WOAS. True Blood.

[Фрейя росла в своей семье. Когда ей пришло время выйти замуж, она была отдана в жены сыну конунга, Эрику. Брак не продлился долго — на семью Эрика было совершено нападение, родители были убиты, а жена бесследно пропала. Здесь ход Далии — именно она спасла племянницу, забрала ее с собой, сделав своей ученицей, тогда как прочих Майклсонов спасла Эстер, обратив их в вампиров. Эрик так же оказывается обращен в вампира, но его создатель уводит его за собой и на долгие столетия их пути расходятся. Время действия — наши дни, Новый Орлеан; Клаус пытается отвоевать свой город у Марселя. Фрейя не «потерянная сестра» — Далия обучила ее магии, но не прятала от близких. Финн убит в войне за Новый Орлеан приспешниками Марселя] — Убей его. Голос Никлауса из динамика мобильного телефона звучит отрывисто — он приказывает, не просит. Все еще считает ее такой же покорной девочкой на побегушках, как и Ребекка: та выполняет его приказы беспрекословно, даже самые нелепые. Ребекке нравится это — подчиняться Клаусу, зависеть от него, Фрейя же предпочитает действовать по-своему. Впрочем, именно поэтому Никлаус и отправил ее разобраться с проблемой, которую считал наиболее важной на данный момент. Он знал, Фрейя — фурия, беспощадная, с твердой рукой, со своим безумием по венам. Ребекка может размякнуть в самый неподходящий момент, Фрейя же — нет. Она — словно сталь, из которой был сделан меч их отца. И глаза ее сверкают так же неистово, как тот клинок — непобедимый, страшный клинок. Этим самым клинком Фрейя потом и убила отца — спустя многие столетия после того, что он натворил. Майкл умел хранить тайны, но, как оказалось, недостаточно хорошо… «Убей его» — всего два слова, они ничего не значат, ничего не изменят, как и чужая жизнь, которую ей предстоит отнять. Майклсоны всегда получают то, чего жаждут — вот она, святая истина, здесь даже высокопарное «всегда и навечно» меркнет, у сантиментов нет шансов перед непомерным, дошедшим до уродства и гротеска эгоизмом. Но разве может быть иначе? Им по тысяче лет, время так или иначе должно было разрушить их, превратить в выродков, монстров. И такими они и стали — каждый был по-своему мертв внутри и одержим своими личными демонами, но демоны Фрейи… Что ж, они пугали даже Никлауса — самого несдержанного, самого жестокого из них. Демоны Фрейи родились в то самое мгновение, когда Далия умертвила дитя в ее чреве — дитя любви и дитя надежды, которому не суждено было увидеть жизнь по причинам, которые тетка Фрейи сочла достаточно вескими. Сын конунга мертв, сказала ей тогда Далия. Эрик мертв, кто защитит теперь тебя и его дитя под твоим сердцем? Его враги придут за вами, захотят вытравит его семя из тебя, выжечь, вырезать, и вы погибнете вместе, но жаждешь ли ты этой боли, этих страданий? Пожертвуй нерожденным ребенком, выживи, стань могущественной, сама приди за врагами твоего мужа и сотри их навеки с лица Земли. Что ж, Фрейя так и сделала однажды, когда магия расплавленным железом текла в ее жилах, когда она уже знала, как управлять этой силой, когда во взгляде ее тоска и боль сменились арктическим холодом… Она убила их всех. Тех, кто напал ночью, словно падальщики, кто убивал и грабил, насиловал и поджигал — она уничтожила всех до единого, вот только этим она не насытила своих демонов. Они стали лишь кровожаднее, злее, требовательнее… Далии это нравилось — во гневе таилась сила, вместе они достигали все новых и новых вершин, становились все могущественнее, вывели магию экспрессии на совершенно новый уровень… А затем Фрейе это надоело. Зло ради зла — в конце концов, такая жизнь наскучила ей, и она выбрала зло ради семьи, а Никлаус с радостью поддержал ее выбор и неутомимо подыскивал для нее все новые и новые задания, успех которых обеспечивал его властью. Именно он первым выведал секрет отца, он передал его Фрейе — это Майкл когда-то, тысячу лет назад, подстроил нападение на конунга и его семью. Майкл, одержимый жаждой власти — все-таки, Никлаус был похож на него больше, чем этого бы хотелось самому Никлаусу… Зло ради семьи, вот чем теперь занималась Фрейя, и вот для чего она шла в новый бар, приобретенный Марселем — творить зло, убивать врагов семьи, кормить свою внутреннюю тьму, которая требовала новых и новых жертв. У каждого свои способы скорбеть — Фрейя делала это так, как научила ее когда-то Далия, с помощью смерти. Во имя голубых глаз Эрика.

***

Тысяча лет — от первого взгляда до первого вздоха в ее острые ключицы, от первого жадного поцелуя до первого полустона, полувскрика, и вот она снова перед ним, не мертвая, не призрак, не воспоминание, но и не та самая девчонка, тесно жмущаяся к нему. Она, и не она. Ведьма. Фрейя. Полузадушенно — кто же знал, что и у вампира может перехватить горло, — он выдавил из легких звуки, сложившиеся в ее имя. Фрейя. Фрейя, Фрейя, Фрейя. — Эрик. В ее голосе то ли сталь, то ли битое стекло — чужой голос, с чужими интонациями, но все еще узнаваемый. И взгляд — пустой, пугающий, равнодушный. Может быть, все-таки — мираж?.. — Это не можешь быть ты. — А ты? Можешь? — она ступала осторожно, словно босыми ступнями по раскаленным углям, подступала ближе, но держала дистанцию, а ему так хотелось схватить, встряхнуть, ощутить под пальцами тепло кожи, или же осознать, что в очередной раз ловит пустоту — как бывало не раз за эти ночи и дни, растянувшиеся в долгую, долгую тысячу лет. — Мне сказали, ты мертва. — И мне сказали, что ты мертв. Недоверие, страх, отрешенность — они были словно отражением друг друга, застывшие посреди опустевшего бара, враги, которые должны были схлестнуться, но неожиданно нашедшие друг друга спустя целую вечность. — Я пришла убить вампира, которого прислал Марсель, чтобы убить моего брата. — Я пришел убить твоего брата, но не ради Марселя. Ради тебя. — Ради меня? — она рассмеялась недобро, каркающим смехом, жутким, таким, каким никогда прежде не смеялась. Никогда прежде, когда он знал ее и любил. Никогда прежде, когда была его женой. — Это они были виновны в твоей смерти, Фрейя. И его собственный голос кажется чужим — и ей, и даже ему самому. Эрик Нортман давно уже не сын конунга, не славный воин, не викинг. Эрик Нортман давно уже мертв, пока светло, и одержим жаждой мести после заката. — Это твой отец подстроил нападение. Твоя мать призвала вампиров. Твои братья заманили меня. Финн сознался. — Финн… — ведьма коснулась своего горла, словно имя оцарапало ей гортань, попятилась, затрясла головой. Эрику почудилось: она сейчас упадет, но она выстояла. А если б упала, он бы подхватил, но она не предоставила такого шанса. — Значит, это ты убил Финна? — И убью остальных, — незамедлительно отозвался вампир, оскалив клыки. — За тебя. — Но я здесь, — напомнила она, на мгновенье смягчившись, вновь превратившись в ту милую, нежную, слабую Фрейю, которую он когда-то знал и за которую мстил. — Я здесь. — И все же, тебя нет у меня. Слова упали в воздух камнем, и ведьма медленно кивнула, признавая его правоту. Все можно было бы исправить: прямо здесь и сейчас, просто шагнуть в его объятия, повернуть время вспять, наплевать на войну и на пролитую кровь, но… — Никто не сможет вернуть мне мое дитя. — Никто, — прошептал вампир согласно, ни один мускул не дрогнул на его лице, но настоящий ад разверзся в его и без того черной душе. — Но все же… — Мы отомстим им. Это было не счастливое воссоединение двух влюбленных, но альянс двух чудовищ, на мгновенье обретших смысл существования — один на двоих. Что будет после? Ни у Эрика, ни у Фрейи не было ответа на этот вопрос.