Книга 1. Война начнётся завтра

      Всё сводится к очень простому выбору: занимайся жизнью или занимайся смертью. Стивен Кинг. Рита Хэйуорт, или Побег из Шоушенка.

      Позвольте предположить, что сама история началась намного позже, когда война закончилась, а всадники, включая меня, вернулись с полей сражения.       Тот день мне запомнился как самый жаркий за сезон. Тень, отбрасываемая пикапом, медленно ползла по песку, дразня мой пошатнувшийся от солнца рассудок. Ребята откопали две бутылки воды, которая невыносимо пахла серой, но даже несмотря на это через пару часов на солнцепёке не осталось и этих запасов. Песок плавился под ногами, мир перед глазами от жары расплывался. Обычная для нашей компании ситуация — закончился бензин. «Разумно» тратить ресурсы наша фишка, чтоб этим придуркам пусто было. Где-то там, среди дюн, нас ждала потрясающая вечеринка с газировкой и парочкой банок пива; напитки давно выдохлись, не знаю, где мародеры вообще нашли эти ящики, но я весь день жил только мыслью о том, что, наконец-то, выпью немного колы. И вот, я сидел там, прижавшись к машине, пытаясь спрятаться в тени; Лизард развалился в багажнике, Равен все пытался завести автомобиль (это он от отчаяния), а Секундант ушел отлить. Семейная идиллия, черт ее побери.       Планета близка к краху: цивилизация как таковая давно прекратила свое существование, общество разложилось. Это был конец. Но я бы смирился с этим, если бы сидел в Штабе, с газировкой в одной руке и с девушкой на коленях. Та мародерка, что недавно присоединилась к нам, была ничего: ярко-красные волосы, невероятная фигура, острые скулы и чувственные губки. Звучит так, будто я переписываю дешевый роман, но знаете, почти весь мой словарный запас из таких вот бульварных книжонок, в наше время сложно найти что-то лучше. Ее звали Пати — это все, что я о ней знал. Я мог бы станцевать на столе с ней, все-таки и повод был, но все накрылось из-за какого-то идиота в маске. Мы возвращались с нашего последнего дела: я и Секундант выходили на «пенсию». Лизард, чтобы ему пусто было, решил убить нас в самый счастливый для меня день в году. Что было странно, от этой ситуации мне вдруг стало так смешно, что я расхохотался. Мой смех пронесся по всей пустыне, следом захохотал Лизард, а потом где-то в песках нам отозвался смехом Секундант.       Лизард, Равен и Секундант были лучшей командой, какую я мог получить, никто и не спорит. Но они были теми еще ублюдками. Их оправданием служило прошлое, как и у всех ребят в Штабе. Но у нас это прошлое хотя бы было, мы сражались за него, а вот агенты 4S сражались за общество, которое поздно было спасать, за идею, за что-то, чего были не в состоянии до конца понять. Мы не могли сдаться, а им не стоило сражаться. Среди нас главным был Секундант. Как же мы встретились после войны? Мы просто вернулись в 4S. Нас осталось четверо детей, и все мы вернулись, хотя каждый из нас знал, что не останется, и у каждого были свои на то причины. В Секунданте что-то сломалось за то время, что я его не видел. Он стал жесток, во взгляде мелькал недобрый огонек, черты лица стали острее, будто кто-то обвел его черным линером, выделяя на полотне нашего пропащего мира. Я понял все в первую же секунду нашей встречи, но улыбка невольно проскользнула на моем лице. Каким бы мудаком он не стал, я готов его принять. Мне пришлось с ним знакомиться заново, он сменил привычки, внешность, кажется, он лишился души на войне. Но одно осталось неизменным: Секундант мечтал о внимании, и он его получил; сначала это были синие волосы, а после и мировая слава. Думаете, что мародеры просто так красят свои волосы? Нет, все пошло от Секунданта. А вот маски придумал я, хоть эта идея прижилась, многие все же обходились без них, да я сам ее не носил, если быть честным. Теперь это синеволосый мальчишка даже улыбался иначе, а смех его наводил на меня ужас. Он отсекает головы своим врагам, и на лице его торжество, но глаза остаются темнее ночи. В какой-то момент я не смог более выносить своего брата в одиночку, поэтому Секундант завел себе Равена, который был тверже скалы: казалось, он вообще не имел сердца, что отчасти было правдой. Поэтому Секундант взял к себе Лизарда, который смеялся вместе с ним и был еще безумнее. Эти двое были единственными, кто мог ладить с Секундантом.       Лизард был безумцем. Богатенький паренек, сынишка важной политической шишки. Его отец и мать сейчас находятся на «Ковчеге»: они стали первыми, кто покинул Землю; у них были деньги, влияние, а, следовательно, и место на космическом корабле С.О.Н-1, перенесшем их на орбиту Земли. Лизард был всего в нескольких шагах от спасения, но, увидев открытые двери корабля, он развернулся и убежал. Начался отсчет, а Лизард бежал прочь от взлетной площадки так, будто сама смерть гналась за ним. Он смеялся, выиграв этот поединок с самой ужасной старухой на свете. Он упал и не стал подниматься. Лизард перевернулся на спину и расхохотался, глядя на поднимающийся вверх корабль. Легенды гласили, что он крикнул вслед ковчегу «Бесконечность не предел!» и отдал честь, но кто теперь знает. Лизард любил истории, я записал все так, как он мне это рассказал. Он рассказывал ее снова и снова, добавляя новые детали, забывая старые моменты, смеясь, злясь. Но эта фраза, кинутая вслед удаляющемуся кораблю, всегда оставалась неизменной. Может, в ней был какой-то смысл, который ни один из нас не понимал? Все любили этого засранца. Все, кроме Равена. И мы прекрасно понимали, почему он так ненавидел этого сумасшедшего мальчишку.       История Равена была по-киношному драматичной, со смертями и романтикой, всё как надо. Настоящая история, за которую стоит умереть. Когда началась война, он, его жена и маленькая дочка отдыхали в штате Онтарио. Ему было всего девятнадцать, жене двадцать, а дочке только-только исполнился год: счастливая пара, мечтающая о путешествиях, нескончаемой любви и безоблачном будущем. Равен украл машину своего погибшего соседа, чтобы убраться подальше от колонизированной части Америки, услышав, что где-то в Лос-Анджелесе есть безопасное место, которое война обошла стороной. Это было тяжелое путешествие. Иногда везло и они натыкались на заброшенный магазинчик, но так не могло продолжаться вечно. Война настигла и их. Произошла ужасная авария: они столкнулись с машиной ученых — тогда он потерял свою дочь. Равен и его жена не смогли найти себе утешения, да у них и времени на это не было. Потеряв машину, искалеченные, еле живые они брели в сторону Лос-Анджелеса, надеясь, что всё это не зря. В одном из захваченных городов их схватили мы. Так и случилась моя первая встреча с Равеном. Я оставил их в живых, хотя инструкция предполагала мгновенное устранение подобных гостей. Лишь спросил за кого они сражаются. Но Равен пренебрёг моей милостью. Жестокий, непоколебимый, забывший обо всех приличиях воин. Глупый воин. Равен молча плюнул мне в лицо. Я направил пистолет на его жену: беря пример с мужа, она старалась держаться, задрав подбородок; на ее лице отражалась лишь жестокость и презрение ко мне, а истинные чувства выдавали только катившиеся из глаз слезы, которые женщина была не в силах сдерживать. Они были дезертирами и знали, что с ними станет теперь. Если бы только Равен понял, что мы не были учёными из 4S. Он слишком поздно понял с кем столкнулся. Он молил нас оставить жизнь его жене, обещал примкнуть к нам. И я поверил, что он нам нужен. Поверил и застрелил его жену. Такова была история Равена. А я до сих пор не знаю, правда ли, что в Лос-Анджелесе можно было спрятаться от войны.       Я всегда восхищался пустынными пейзажами: контраст ярко-голубого неба с приятного желтого цвета песком. Статичная картинка, которая, кажется, не поменяется с годами; скопление малюсеньких частиц, бесполезных по своей природе. В то же время, пустыня сильная и своенравная женщина, которая получает всё, что захочет, если вовремя не попытаться ее остановить. Ее стоит бояться и уважать, не злоупотребляя гостеприимством коварной хозяйки. Я всё веду к тому, что не понимаю, почему именно в тот день все должно было пойти не так!       За весь день мы ни разу друг к другу не обратились, каждый был занят своими мыслями. Солнце постепенно исчезало на горизонте, скоро жара сменится приятной прохладой, это была первая хорошая новость за весь день, не будем пока думать, что очень скоро прохлада обернётся самыми настоящими заморозками. Секундант рисовал на песке, выводя дулом своего пистолета непонятные мне символы. Лизард проспал весь день; он смекал, что ему сегодня лучше не отсвечивать. Равен смирился с тем, что машину уже не завести и что приборы в порядке — у нас действительно не было бензина. Я потянулся за фляжкой, там оставался последний глоток воды. Достав из кобуры пистолет, я выстрелил в один из рисунков Секунданта. Парень обернулся на меня, а я, как ни в чем не бывало, направил оружие на следующий рисунок; этого босс уже не выдержал. Секундант накинулся на меня, выбивая из рук пистолет. Мы покатились вниз по склону песочного холма. Проклятый песок, я потом еще три дня находил его в своих волосах и одежде.       Сверху послышался звук включенного двигателя. Мы замерли на месте. Я сомневался, что это был звук двигателя нашего пикапа. Я уставился на Секунданта, придавившего меня своим телом. Парень слез с меня и, подняв мой пистолет, начал взбираться наверх. Последнее, что он успел сказать, было ёмкое «чёрт». Я вжался в песок, надеясь, что о моем присутствии никто не узнает. Будь у меня пистолет, я, может быть, и попытался помочь брату, но, давайте будем реалистами, я был бы бесполезен в этой битве. Я видел, как двое парней в белых комбинезонах утащили его тело, перед этим хорошенько приложив его головой о колено. Я готов был закопаться в песок, у меня была настоящая паника. Это чертовски отвратительная ситуация. Кажется, целая вечность прошла прежде, чем я вновь услышал звук двигателя. Медленно, спотыкаясь, я полз наверх. Тело Равена лежало на песке прямо перед мной, кровь впиталась в песок. Я подошел ближе к пикапу; Лизард даже не успел глаза открыть. Затащив тела в машину, я подхватил пушку Секунданта с кресла. Не хотелось бы встретить пулю от тех парней.       Два дня без воды. Больше бы я и не продержался. Запах стоял ужасный, но мой мозг уже пару часов как отключился, я перестал обращать на это внимание. Меня нашли и усадили в джип, заливая воду в глотку. По прибытии в Штаб меня расспросили о случившемся. Все как в тумане, я и сейчас не уверен, что всё было именно так.       Смерть была близка. В такие моменты, говорят, жизнь проносится перед глазами: вспоминаешь все взлёты и падения, принятые решения и их последствия, а в конце — свет. Чёрт, я ведь мог умереть там, лежать рядом с Лизардом и Равеном. Мародеры обыскали их трупы, забрав оставшиеся аккумуляторы для бластеров, но даже не подумали забрать их маски. Это же элементарное уважение к погибшим! Отдать маски Ведьме Фениксу и сжечь тела. Ладно, возможно, тратить время на костёр, когда я умирал, было не лучшей идеей, но сорвать с них маски и закинуть на заднее сидение — дело пары секунд. Не хотел бы я умереть с маской на лице, навсегда потеряв нить, ведущую домой.       Мародёры закинули меня в пикап, напоили водой, и я отключился. Мне снился сон. Я был в Штабе и вокруг меня стояли все. Они смеялись. Называли меня трусом, забрали мой бластер, плевали мне в лицо. Дети, что боготворили великого Лжеца, распознали во мне самозванца. Что может быть страшнее, чем попасться на лжи? Попасться на лжи, в которую поверил сам, должно быть. Быть всадником — это представлять образ жизни, быть примером, легендой. Но я был трусом (как бы мне хотелось увидеть лица учёных, когда они поймут, кого боялись), потому этот сон так меня задел: Секундант попал в плен, а я прятался в Штабе, пока подростки прочёсывали пустыню в попытках найти место его заключения. Никто не знал, что с пленными делают учёные. Все, кто когда-то попадали к ним в лапы, больше не возвращались. Их считали погибшими. Учёные пытали мародеров, получали или нет нужную им информацию и пускали пулю промеж глаз — вот наша правда, в ней мы черпали ненависть для новых сражений.       Всё было не так.       Спустя полторы недели после бойни в пустыне из разведки вернулись трое подростков, не помню их имен, кажется, один был Джет или Джекет. У этого парнишки была особая любовь с его битой. Мне пришлось однажды видеть его в бою, и это было прекрасно. В прыжке с размаха он наносил удар своей металлической игрушкой прямо по черепушкам учёных. Укол в живот. Удар по коленям. Хруст. И завершающий в голову. Это искусство. Он красил волосы в серебряный оттенок и всегда ходил в розовом бомбере. Именно он вбежал в Штаб с новостями о Секунданте. Он собрал вокруг себя толпу, готовую в ту же секунду сорваться с места, следуя за парнем хоть на край света, если у него есть хотя бы одна зацепка о местонахождении Секунданта. Я вышел вперёд, протиснувшись сквозь толпу. Джекет, увидев меня, занервничал, ему было бы проще оказаться неправым перед своими сверстниками, чем дать неверную наводку одному из всадников.       Джекет с командой наткнулись на жёлтое здание в пустыне. Как они утверждали, на стенах были рабочие камеры, а в самом здании точно были учёные, они были уверены, что в окне мелькнула белая тень. Они не утверждали, что Секунда держат именно там, но очевидно, что это их ближайшая штаб-квартира. Если им необходимо допросить мародёра, то вряд ли они будут утруждать себя, увозя его на другой конец пустыни.       Я всё чаще жалею о том, что мы спасли Секунданта.       Ребята указали примерное местоположение здания на карте. И теперь сотни глаз в ожидании воззрились на меня. Я отдал приказ, и мародёры в ту же секунду кинулись к машинам. Дети проверяли свои бластеры, кто-то закидывал в багажник коробку с патронами и световыми гранатами. Они влезли в арсенал и забрали всё, что смогли унести. Наша маленькая армия отправилась на войну.       Я хочу, чтобы вы знали. Я жалею о том, что спас Секунданта. И больше ни о чём. Все мои действия, каждый мой приказ были основаны на законе, которому следовали всадники и мародёры. Я поступил так, как велел закон.       Что ж, Секундант оказался в заточении у учёных. И это была просто тюрьма, они не пытали его, не пытались узнать наших секретов. Он просто сидел за решёткой, выходил на прогулку с остальными заключенными, обедал. Тюрьма. Кто бы мог знать. Эта место предназначалась для особо опасных преступников: мародёров и всяких неуравновешенных из лагеря самих белых комбинезонов, а также диких людей, что за время войны так и не примкнули ни к одному из лагерей. Я не вижу смысла расходовать ресурсы во время войны на подобного рода заведение, а ведь наверняка эта тюрьма была не единственной на западном побережье.       Когда Секундант был освобождён, он многое рассказал мне. Со стороны может показаться, что это не так, но мы были по-настоящему близки. Нам не приходилось показывать эмоций на публике. Секундант был вспыльчивым мальчишкой со своими идеалистическими планами, а я лишь стариком, который неплохо умел рассказывать истории. Я знал о его переживаниях, он знал о моём прошлом — мы сочли это равноценным обменом. Мы были компанией друг для друга, элитной группировкой из двух людей, куда мечтал попасть каждый мародёр. Мы были рок группой, живущей с толпой фанатов под одной крышей: свои в доску, но так же далеки от толпы, как Осборн от Рая. Мы ссорились друг с другом, злились держали обиду; мародёры верили и доверяли нам, считали наше мнение авторитетным, не смели пойти против наших идей или усомниться в наших целях. Им было достаточно быть рядом; не уверен, что хотя бы половина понимала, за что мы сражаемся. Секундант не признавался мне, но я знаю, он и сам часто не находил смысла продолжать эту войну. В такие моменты я был рядом, но, признаюсь, я и сам уже давно не верил ни в наши цели, ни в мотивы. Не хотелось так просто сдаваться, пройдя весь этот путь. И в этот раз он рассказал мне о том, что с ним случилось в тюрьме. Не знаю, правду ли он рассказал, не утаил ли чего, и уже не узнаю.       Я расскажу вам историю Секунданта. Пусть меня никогда там не было, возможно сейчас я расскажу вам самую лживую ложь за всю свою жизнь, но когда меня это останавливало?