Гипертермия

Кажется мне, что это все шутка. Обычно, так не бывает, но со мной это в рамках нормальности. Ты теплая, жмёшься, пытаешься, наверное, как-то успокоить, в своей манере конечно, но меня это не утешает. В подачках и тем более жалости, я уж точно не нуждаюсь. Хотя, может, где-то в глубине души и хочется чтобы пожалели, но это уж точно будешь не ты. Мысли скопом бьются в голове. Я рада, что сказала тебе правду вот так: без подготовки, без излишних раздумий, просто и само собой. Тебя, вроде как, шокировало мое признание, да и честно, моих подруг, тоже. У тебя тот же взгляд — удивленный, досадливый и почему-то всё ещё мой, особенный. Одергиваю себя. Это просто жизнь. Так случается. Беременная, выхожу замуж, и тебя нет у меня. Царапаю короткими ногтями брюки со стрелками, скомкано выдыхаю и опять льну к тебе. Было бы смешно, если бы не было так грустно. Одна ошибка потянула за собой миллион ошибок. Почему ты тогда ответила мне? Зачем это всё было? Я хочу спросить и не раз, но упрямо молчу, потому что опускаться до обвинений в твой адрес — это низко. Хотя, видят боги (в которых, к счастью, не верю), в моем нынешнем положении ты виновата больше, чем я сама. Бежала от меня куда-то, вечно уходила, стремилась к чему-то другому, абсолютно иному, выстроила между нами холодную стену, заставила меня отказаться по одностороннему праву. Довела. Возможно, я молчу ещё и по той причине, что у меня нет сил. Обычно, я никогда не жалуюсь на то, что происходит с моей жизнью, но сейчас я вряд ли могу назвать случившееся счастливым стечением обстоятельств. Выйти замуж по залёту… иначе даже и язык не поворачивается это назвать — не предел моих мечтаний. Спросила бы ты, зачем спала, я бы ответила, что это вынужденная мера. Клин ведь вышибают клином. Испугалась одиночества, разозлилась, да и сейчас злюсь. Потому что всё это случилось по твоей вине, а ты липнешь ко мне, будто ничего и не было. Нет никакого «прости», эгоистично так, что сводит челюсти. И одновременно со всем этим коктейлем натянутой внутри злости и обиды, раздражения и волнения, я больше жизни хочу вернуть тот момент, когда ты поставила эту точку. Я шепчу, что люблю, что хочу как раньше, но у меня больше нет этого шанса. Ты и я, мы всё запороли. А ты… сидишь теперь, сжимаешь мою руку, понимаешь вроде, что это не шутки, что я теперь обязана всем человеку, который заделал мне ребенка, и это так противно, что хочется выть, но я опять угрюмо молчу, да и от моего ворчливого негодования — сейчас я способна лишь на это, а не на полноценный разнос по всем фазам — ничего бы не изменилось. В какую-то секунду я совсем перехожу рамки, крепко обнимаю тебя, молюсь, чтобы ощущение пустоты изнутри заполнилось чувством собственной нужности и важности, но тебе плевать. Ты как и была отстраненной, так и осталась. По щелчку я больше не побегу, и не в моих правилах думать о таком, но ты не заслужила. Я корю себя за эти мысли, потом отстраняюсь, смотрю в твои глаза и больше не падаю. Если такие муки уготовила мне жизнь, то почему я должна их бояться? Одиночество в браке — это не самая большая проблема, что может случиться. В моем случае вообще бояться нечего. Там меня действительно любят, не скрывают этого и пытаются достучаться, хоть срок моих теперешних отношений и невелик вовсе, да и я ни каплей своего пока еще здравого рассудка не поверю, что мой будущий муж способен на что-то такое, на что способной оказалась ты. Уязвленное самолюбие порой совсем не к месту. И ты ошиблась, думая, что все бывает так, как хочешь ты или я. — Ты была права, когда-то сказав мне, что у нас не получится, — я пожимаю плечами, касаюсь твоей свободной руки пальцами, обхватываю запястье и сжимаю до боли. — Но ты должна была думать о том, как тебе бросать меня, ведь… я… я ни разу тебе не врала, — отчего-то улыбаюсь, замечая на твоем лице то самое, что так долго хотелось увидеть — растерянность и понимание того, каково было мне терпеть всё то, что ты делала, не давая мне в полной мере саму себя. — Наверное, и правда, так будет лучше. Каждый… заслужил то, что заслужил, — я не сдерживаю язвительных, но полузадушенных ноток обиды в голосе, вздыхаю и открываю дверцу машины. Неловко вылезаю из твоего «танка», который подарил муж, и подавляю желание треснуть со всей силы по покрышке, чтобы она к чертям отвалилась. Не в моих интересах вести себя как идиотка, хоть гормоны и зашкаливают. А потом, вдруг дойдя до подъезда, понимаю, что мне-то и нечего тебе дать, кроме своих чувств, и то тех, что ты так усердно давила и душила не только последние три, но и все наши месяцы. Да и вряд ли мои чувства нужны тебе, судя по тому, каким отстраненным куском кое-чего ты была. Что может студентка? Беременная студентка? Со свадьбой на носу? Какое гадкое слово — свадьба. Ненавижу. Белые платья, обманка в виде фаты, показывающая невинность, туфли… Всё это лишь фасад и неправда. И мне вдруг становится смешно. Невинная беременная невеста. Если бы я знала, к чему наши с тобой недоотношения приведут, вернулась бы в свой захолустный городок, из которого рванула вслед за мамой покорять Москву-матушку, и горя бы не знала. Всё-таки не сдерживаюсь, в истерическом припадке смеюсь и захлопываю за собой дверь подъезда. Мой странный смех разносится под потолком, отражается от стен эхом, я ёжусь и обхватываю себя руками. Кто-то спускается в лифте, я смотрю на пол, не желая кому-то из соседей показывать, в каком я состоянии, и, когда моя подружка Нина выходит, я даже не смотрю на нее, узнавая лишь по кроссовкам, киваю. Уже дома, в попытках обрадоваться тому, что я одна, тянусь за проклятой сигаретой и, сидя на балконе, смотря куда-то в пустоту этого городка и бесконечного неба, мне становится тошно, щеки опаляют горячие капли, я уже ничего не соображаю. Из горла рвутся всхлипы, дым разъедает ноздри, глаза щиплет нещадно, и мне так хочется вернуться назад, чтобы пройти мимо, чтобы вообще тебя не знать, но я ничего не могу. Последствия. Перепало мне так, словно палкой избили. Ты-то осталась без потерь. Тебе хорошо. Ты выставляла меня сучкой в особо напряженных моментах, и сама оказалось ею. Правда не сучкой, нет. Сукой. Сукой первой степени и это, между прочим, самое мягкое из того, что я думаю сейчас. И как-то дико, но я люблю тебя. Может быть, так не поступают, может быть, я должна сама убить в себе это, ведь ты сделала всё возможное для того, чтобы я тебя возненавидела, но я не могу. Ты — единственное хорошее, что пока ещё есть у меня хотя бы в голове, даже несмотря на то, что мой ребенок, чёрт… Я тушу сигарету, по сути не притронувшись к ней толком, кроме самой первой затяжки, утираю слезы и возвращаюсь обратно в комнату. И балкон, и кровать, и всё-всё-всё здесь напоминает о тебе. Морщу нос, обхожу всё по широкой дуге и иду в родительскую спальню, меньше всего я хочу рефлексировать по поводу того, что больше ты меня не коснёшься, а когда падаю в подушки, меня тут же забирает в свои руки бог снов. И это так хорошо. Так легко дышится. И тебя больше нет. А потом нас сталкивает случай. Я уже на шестом месяце, и живот видно за версту. Он как-то резко вырос. Мама говорила, что это ещё не все, и в какой-то момент, он действительно будто вспухнет. Я лишь ждала этого рокового «вспухнет», когда не смогу нагнуться, чтобы завязать на своих любимых кедах шнурки и с ужасом представляла свои роды. Никогда я не думала, что буду способна на это. Вообще никогда прежде не представляла себя с животом и ребенком в нем. Вполне очевидно, что лесбиянки не должны спать с мужчинами и беременеть, но, блин, карта как-то странно легла. Но что уж поделать, как бы отчужденно я не пыталась вести себя, я уже всей душой любила свою дочку. Если бы она знала, что беременность летом — это сущий ад, она бы понимала свою мать, нередко ставившую в неловкое положение всех своих родственников. Слава богу, что только начало беременности и гормональный сбой, за ним следующая легкая депрессия, пришлись на летние месяцы, и слава богу, что дохаживать срок я уже буду осенью и даже зимой, можно не переживать из-за обуви — не люблю холод, и почти всегда сижу дома. Что же касается самого протекания этих чудомесяцев для каждой девочки, как говорила наша биологичка когда-то давным-давно в школе, то они, благодаря стараниям моего супруга, проходили более-менее гладко. Сегодня у мужа (как же непривычно думать так и, тем более, говорить) — выходной, и мы, вместе с моим младшим братом отправляемся на его… или нашей машине в Москву. Со всеми удобствами мы с мелким обосновываемся сзади. Не люблю передние кресла, а в нынешнем состоянии не люблю их ещё больше. Дорога не такая уж и тяжелая, пусть обычно в пять-шесть вечера пробки на улицах города безумные. Я, правда, до сих пор не понимаю, почему мы поехали в «Европейский», чтобы заняться излюбленной ерундой беременных — шатанием по магазинам, но все-таки рада выбраться из той пучины всяких-разных дел и прикинуться состоятельной, чёрт возьми, Сашей, а не Сашей, которой нельзя делать хоть что-то. Забота, конечно, приятна, но сверхопека меня уже достала. И кому-то другому наверняка было бы приятно, но я уже и правда устала от всяких «не делай то и это» и «тебе нельзя». Да кто сказал, что беременные — нежные и немощные фиалки? Это всё чушь. Пусть мне иногда и хочется кого-то придушить, а потом разреветься, ни фига оно не значит. Мы идем по длинным рядам на третьем этаже центра, когда-то давно, я с моим другом Мишей, геем по всем плоскостям развития, проходили тут же, пили перелитое в стаканчики из Макдональдса пиво и улыбались как идиоты. Тогда нам всё было в новинку и «Европейский» казался чудом, сошедшим с каких-то сюрреалистических картин будущего. Чудно думать об этом сейчас, когда ни я, ни Миша больше не поддерживаем отношения. В конце концов, я замужем, а он… всё так же со своим Саней-адвокатом покоряет мир. В сетях, конечно, мы бывает и перебрасываемся парой заученных фраз, но больше не имеем того тесного контакта, за который я до сих пор люблю этого человека. Мысль о том, что все люди уходят и их не надо держать, стойко закрепилась в моем мозгу, и я с силой отгоняю воспоминания о череде событий повлекших за собой потерю тебя. Чтобы отвлечься, я, как всегда, рвусь в магазин техники. Моя оптика давно поистерлась, а я очень хочу новые линзы на камеру, улыбаюсь мужу, держа за руку брата, и со стороны мы выглядим вполне довольными и счастливыми. Честно, я даже считаю, что не так уж и со стороны. Ещё тогда, находясь в машине с тобой, я думала, что мне будет тошно с ним, потому что нет всепоглощающего люблю, хочу, душу продам и позволю растоптать себя даже, но… он всё делал для того, чтобы я не чувствовала себя одинокой и делает до сих пор. За это время я лишь несколько раз вспоминала о тебе, успешно избегая никому не нужной рефлексии, сойдясь на том, что никто не виноват, просто в жизни бывают огорчения. Мне бы стоило задуматься о том, почему я снова посчитала нормальным вспомнить о тебе, но отмахнулась. Москва слишком большая, чтобы встретиться где-то на улице, а уж тем более в центре. «Европейский», хоть и крут, но я больше чем уверена, что по таким магазинам ты не ходишь. «ГУМ» — твоё всё. Или куда там ходят такие, как ты, жены олигархов? Ну вот, не нарочно начинаю злиться. На моем безымянном пальце блестит красивое колечко, и когда я отправляю своих мальчиков в детский магазин, где на витрине стоит огромный динозавр из кубиков «Лего», и касаюсь пальцами ручки на стеклянной двери, смотря именно на него и отчасти даже любуясь этой ерундистикой, мою ладонь накрывает тёплая и… твоя ладонь. Я испуганно вскидываю голову, выплывая из мыслей о приятном дне, смотрю на тебя и моргаю несколько раз. Всё такая же. По телу вдруг проходит импульс, и я резко, резче чем хотелось бы, убираю руку, тут же пряча её в карман осенней куртки, совсем не элегантно, но довольно мило обтягивающей мой живот. Не знаю точно, но, наверное, на моём лице написано всё что угодно, да только не радость от встречи. И пусть я рада, я этого не покажу. Слишком… слишком мне из-за тебя досталось, Марина Анатольевна. На губах хочет зацвести ехидная ухмылка, но силой воли я её сдерживаю — не время для выяснения отношений, хотя первой моей мыслью, более-менее похожей на адекватную, была утащить тебя куда-то и узнать… как оно всё на самом деле и почему даже после того разговора в машине ты не захотела меня забрать, не остановила ни словом, ни делом. Сердце больно стучит в груди. Таких как я, не забирают, их наоборот выкидывают за ненадобностью. Тем более, использованных. Тем более беременных. — Привет, — здороваюсь я, видя, что ты не хочешь или не можешь говорить и прикрываю свободной рукой живот, совсем неосознанно, — не ожидала встретить тебя здесь. И в твоих глазах, глубоких, родных и одновременно чужих, вижу, что не забыла. Я поджимаю губы и отвожу взгляд, потому что и в моих написано то самое — я всё ещё твоя, как бы там ни было.