Пагода в тени

Коридоры цвета топленого молока залиты теплым солнечным светом. Зеленые листья растений, освещенные лучами солнца, становятся почти флуоресцентными. Меня это не беспокоит, как и вообще что-либо вокруг. Сейчас мое прекрасное настроение ничто не способно омрачить. Наконец я почувствовал, что пришла весна, и в этом году она стала для меня действительно началом новой жизни. Десять месяцев я уже практически живу в диспансере. Первые три были адом, и я бы не прошел через него, если бы не Ивайзуми. Он сдержал обещание и был со мной практически неотрывно, насколько позволяли больничные правила. Удивительно, но даже трагический факт моей болезни не стал помехой нашей успеваемости (мне позволили оформить свободное посещение, чтобы не пришлось терять год); безусловно, благодаря Хаджиме, который приносил мне конспекты, помогал с домашними заданиями и рассказывал то, что знал сам. Мне было интересно, да и обучение спасало от давящего ощущения витающей вокруг обреченности и смерти. Новые технологии помогали нам быть на связи непрерывно, и, когда часы посещения заканчивались, Ивайзуми разговаривал со мной по телефону или писал сообщения. Как только карта памяти моего мобильного не треснула от переполнения километровыми беседами с Хаджиме? Он очень старался отвлечь меня, и ему это удавалось. Кроме того, Ивайзуми взял на себя самые тяжелые обязанности – он сообщил о болезни моим и своим родителям, а так же команде и декану, пока я был в абсолютнейшем шоке, только попав в диспансер. Когда я немного отошел, смог оформить все необходимые документы. Ивайзуми порывался сделать это за меня, но взваливать на него еще и бюрократию было бы полнейшим свинством. Поразительным открытием стало то, что в диспансере воняло моей смертью. Разговорившись с такими же больными, я выяснил, что каждый приходит сюда с готовностью умереть. Каждый чувствует присутствие смерти, и за некоторыми она приходит. Но от многих костлявая отказывается, когда люди приобретают надежду. Одна юная девушка, мило улыбаясь, сказала, что каждый здесь чувствует запах своей собственной смерти, а когда (если) смирение с неизбежной кончиной выходит из головы – запах исчезает. Эдакий эффект самовнушения. Тогда я не поверил ей, но когда через пару месяцев девушка, сияющая, зашла попрощаться, помахивая выпиской и справкой о выздоровлении, запах смерти начал угасать. Обреченность исчезла месяца через два, когда я стал воодушевляться разговорами о волейболе, разработкой тактик и обсуждением матчей. Ивайзуми безапелляционно заявлял, что в летний сезон я буду стоять на площадке в майке капитана, и точка. Я ему верил. Также боевой настрой мне прибавили ребята из соседних палат. Такие же молодые парни, с таким же диагнозом. Довольно быстро мы познакомились и сдружились: кто-то делился книгами, кто-то рассказывал истории о скалолазании, а я делился историями с матчей. Втроем мы пообещали, что каждый из нас попробует увлечения друг друга. Мне предстоит взобраться по скале наверх и прочитать пару-тройку исторических романов, а им – наведаться ко мне на волейбольную площадку и сыграть несколько сетов. Кажется безумным, но это будущее не за горами – мы все выписываемся этой весной. Путь до выписки оказался очень трудным. Труднее пути команды на национальные. Поначалу череда процедур, медикаментов и анализов казалась бесконечно выматывающей. Затем я стал замечать солнце и красивое небо за окном. Когда я наконец начал улыбаться от души, чем привел в тщетно сдерживаемый восторг Ивайзуми, почву из-под ног выбили операцией. Я провалялся в койке, почти не вставая, около двух недель, учась заново дышать. Зато меня избавили от каверны. В конечном итоге все пошло на лад. Сейчас мне кажется смешным и глупым мое решение сдаться и трусливо умереть в затерянной пагоде. Ивайзуми открещивается от моих слов, но понимает, что я прав – он спас мне жизнь. Да, я сделал бы так же, поменяйся мы ролями, как любит напоминать Хаджиме, но факта это не меняет. Он нашел меня, притащил сюда и терпел все мои отчаяния, истерики и тихие плачи. Он притаскивал сюда моих друзей, которые подбадривали меня, украдкой пряча слезы. Он не давал мне сдаться, когда я был уже обессилен. И я всегда буду благодарен ему. Теплые ласковые лучи солнца гладили меня по лицу, пока я шел по коридору, направляясь в зал для посещений. Мои друзья, историк и скалолаз, помахали мне рукой, но от игры в шахматы не отвлеклись. Я махнул им в ответ, спеша на встречу. За стеклянной дверью мелькнул ежик черных волос. Я, с силой распахнув дверь, совершенно не стесняясь, воскликнул на весь зал: «Ива-ча-а-а-ан!~». Бедняга подпрыгнул, резко разворачиваясь ко мне. Ивайзуми, не сумев сдержать улыбку, поднялся из кресла и направился ко мне. «Дуракава, твой голос стал чище и громче. Не болит?» - спросил Хаджиме, указывая пальцем туда, где расположены мои легкие. «Не-а. Давно не болит!» - радостно сказал я, хлопнув себя по груди. Очень надеюсь, что теперь так и будет. Очень надеюсь, что совсем скоро меня выпишут, и я навсегда попрощаюсь с болезнью. Даже не так. Я уверен, что скоро выпишусь совершенно здоровым. И все (почти все) – благодаря лучшему другу. «Спасибо, Ива-чан!» - улыбаюсь я, а он, хмуро покосившись на меня, но затем легко улыбнувшись, отвечает: «Не за что. Только больше не сдавайся, Дуракава».