Серый лед

      Тот ужасный день Мишке не забудет никогда. Он прочно впечатался в памяти, словно клеймо или ожог, оставляя ужасный след где-то глубоко внутри. Это все казалось страшным сном. Ужасным и невыносимым.       Был дикий проливной дождь, когда их всех выгнали из душных тесных поездов. Лаяли овчарки, что-то непонятное на немецком кричали люди, повсюду воняло чем-то и дым разъедал глаза до слез. Последующие мгновения она помнит плохо, отрывками. Как отбирали их в разные группы в зависимости от пола и возраста, как разлучили с родной матерью, как пихнули прикладом винтовки в живот и погнали к другой группе. Всех их отправили на санитарную обработку и в карантинную зону — маленький барак, где приходилось лежать на неудобных и жестких деревянных нарах, крепко-крепко обхватив себя руками и прижимаясь ради тепла к другим.       Им набили на руку номера, но Мишке этого почти не помнит. Получение одежды, состригание волос — ее кудрявых рыжих волос, которые она так любила — на наличие вшей, как говорили они сами. На улицу выпускали только для работы. А работы было столько, что при виде ее на душе становилось тревожно. Благо, что хоть ее, худенькую девочку, только-только успевшую окончить школу, заставили лишь утаскивать трупы погибших к стене, чтобы не загорождать ими дорогу. Но тел было так много, и все они были такими страшными и истощенными, что Мишке зажмуривалась до потемнения в глазах. Зажмуривалась и делала свою работу, сдерживая слезы.       Одним осенним утром солнце палило нещадно. Разогнувшись, девушка набрала в легкие воздух, медленно выдыхая его и ощущая, как ноют плечи, ломит спину. Пара носков, так удачно стащенные с чьего-то тела, покоились в кармане ее куртки с нашитой желтой звездой. Одежда — это хорошо. Ее потом можно выменять на еду. Ужасную, но все же еду. Передохнув минуты две, Миша, испуганно оглянувшись — не увидел ли кто минуты ее бездействия — вновь медленно побрела к дороге в поисках очередного трупа. Непослушные ноги то и дело подгибались и норовили споткнуться, но она упорно шла вперед.       Пока резкий толчок не вышиб из нее весь дух.       Распахнув глаза, она с испугом столкнулась со страшными серыми глазами. Безжизненными и безумными. Оттого и страшными.       Тонкие губы мужчины искривились в крайнем презрении, а взгляд ожесточился. Он с неприязнью смотрел на ее грязную форму, короткие, но все же слегка отросшие ежиком волосы и костлявые ноги, все изукрашенные синяками и шрамами. Потом поднял взгляд выше, на ее лицо. — Встать. Живо. — Последовал холодный приказ.       От голоса незнакомца по спине Мишке побежали мурашки. Она боялась его ослушаться, поэтому и повиновалась, поднимаясь с холодной земли и вытирая испачканные в земле руки о форму. Затем прогремел звонкий подзатыльник, и она подняла испуганные и удивленные глаза на немца. Покачнувшись, она все же устояла, отшатнувшись на пару шагов назад. Голову будто обухом огрели. — За что?! — по-детски недоумевала она. — Под ноги смотреть нужно, мелкая жидовка, — стальным голосом прикрикнул незнакомец, — ещё раз увижу или столкнусь с тобой — пожалеешь, что вообще на свет родилась.       Ощутив, как мерзкий ком страха и испуга подкатил к горлу, девушка опустила взгляд, упорно пытаясь сглотнуть его. Обидное оскорбление резануло слух, отдаваясь десятикратно в голове. «Молчи, пожалуйста, молчи» — твердило сознание. Но этот мужчина вряд ли мог бы исполнить свою угрозу — на нем не было формы, он не солдат. А евреек тут тысячи, шансы, что они встретятся вновь, практически равны нулю. И впервые Мишке послушалась голоса чувств, а не разума. — Только посмей, чертов нацист… — хрипло произнесла она.       Молчать. Нужно было молчать. Но молодость и импульсивность брали свое.       Немец некоторое время молчал, с хмурым удивлением разглядывая еврейскую девчонку, посмевшую бросить вызов ему. Будто волк, на которого оскалился зайчонок. А потом поднял руку и отвесил ей громкую пощечину. Да такую, что на щеке ее остался красный след, тянущийся от скулы до подбородка. Он не ухмылялся, не презирал ее сейчас и даже не стал избивать дальше. Просто смотрел очень странным и непонятным ей взглядом. Затем низко-низко склонился над ухом еврейки, с болью и недопониманием глядящую на него. — Сегодня ночью ты будешь жалеть о своих словах. Рыдать в слезах и молить не трогать тебя. Да только будет слишком поздно.       Отстранившись, он резко развернулся и ушел в противоположную сторону, даже не оглядываясь. Мишке стояла на месте, пребывая в смешанных чувствах, глядя на отдаляющуюся спину немца и автоматически прижимая ладонь к щеке. К горячей вспухшей щеке, еще хранившей на себе след от удара мужчины. Страха она не чувствовала. На смену ему пришла безысходность.

***

      Вечером заморосил противный дождь. Холодные капли падали на лицо, скатывались на воротник, заставляя каждый раз вздрагивать и съеживаться от холода. Мишке никогда не любила холод и дождь. Тепло и солнце наполняли ее пьянящим чувством свободы и необъяснимой радостью и спокойствием, что все будет хорошо. Только тут солнца почти никогда не бывает. Не бывает и радости со спокойствием.       Поэтому когда работы закончились, она поспешила поскорее укрыться от дождя в бараке, утешаясь надеждой на самую маленькую каплю тепла, прекрасно зная, что обманывает себя. Крыша протекала, а сквозь доски дул холодный сквозняк. Когда она вошла, все женщины уже построились каждая у своих нар. Перекличка. — Маузкопф... Крузерман... Штайнер... Розенберг...       Грубый голос конвоира напряженно, словно натянутая струна, звенел в тишине, изредка прерываемый тихими откликами евреек. Несколько десятков пар глаз настороженно глядели на нациста, каждый раз опускаясь, когда он называл чью-либо фамилию. И где-то в самом затаенном уголке сознания надеялись не услышать свою.       Внезапно металлический голос прервался. Скрипнула дверь. Внутрь кто-то зашел. Мишке подняла взгляд и вдруг похолодела. С ужасом она узнала в ночном визитере сегодняшнего мужчину, так страшно угрожавшего ей.       Пройдя несколько шагов, скрипя досками под подошвами сапог, немец, сцепив руки за спиной, неспешно шел вдоль ряда евреек, пока не остановился рядом с конвоиром, с прищуром глядя на каждую, будто ища кого-то в толпе. Выискивая, вынюхивая. И нашел. Его безжизненные глаза остановились на ней. — Герр Штурмбанфюрер? — обратился к нему парнишка в форме.       Штурмбанфюрер. Заместитель начальника лагеря.       Миша замерла, ощутив, как сердце ее упало куда-то в пятки, перестав там биться совсем.