Мир за пределами черноты

Было темно. Слух, ставший чересчур тонким, улавливал малейший шорох, самый тихий звук. Ничего. Тихо, лишь только легкий свист вдыхаемого воздуха и бешеное биение испуганного сердца. Где-то справа шумит какой-то медицинский прибор, иногда, примерно раз в минуту, тихо попискивая. Темно. Ты один, а вокруг слишком темно… Он не знал, день или ночь сейчас, да и было ли это так важно? Забинтованные, дыры на месте глаз все равно не увидят ни света, ни тени. Вокруг только темнота, даже нет, скорее не так – чернота. В темноте хотя бы есть оттенки, более светлые и более темные цвета. А тут черным-черно, будто краской покрасили. Страшно. Кожу ласкают дуновения ветерка, наверно, открыто окно. А есть ли оно вообще здесь, да и где это «здесь» находится? Он не знал. Уже неделю Тсунаеши видел только черноту. Он все время старался спать, ведь его сны не зависели от его глаз. Но спать больше было просто невозможно. И чернота, наполненная звуками и чувствами, радостно раскрывала свои объятия. Это было так странно поначалу. Просыпаясь, видеть вокруг черноту, пытаться открыть глаза – и не иметь возможности это сделать. Поворачивать голову в сторону слишком громкого звука – и не видеть никаких изменений в этой проклятой черноте. Страшно. Как же ему было страшно. Он хотел, чтобы весь мир замолчал. Потому что в полной тишине и темноте будет трудно поверить в собственное существование. Это покажется сном, очередным ночным кошмаром, бредом утомленного мозга. Но, наполненная звуками чернота становиться сном упорно не желала. Он хотел, чтобы вместе со зрением у него исчезли слух, обоняние и осязание. Тогда мир за пределами черноты перестанет существовать. Он наконец-то сможет раствориться в себе, в этой черноте, стать ее неотъемлемой частью. Чувства, как назло, только обострились. Ухо улавливало все шорохи, нос ощущал даже самые слабые запахи, а чересчур чутким пальцам стала казаться грубой ткань постельного белья. Мир за пределами черноты раз за разом весьма убедительно доказывал свое существование. В одиночестве было страшно. Но еще хуже становилось, когда кто-нибудь к нему приходил. Слушать шаги и вздохи, отслеживать передвижения гостя по комнате, в то время, как ты сам не можешь даже увидеть свет или тень – больно. Звуки их присутствия и боль наполняли черноту. А в душе поднималась жгучая зависть. Они здоровы, они полны сил. Они видят. А он, с недавнего времени – нет. Когда к нему приходили посетители, он всегда старался притвориться спящим. А чуткое ухо ловило все звуки, нос с жадностью вдыхал запахи. Он сам, неосознанно, искал подтверждение того, что жив, старался почувствовать дорогих людей рядом. Как оказалось, все его знакомые пахнут по-разному. Гокудера всегда пах табаком и порохом. Как ни странно, у самого преданного хранителя оказался самый агрессивный запах. Этот запах нравился Тсуне, вызывал в воспоминаниях фигуру держащего сигарету Хаято… Этот запах заставлял до хруста сжимать зубы, он напоминал. Напоминал о днях, лишенных черноты… И о последнем, наполненном цветами и светом дне – тогда тоже одуряющее пахло порохом. А Ямамото пах рисом, морской водой и металлом. А также свежестью после дождя. Когда приходил он, Тсуна старался поменьше дышать, этот запах кружил голову. И всегда почему-то вставал ком в горле, внутри все сжималось. Наверно, он бы заплакал, если бы смог. Только пустые глазницы не могут плакать. Хибари-сан пах ветром. Свежим ветром, обдувающим крышу Намимори. И еще чем-то, слегка уловимым, похожим на запах животного. Свободного, смертельно опасного животного. Хищника. Старший брат пах песком. Нагретым на солнце, теплым песком. И мужским дезодорантом с легким оттенком запаха пота. Он пах спортом. Ламбо же всегда пах конфетами, сладостью. И озоном. Глупая корова всегда пах озоном… Запах Мукуро не поддавался определению. Он так плотно смешивался с легким, цветочным запахом Хром, что невозможно было понять, где - чей. Но Рокудо тоже было легко определить. В его запахе всегда присутствовал оттенок влаги. Так обычно пахнет густой, непроглядный туман. Водой и влагой, а еще дождем. Мелким, моросящим дождем… А вот Нана пахла домом. Теплым запахом выпечки и, слегка химическим, запахом средства для мытья посуды с клубникой. А еще она почему-то пахла солью. Наверно, потому, что она всегда тихо, почти неслышно плакала, когда приходила к нему. Неслышно для других, но его ставший чересчур чутким слух различал абсолютно все. И было так больно… Он научился распознавать людей по малейшему шороху или прикосновению. И напряженное до этого тело мгновенно расслабилось, услышав легкий скрип открывающейся двери. Он спит. Его не для кого нет. Он надеялся, что пришедший уйдет как можно скорее – и так же сильно надеялся, что пришедший останется… Тихие, но тяжелые шаги приближались к кровати. Кто это? Похожая походка была у Рехея, но он всегда ходил в кроссовках. Сейчас же Тсуна явственно слышал легкое поскрипывание обуви вошедшего. Так обычно скрипит новая кожаная обувь… Следом пришел запах. Приторный, какой-то маслянистый запах. Цветы. Много, много умирающих цветов. Они не давали различить запах вошедшего. Они слишком сильно пахли. Мужчина остановился возле кровати. Его глубокое, хриплое дыхание заполнило уши Тсунаеши. Человек ненадолго склонился над мальчиком – горячий воздух слегка опалил щеку. Проклятая чернота скрывала пришедшего человека… Шорох целлофана – и запах цветов стал еще ближе. Раздалось шуршание, негромкий стук – посетитель опустился на стул рядом с кроватью. Горячая, обжигающая ладонь накрыла руку Тсуны. Кожа пальцев незнакомца была шершавая и грубоватая, на ней было несколько мозолей. Мужчина стал легонько поглаживать кисть и костяшки мальчика, затем переплел его пальцы со своим. Жар от этих прикосновений распространялся по всей руке, мурашками бежал вверх. Было темно и больно. Чужое дыхание и бешеный стук собственного сердца – вот все, что слышал Десятый. Другая рука пришедшего слегка прикоснулась к нежной, шелковистой коже щеки. Пальцы слегка грубовато погладили ее, а затем, почти невесомо, коснулись краешка повязки. Послышался судорожный вздох, а сердце Тсуны забилось еще сильнее. Что-то больно защемило в груди, горло сжал спазм. Приторный цветочный запах, и горячие прикосновения кружили голову, стук сердца набатом отдавался в ушах. - Савада, - хриплый голос. Мужчина шептал, но для слепого его голос был слишком громок. Такой пугающе знакомый голос… Чужое дыхание опалило губы. Запах раскаленного металла и алкоголя ударил в нос. Знакомый, раньше почти неуловимый запах. Запах Занзаса. Запах человека, которого Тсуна боялся больше всего на свете. Но сейчас было почему-то жутко больно оттого, что черты лица варийца скрывала чернота. Обидно и больно. Интересно, какое у него сейчас выражение лица? Приходилось прилагать все усилия для того, чтобы не выдать себя. Места прикосновений чужих рук пылали огнем… - Какого хуя это все произошло с тобой, а, мусор?! – пугающий голос стал еще громче, чужая ладонь сильно сжала пальцы Десятого. Больно… Но Тсуна даже не шелохнулся, притворяясь спящим. Почему то услышать то, что скажет ему Занзас, казалось невероятно важным… А он замолчал. Его хриплое дыхание раздавалось прямо над ухом. Казалось, стоит открыть глаза, и ты увидишь чужое лицо в паре сантиметров от своего… Вот только глаза не открывались. Горячие руки теребили волосы, касались лица и пальцев, но босс Варии не произносил больше не звука. Внезапно губ коснулось что-то горячее и мягкое. Поцелуй? Запах раскаленного метала и виски вновь вскружил голову. А затем Занзас шумно поднялся, послышались удаляющиеся шаги, и дверь палаты громко хлопнула. Приторный запах цветов, казалось, стал еще острее. Места, к которым прикасался мужчина, до сих пор горели огнем. Только эти два ощущения заставляли поверить в реальность происходящего – потому что было тихо, невероятно тихо. Он престал сосредотачиваться на своих ощущениях – и чернота снова заполнила все его сознание. Тихо, очень тихо. Лишь запах цветов витает в воздухе.