Книга 1. Война начнётся завтра

Я пытаюсь собрать кусочки в целое, вспоминая, почему же так случилось. Последствия химической атаки, выбросы с воздуха, радиоактивный взрыв? Уже на самом деле не имеет значения. Теперь мы такие… Айзек Марион. Тепло наших тел.

      Наверно, я никогда бы и не начал писать о случившемся, если бы не факт присутствия пистолета у моего виска и виселицы за дверью. Но я подумал: это не лучшее начало для истории. О чем я хочу рассказать? О людях, о войне, вернее, о ее завершении, об ошибках… В моей истории будет очень много об ошибках, потому что будет много о людях, а люди ведь не без грешка. Весь мой мир строился на промахах Вселенной. Первой каплей в этой истории стало мое рождение. Это решило судьбу моей погибшей матери, исчезнувшего отца, огромного числа социальных работников и человека, владеющего империей 4S*. Случилось так, что после рождения я остался сиротой, и единственное, что мне досталось от родителей и мира в целом — имя. И судьба распорядилась так, что в конце жизни по величайшей иронии меня этого имени лишили.       Свои первые десять лет я прожил так, как полагается жить брошенным детям: сражаясь за каждый лучик солнца, учась на своих ошибках, становясь умнее и хитрее, чем враги, — то есть, в детском доме. Я развивался быстрее сверстников, так что игры в «кто кого» стали для меня скучны. И мне пришлось постараться, чтобы меня оставили в покое. Мне удалось сбежать из приюта и приспособиться к жизни на улице. Такие изменения поначалу меня пугали: я не знал, где мне достать еду, одежду, но опыт со временем пришел. Я начинал с грабежа, а потом смог найти работу, пришлось соврать о своем возрасте и положении, но когда ты голодаешь на улице, это не кажется таким уж серьезным преступлением. Меня искали, не думайте, что государственная система была недееспособна. Просто десятилетний пацан оказался хитрее десятка социальных работников. Меня ловили и возвращали в разные детские дома, однажды чуть не усыновили, но каждый раз я находил дорогу обратно на улицы города. Я предпочитал грязные коробки в подворотнях, полное одиночество и голод общению с теми идиотами, что каждый день находили новый повод для оскорбления и насилия. Как иронично, ведь в конце своего пути я стану одним из них. В основном, моя жизнь протекала спокойно, без особых приключений: в мое время люди были слишком заняты собой, чтобы обратить внимание на бездомного мальчишку, даже те, кто получал деньги за поиски вот таких как я.       Я любил наблюдать за людьми, ведь, кроме работы, это было единственным для меня развлечением. Мир сейчас совсем изменился, и я думаю: несмотря на эту войну, он изменился к лучшему. Все, что я видел: людей, вышедших с конвейера больших корпораций. Одинаковая одежда, одинаковые фигуры, даже глаза — в них не осталось ничего от человека, жившего в начале эпохи. Тогда миром правила медицина. Серые костюмы, обтягивающие их модельные тела, и голубые глаза. Компания 4S подарила человечеству новые возможности: вечная молодость, достигающаяся ежемесячными инъекциями, которая, правда, не решает проблем с потенцией и смертью; идеальные фигуры. Тело стало просто генетически модифицированным компьютером, а внедренный в глазную радужку экран имел лишь одну недоработку — стандартное синее оформление программы окрашивало мир вокруг пользователя, как и его глаза, голубым. В момент выхода товара на рынок это считали большой проблемой, но теперь вряд ли кто-то вообще помнит мир по ту сторону голубого экрана. Я никогда не понимал тех людей, что стремились владеть каждой новинкой, вышедшей с конвейера 4S, но мне было не с чем сравнивать, я еле-еле находил деньги на те гадкие тюбики, а ведь это самая дешевая еда на рынке. Я работал почтальоном. Изжившая себя уже несколько десятков лет назад профессия. Приходилось развозить газеты, которых на весь город выпускали штук двести от силы, иногда попадались письма, но через мои руки за всю жизнь прошло всего два бумажных конверта. Ни для кого не было секретом, что газеты вскоре исчезнут с улиц так же, как и когда-то исчезли письма и посылки. Никто больше не покупает валентинки: можно отправить электронную открытку, которую адресат получит тут же. Я веду к тому, что не мог винить людей в их зависимости от технологий.       Приходилось ночевать на улицах, а иногда находилось и местечко на скамейке в парке. Центральный парк в Нью-Йорке нельзя было назвать большим, но я как-то видел на карте в музее, что в двадцать первом веке он являлся роскошным местом для отдыха. Впрочем, сейчас там, может, и было удобно, но точно не так тепло, как в городе: иногда попадался переулок рядом с главным кабелем мегаполиса, который грел ничуть не хуже хорошего костра. Этот кабель заслуживает отдельного описания: высокоскоростная магистраль для информации, поступающей со всех концов мира, стремящаяся найти своих адресатов — именно благодаря ему люди могли получать свои посылки из любой точки Земли за считанные секунды. В детском доме нам объясняли, как он работает: расщепление атомов, дальше оцифровка данных о посылке, а на последних стадиях ее проекция и печать. Все просто, но, как оказалось позже, можно было сделать еще проще. Впрочем, ту идею так и не успели воплотить в жизнь. А жаль.       Я никогда не попрошайничал, смысла в этом все равно никакого не было: как я уже говорил, людям не было ни до кого дела. Но именно с той злосчастной бумажки, брошенной мне незнакомцем, и началась вся история. Миллионы людей погибли только из-за того, что в одном из денежных мешков с Уолл-стрит проснулась совесть. Мистер Рэймонд, как он мне представился, был весьма странным человеком. Первое, что я заметил в этом непримечательном толстячке — его глаза. Его карие глаза. Он был стар, лицо все в морщинах, весьма неприятный тип, но сразу видно, что живет он в достатке.       Я поблагодарил его, но протянул деньги обратно.       Он рассмеялся и потрепал меня по голове. Его смех был слегка противным: он похрюкивал каждый раз, когда вновь набирал в грудь воздух, но от того он казался мне еще более живым. Мистер Рэймонд без вопросов протянул мне руку, чтобы помочь подняться, а я не отказался. Не знаю, что двигало мной в тот час, но я был не против следовать за этим мужчиной, куда бы он меня ни вёл. А ведь я был тем ещё параноиком.       «Малыш, деньги не нужны лишь монахам и богачам, но я уверен, что ты ещё не прошел тридцатилетнее обучение в Гималаях», — сказал он. Я улыбнулся, потому как эта фраза была самым искренним, что я слышал за всю жизнь. Это до боли смешная правда. Мне деньги были нужны, просто необходимы, а вот ему, совершенно очевидно, нет. И вскоре я понял почему. Я взглянул вверх, на небо, вернее, на то, что сейчас называлось небом — электрическо-нейронную сеть, больше похожую на купол, накрывающий город; собственно, небо так и называли: ИНК* — информационно несущий купол. Мистер Рэймонд — величайший изобретатель этого столетия — стал моим новым другом. Он привел меня в главное здание 4S: огромное стеклянное здание, прибежище рекламы, идей и бумажек, находившееся в самом центре Нью-Йорка. Здесь всё было совсем не так, как на улице: поверх серых комбинезонов у девушек были надеты цветные пышные юбки, а парни носили костюмы самых невероятных раскрасок; улыбки на лицах работников располагали к себе, а их огромные накладные ресницы удивляли переливами ярких цветов. Привычные спокойствие и порядок города здесь не существовали: люди сбегали по лестнице, сталкивались с другими работниками, роняли бумаги, пили кофе, смеялись. И я влюбился в этот безумный мир, созданный Рэем. Я поверил в его идею, я загорелся желанием воплотить его мечту, я был готов остаться с ним навеки. Но, как оказалось, все это было игрой. Это была моя ошибка: я не распознал ложь, и с тех пор ни разу не допускал подобного. Оказывается, Рэймонд вовсе не являлся добродушным стариком — он был настоящей корпоративной акулой: ему не было дела до жизни других людей, а главным ориентиром являлись деньги. Пожалуй, это всё, ради чего он жил. Так зачем же ему понадобился парень с улицы?       Мои родители дали мне имя Себастьян, что означало «достойный почитания», мне нравилось так думать. И это имя досталось мне не просто так. Время — штука сложная и запутанная: если правильно им воспользуешься, то ты горы в порошок сотрешь. Но если грамотно использовать и место, то появляется возможность и вовсе творить историю, переписывать даты и записывать новые имена поверх старых. Вселенная, заигравшись временем и создав место, направила в их пересечение мою жизнь, подарив мне орудие, которое помогало вселять ужас в сердца врагов. Именно этим и заинтересовался мистер Рэй: он надеялся использовать мою силу в интересах компании, даже не спрашивая меня. Но ему можно сказать «спасибо»: если бы не этот человек, я никогда бы не узнал, что существуют люди, похожие на меня. Вам интересно, о чём же я говорю? Возможно, очень скоро вы сами всё поймёте.       Нас было тринадцать. По крайней мере, он нашел лишь тринадцать особенных детей. После войны нас осталось четверо, как всадников. Мы были детьми, безусловно, не совсем обычными, но все же детьми. И нас уничтожил он. Он, а потом война. Я, самый старший из всех, когда планета превратилась в огромное поле для боя, был готов сражаться, но моим «братьям» едва ли исполнилось по семнадцать лет… Сейчас вряд ли можно найти кого-то, кто был бы старше сорока, исключая меня, конечно. Люди просто сдаются в конце — это известный факт. Они не могут позволить себе жить, сходят с ума и кончают с собой.       Я не горжусь своей ролью на этой войне. Но и не по своей воле мне пришлось убивать, сражаться и выживать: мечта о мести вела меня вперед; я был слеп и глух, и эмоции были моими командирами. Я шел сквозь огонь, чтобы уничтожить проект «Феникс», а это значит, что в глазах человечества — большей его части — я являлся злодеем. Что ж, так решила Вселенная: мне было предначертано сражаться против людей в белых комбинезонах. Они построили космические ковчеги, старались остановить войну, так неожиданно вспыхнувшую и так же быстро закончившуюся. Они были героями, потому что их игре поверили. А мы… Мы были злодеями, которые разрушали города, убивали невинных людей. Уже неважно за что мы сражались, из-за чего мы вступили в битву, и кто всё начал. Это случилось. Тут уже нечего рассказывать.