прогрессирующая

Идет одна проблема за другой, За чередой их уж не видно света, Каждый ищет панацею от всех бед: От лжи, от гнева, от гордыни. Но только алкоголь — не индульгенция грехов, Как думает народ, А лишь жалкая её бутафория. © Ефремова

— Скажи, что это такое, девочка? — Моя нога. И Алисе кажется, что ответа лучше она бы просто-напросто не нашла. Зажалась, залилась краской, будто бы её застукали курящей малолеткой за школой, и соврала. Слышишь, милая, от чего твоё сердечко выдаёт такие кульбиты? Доценко бы ответила, да статус Снежной королевы не даёт на это право. Она же ледяная, закаленная, а вместо сердца — льдинки, так умело не-собранные в слово «любовь». Вот только ее мальчишка-Кай — фантастический, волнами бьется в груди, поедая камни; живой, аж плакать хочется и тепло-жаркий, как полуденное солнце. Она однажды привела его домой, открыла душу и показала все потаенные уголки Краснодара, так страдальчески-брошено оставленные ими после. На вопрос «а что было после?» служит короткое «я и не помню, что было до». Просто так хотелось, чтобы болело. Но не болит. У Алисы мальчик-диагноз; мальчик-синица; мальчик, что в горле сидит как спица, раскалённая докрасна. С ним либо вымереть, либо спиться, но почему-то при нем на сердце всегда весна. Блондинка стоит за сценой, наблюдая, как он танцует, грассирует, ластится, выгибается и, по-привычке, без неё тихо идёт ко дну. В один момент он — осиный улей, жужжит, колеблется, выпрямляется; в другой — кит, монотонно вскидывающий голову и смотрящий глазами-зайцами. Разве так можно, Пануфник, убивать/калечить, любя? А он в ответ: «Кого угодно, Лис, но не тебя». У Антона ладони горячие, оставляющие на коже ожоги-шрамики и постоянно не дающие упасть. Летя в бездну софитов, Доценко уверена, что её поймают и притянут к себе. Мальчик-Кай ведь чересчур добрый и заботливый. Пануфник прижимает к кровати, запястья сцепляя за головой, и певичка отпадает на задний план со своими «опять», «влюбляюсь» и «в тебя». Блондинка знает, между ними пропасть: у него тёмные брови, нежная шея, узкая молочная спина, расшитая родинками-бусинами, и сбитые костяшки. А девочку-зиму будто бы прибрали, вынесли семь пакетов барахла, и в ней оказалось так много места для солнца и воздуха, да только не нужно больше ни черта. А ты бы доверилась, подлаталась, залечилась им? Алиса рвано дышит ему в грудь, скусывая с губ «да», больное и заражённое. Свет гаснет, песня заканчивается, и на секунду становится слышно биение его сердца. — Почему я? Это же не игра в чувства, а я далеко не Герда. — Ты ведь Королева, Лис, —ей бы отыскать пару слов в голове, не быть немой; кем угодно, но не самой собой, — Я соскучился. Алиса замирает, скручиваясь под взглядом усталых глаз, и перебарывает в себе жгучее желание прикоснуться, пораниться о его острые скулы. Антон ухмыляется так по-пануфничьи, как бы говоря «я так и думал, Доценко, тебя не растопить», и переворачивается на спину, отодвигаясь от блондинки, как от чумы. — Фиса говорит, что ты обязан победить. Ей рассказал об этом тот синий заяц, — Антон держит паузу, а Алиса ждёт чего-то едко-колкого в ответ. — Ты его не выбросила? — Нет, он её любимый, — речитативом, быстро и хлестко, чтобы не было заметно запинки. Он её любимый или твой? И заяц ли? Антон прикрывает глаза, кажется таким спокойным и умиротворенным, что по сравнению с ним у Алисы внутри буря. Всего спустя сезон и пару прошедших эфиров Доценко поняла, что нечто, изначально в Пануфнике зацепившее — никуда не делось и уже не денется, и от неё никак не зависит, вообще. Алиса ведь изначально месяцами пожирала себя за то, что упущено, за молодость, потраченную впустую. Она считала любого, кто нравится заведомо мудаком и садистом, складывала руки на груди, язвила, ухмылялась и кричала «переубеди меня». А потом появился Антон со своим «помочь с чемоданом?». И к её самому большому удивлению, неожиданности мальчику-перекати-поле отчего-то это удалось. Доценко, как маленькая дурочка, поверила всему, что он говорил. Она же, по правде говоря, поверила в него. — Как там Олег? — Пануфник смотрит в потолок, как бы бросая вопрос в никуда; Алису передёргивает. — Хорошо. Уехал в Краснодар, — брюнет кивает, — А как Лиза? — Тоже. — Ясно, — и в мыслях «зря спросила». — Ясно, — и в мыслях «зря спросил». Антон откидывается на подушки, отводит взгляд и осторожно касается пальцами ладони блондинки. Она совершенно не смотрит на него, но почему-то все же сжимает своей рукой его. Пануфник спрашивает про Олега. Того самого, слишком простого, верного до одури, рыжего Олега Клевакина, который вытаскивал Алису из депрессии и поил жасминовым чаем по вечерам. Олег хороший, сладкий как зефир или меренга. С ним мир начал казаться лучше, ярче, теплее что ли. Доценко уверена, что если Антон Пануфник — болезнь, опутавшая все её тело и пустившая корни в мозг, то Олег Клевакин — панацея, обладающая легким амбровым запахом. Клевакин милый, добрый и множество других нежно-ласковых слов на -ый, но нет в нем чего-то покоряющего, неизведанного. Он же открытая книга, человек с душой нараспашку, отдающий всего себя без исключения ей, Алисе. Он звонит ближе к полвторому, играя на струнах души. Его голос подобен грому, но не для усталой и горькой её души. Олег ведь прямо перед репетицией поймал блондинку в длинных коридорах Главкино и сказал, что надо поговорить о чем-то очень важном. Доценко уже сразу придумала несколько ответов на его псевдо-лекции о психическом состоянии и Пануфнике, от которого ее состояние и зависит. Но вместо этого Олег крепко-крепко прижал девушку к себе и почти слезно прошептал вязко-липкое «я тебя люблю». Алисе показалось, что у нее резко выбили почву из-под ног. Клевакин улыбался, говоря, как давно он хотел признаться; что именно думал сказать, а блондинка смотрела стеклянными глазами в дверной проем. Прямо на замеревшего Антона. «Прости, но ведь все должно быть правильно, Олеж, — говорила она, — Каждой принцессе нужен свой принц. Ты же принц, Олеж, а я не смогу стать кем-то более прекрасным, чем Ледышка.» Поэтому, лежа на репетиции вновь на одной кровати с Пануфником, Доценко уверена, что он все-таки тот самый Кай для ее внутренней Снежной королевы. — Знаешь, а я по-прежнему на Новый год пью ром со льдом. Такая дурацкая традиция, не находишь? — Антон, кажется, говорит сам с собой, сжимая тонкие пальцы девушки в руке, а потом резко поворачивается с серьезным таким выражением лица, аж страшно становится, — Но, когда я вижу тебя, Алис, я даже дышу с трудом. Д-ы-ш-и, п-р-о-с-т-о д-ы-ш-и. В той сказке Андерсена мальчишка-Кай так и не сложил из льдинок слово «вечность» и не получил новых коньков, а в реальной жизни Пануфник опять же, одной фразой, собрал по частям более холодное, хрупкое сердце блондинки-королевы. Истина открывается как разрыв, как кровотечение — и ни скрыть, ни вытерпеть, ни унять. — А я, Тош, недавно вылечила простуду. Такую, знаешь, люблю и всегда любить буду, — она смотрит на него, и весь мир вокруг — гнилье, а люди — жулье. Алиса утыкается носом в его ключичную ямку, а он целует ее в макушку. Антон Пануфник — это все же болезнь, пустившая корни в мозг; прогрессирующая; неизменная; такая обычно оставляет глубокие шрамы и не лечится никакими лекарствами и, тем более, панацеями. А Алиса Доценко в этой истории — не заболевшая, а, скорее всего, добровольно согласившаяся на тестирование брюнета на своей коже, жертва.