Цвета крови.

Смерть приходит приступами. Подступает к воспаленному горлу отвратительной стальной жидкостью, ломает кости, пронзает легкие, заставляя агонизирующее тело неравномерно дернуться и застыть в непринуждённой позе, будто ничего и не было. Покрепче обхватить рукоять жгуче-ледяной катаны, сквозь слепящую на черном фоне боль вдохнуть горький, морозный воздух и ринуться в бой. Брейк надеется, что он станет не последним. Острие - несравненно острое, холодное, кровавое. Оно пронзает с одинаковой силой и жесткостью всех, кто посмел выступить против Зарксиса. Врывается в плоть, как в подтопленное масло. Обычно сразу насмерть. Цепей добивает Безумный Шляпник. Дитя Несчастий не умирает - гаснет. Медленно затухает, как костер, который не кормят дровами. Как уже полупотушенный лесной пожар, ранее всесжигающий и всепоглощающий. Вокруг хвойный лес - Зарксис чувствует горьковатый запах иголок. Или это воздух внезапно стал ядовитым? Ледяная рукоять обжигает белую, покрытую мозолями, кожу. Звенит и поет катана. Зло и радостно воет Шляпник. Покрытую свежими следами поверх льдисто-белого инея землю усыпает черный пепел и обагряет алая кровь, фонтанирующая из некогда живого, а ныне превращенного в кусок мяса, тела. Брейк смеется. Заливисто и совершенно безумно. Так, что на единственном слепом глазу выступают кристальные капельки слез и, скатившись с ресниц, высыхают. Верная Цепь, что, подобно паразиту, медленно вытягивает жизнь из хозяина, исчезает. Еще один бой со смертью выигран. Брейк надеется, что не последний. Звонкая истерика стихает, растворившись в морозном воздухе. Вдох, выдох... дышать, пока еще можешь. Пока искореженные легкие способны получать кислород. Пока в теле, ослабленном контрактами, еще теплится иллюзия жизни. Дышать, чтобы существовать. На припорошенную снегом-пеплом землю капает кровь. Живая, горячая. Собственная. Смерть на время оставляет непокорную жертву. *** Ненависть подступает приступами. Импульсивно-яркими вспышками на задворках сознания. Привкусом стали во рту. Нервно дернувшейся в направлении тессена рукой. Острым, обоюдным желанием прирезать Брейка ко всем чертям. Так, чтобы кровь, живая, горячая, брызнула из вспоротого горла, залила дорогой ковер... Это лишнее. Руфус вдыхает пыльный воздух. И не выдыхает. Если бы от этого не зависела собственная жизнь, то давно бы перекрыл подачу безвкусного кислорода, что поступает в легкие скорее по инерции, по привычке. В глазах темнеет. Не тот беспроглядный мрак, что преследует в кошмарах, а скорее безумное мельтешение черных пятен, которых с каждой секундой все больше и больше, и скоро они заполнят сознание, отравят мозг, забьют легкие... Барме кажется, что он слеп и давно уже мертв. А то, что осталось - иллюзия воспаленного, сумасшедшего разума. С тихим хрипом он наконец вдыхает. Легкие опаляет огнем, выжигает до тла. Кислый привкус вишни во рту смешивается с металлическим. Кровь. Брейк смеется, наблюдая за беспомощностью ошалевшего от его наглости герцога. Ненависть не пропадает. Просто ее поглощает альбинос, как и воздух, и пространство в кабинете, заменяя на нечто гораздо более ядовитое, нежели смертельный яд в хрустальном флаконе, отравляя еще больше. Хотя нет. Барма отравлен уже давно. И даже не сопротивляется. Вдох, выдох... дышать, пока еще можешь. Пока не погребен под собственными иллюзиями. Пока яд не достиг сердца, не убил. Пока книжная пыль, пронизанная старыми тайнами и проклятиями, не забила легкие так, что вдохнуть будет уже невозможно. Дышать, чтобы создать видимость жизни. Ненависть отступает, подавленная ледяным разумом. Любовь, что прочно поселилась в, казалось бы, мертвом сердце, этот же разум уничтожить не может. - Следи за словами, Шляпник, - голос сух и спокоен, но разве что взгляд - злой, разгневанный, выдает настоящие эмоции герцога. Брейк смеется, как по металлу режет. На лице застыла сахарная улыбка, но хищный слепой взгляд винно-алого глаза не меняется с годами. Шляпник вообще красный любит. Кровь, хлещущая из смертельной раны упругими толчками, кармин волос Руфуса, полыхающие закаты, вишня оттенка шафран. Можно приводить бесконечное количество примеров, от банальных, до самых безумных, но истина от этого не меняется. - А то что? - и единственное око у него колдовское наверняка, так, что утягивает на самое дно, и не выбраться потом, и сопротивляться тоже невозможно. Барма молчит, по стальному взору все ясно и без слов. Им не нужно говорить, чтобы понимать друг друга. Все предрешено на уровне мыслей, даже следующее действие тщательно просчитано обоими. "Убей, убей, убей!"- зло и радостно шипит Шляпник, и голос этот - сухой, сыпучий и безжизненный, как песок в пустыне, пронзает затихший на время разум. Брейк все еще сопротивляется, а изъеденное контрактами тело скручивает дикая, слепящая боль, что вгрызается в мышцы и кости, ломает, выворачивает наизнанку, не дает дышать воздухом, в котором летает книжная пыль и наверняка остатки души герцога, что похоронил себя в иллюзорном склепе. Перед внутренним взором, на задворках сознания вспыхивают, чтобы тут же погаснуть, безумные багровые звезды. Зарксис кашляет, а смерть вновь подступает ближе вместе с кровью в воспаленном горле. Больно, но давно не страшно, и бесславная гибель представляется отдыхом после слишком тяжелого дня. Но умирать нельзя, ведь обещание, данное сгоряча, висит камнем на осколках того, что люди называют душой. Альбинос падает, как безвольная марионетка, медленно и тихо оседает на пол, цепляясь за кармин герцогских волос слепым взглядом, будто бы видя в нем свое спасение. Руфус подскакивает со своего места - резко, словно бы чертик из табакерки. Хватает Брейка за секунду до столкновения с дорогим ковром цвета бордо. *** Он очнется через два часа, почти с головой уже погрузившись в липкую тьму с алым оттенком, едва не утонув в ней. И будет звать Барму с тем отчаянным страхом, пусть и скрываемым, как может звать лишь потерявшийся в своем кошмаре человек. Шляпник вновь начнет истошно вопить, раскалывая угольную реальность на бесчисленное множество острых витражных стекол. И Зарксис сдастся, давно уже похоронив себя. Стрелки на старых часах приблизятся к римской восьмерке и зазвенит, просыпаясь, маятник, отбивая четко выверенное количество раз, будто бы отрезая людские жизни и рисуя новую картину. Брейк поднимется с удобного дивана и улыбнется с радостью приговоренного к смерти. Или со злорадством напополам с болью, палача. Подойдет ближе, обнимет, слепо глядя в стальные глаза и поцелует. Прощаясь, забывая, хороня и себя, и герцога. А потом отойдет, глядя, как по груди расплывается багровое пятно. Кинжал вошел в тело между ребер, пронзил сердце. Хлынула кровь, живая, горячая. Как небо трескается и рушится в преддверии скорой грозы, так и герцог Барма умирает долгие девять секунд. Словно бы в замедленной съемке падает, не в силах больше дышать или сопротивляться. В затухающем сознании вспыхивают, чтобы тут же навсегда исчезнуть, холодные белые звезды, расплываются и мутнеют, затемненные смертью, или же наоборот, лишь только в эти мучительные секунды Руфус смог увидеть то, за чем гнался всю жизнь и не мог найти в себе. Как гремит и беснуется непогода, капает на холодную, промерзшую землю неожиданный дождь в середине зимы, так и зло смеется Шляпник на руинах души. Беснуется и шипит что-то одобрительное, гремит цепями. На задворках сознания разгорается ализариновое сияние единственного ока. Брейк плачет. *** Альбинос буквально вываливается из пыльного шкафа в своей комнате. Отбрасывает кинжал, жгущий руку, подальше. Во тьме вспыхивают два источника фалунского красного. Брейк подходит ближе, касается кончиками музыкальных пальцев одного. Гладкий бок, а чуть ниже - холодный хрусталь. Элегантная вазочка, до краев наполненная спелой, наверняка сладкой, вишней. Второго объекта не существует - рука проходит сквозь карминный цвет, имеющий форму каскада с завитком, до жути похожим на хохолок, на уровне глаз и ниже. Но Зарксис прекрасно видит этот оттенок крови в слепой, соленой тьме.