Иные жизни

      Странные пятна проявляются на коже Макса к полутора годам. Ни боли, ни другого беспокойства они не причиняют, так что он долго — целый день — не обращает на них никакого внимания, а потом их замечают родители. Родители обеспокоены и шепчутся о чем-то, так что Макс расстраивается и закатывает настоящую истерику.       Впрочем, наутро он ни о каких пятнах уже не помнит.       Младенца Максу показывает дядя Джейс. Он выглядит очень счастливым, а вот самому Максу ребенок кажется страшненьким, и он даже пытается об этом сказать — в меру своих способностей к речи. Но взрослые едва ли его понимают, потому что все равно радуются чему-то. Макс потом выбирает момент, когда за ним никто не следит, чтобы залезть на кровать рядом с колыбелью и посмотреть на ребенка поближе — может, он его просто не разглядел. Тот все еще кажется нисколько не симпатичным — пухлый, нелепый и с реденькими рыжими волосенками. Он не спит, и когда Макс протягивает руку, хватает его за палец с потешно серьезным видом.       Плечо на секунду как будто обжигает, и Макс вырывает руку, чтобы потереть зудящую кожу. А потом смотрит на мелкого с раздражением, уверенный, что это он во всем виноват.       Значение загадочных букв на плече Максу лет в десять разъясняет Селин. Это вдвойне обидно, потому что она младше, да еще и девчонка. И рассказывает она со всей девчачьей мечтательностью и отвратительной любовью к сопливой романтике.       Родители, узнав причину дурного настроения Макса, пытаются его успокоить и убедить, что все не так плохо, а совсем наоборот. Что мало кому удается так рано встретить свою родственную душу. Что для них с Патриком это большая удача. Что это ни к чему не обязывает — они ведь подружились и так, еще до того, как Макс узнал значение метки на плече.       Но Патрику восемь, Макс привык шпынять его за бестолковость, язвить и считать если не своим верным пажом, то как минимум напарником и другом, и, честно говоря, у него не возникает ни малейших романтических чувств к нему. Даже наоборот — стоит подумать о Патрике в контексте виденных романтических фильмов, и Макс кривится, как будто съел что-то гадкое.       Это и есть гадко.       В шестнадцать, когда Патрик побеждает его на тренировке и, смеясь, прижимает к матам, Макс так уже не думает. Теперь он думает только о том, чтобы не пялиться на Патрика слишком откровенно и сдерживаться, не распуская руки. Тот только на два года младше, но кажется еще совсем ребенком, а еще Макс не хочет портить их дружбу. Кроме того, он сам так настаивал когда-то, чтобы они пообещали друг другу всегда быть только друзьями… Тогда, когда он только узнал значение фраз на их коже и что они с Патриком вроде как созданы друг для друга, единственное, что он почувствовал — это злость и обиду на то, что кто-то решает за него. Он считал все это нелепым и глупым, а Патрик просто пошел у него на поводу, как всегда.       Теперь Макс жалеет о собственном неосторожном решении, но сделать первый шаг все равно не может.       Первый шаг, в итоге, делает Патрик.       — Я люблю тебя, — прямо говорит он, так просто произнося табуированное для них слово. В принципе, братья и друзья могут говорить друг другу такое, но не в их случае, не тогда, когда все вокруг, кажется, с самого рождения Патрика только и ждали, когда они поженятся.       Макс делает вид, что не понимает, о чем он. В следующий раз — что не слышит. Потом — что речь все же о том самом «люблю тебя, как брата». Ему почти удается убедить в этом хотя бы себя.       В конце концов, родственным душам не обязательно быть любовниками. Они могут быть близкими друзьями, например.       «Скажи это себе, когда в следующий раз будешь дрочить на Патрика», — мрачно советует себе Макс.       Он выдерживает полтора года. Потому что Патрик, похоже, абсолютно не собирается сдаваться, и Макс не понимает, как им все еще удается остаться хотя бы друзьями, когда он взрывается после каждого признания. А при случае еще и злится на любой показавшийся двусмысленным жест или фразу.       А потом все меняется — и это даже не какой-то особенный день, праздник или что-то такое. Просто один из будних дней, когда они вечером сидят в комнате Макса и смотрят фильм. Патрик пристраивает голову на его плечо и, кажется, следит за происходящим на экране только вполглаза — ровно настолько, чтобы хватало понимать ехидные комментарии Макса. И когда фильм заканчивается, им обоим слишком не хочется двигаться, даже чтобы выключить зависший на заставке ноутбук.       Патрик чуть поворачивает голову, смотрит на Макса снизу вверх, и тот внутренне вздрагивает, ожидая, что он испортит момент и снова сейчас скажет то самое, что у Макса не поворачивается язык произнести. Чего он боится. Но Патрик прямо через ткань футболки целует его плечо там, где на коже начертана метка.       — Я все равно дождусь, — не поднимая глаз, обещает он.       Макс обхватывает его лицо ладонями, заставляя посмотреть на себя.       — Уже, — говорит он, прежде чем поцеловать Патрика.       У Патрика метка тоже на плече — вязь резких и малопонятных букв, да еще и сама по себе надпись невнятная. Ровно настолько, насколько невнятна речь двухлетнего ребенка.       — Знаешь, не очень приятно всю жизнь проходить с напоминанием, что первой фразой любимого человека, когда он меня увидел, было «Страшненький он какой-то», — полусерьезно жалуется Патрик.       Макс смотрит на него раздраженно и вскидывает брови.       — И ты говоришь это человеку, вынужденному жить с меткой в виде гуканья младенца…