречу чужим жестким движениям и не возражает, когда Генджи хватает его за волосы, оттягивая назад. Ханзо запрокидывает голову, и грубый поцелуй длится еще несколько мгновений, пока Генджи не отстраняется, лизнув его напоследок в уголок губ. Глаза удается открыть с трудом, а когда удается, Генджи стоит рядом как ни в чем не бывало, веселый и радостный. Как будто не было ни того холодного взгляда, ни разговора про ревность, ни самого поцелуя. — Кстати, чего я пришел-то, — он щелкает пальцами и разворачивается на пятках к двери. — Ты обещал, что сходишь со мной в клуб, если я ничего не натворю. — Я сказал, что подумаю над этим, — Ханзо поправляет сбившуюся прическу и украдкой смотрит на Тэмико: та все еще стоит к ним спиной, увлеченная телефоном. Она не должна была их видеть. Генджи ведь обещал. — А ты подумай и пойди, — тот улыбается и, махнув на прощание рукой, чуть ли не выпрыгивает из библиотеки. А Ханзо окончательно перестает что-либо понимать.