Гипертермия

К Свете я приезжаю уже под самый вечер, мы сидим в номере с видом на Москву-реку и пьём какой-то омерзительный пуэр. Я не выдерживаю и заказываю обычный чёрный чай с лимоном. Даже если это будет «Нури» из пакетика, как делал мне сегодня муж, радости будет побольше. Я пытаюсь отшутиться, что совсем недалеко отсюда есть гостиница «Украина», если уж подруге так нравится в настоящее время подчёркивать своё новое гражданство, но она смеётся, отвечая, что это уже чересчур, хватает и Киевского вокзала под самым боком, на самом деле. В реальности всё проще, Светина двоюродная сестра работает тут на какой-то из руководящих должностей, поэтому проще пожить в гостиничном люксе, чем на чемоданах у родственников, тем более ей это не только финансы позволяют, но и скидки, предоставляемые дорогой гостье нашей столицы. — Ты чего такая напряжённая? — Света гладит меня по плечу, и мне хочется уткнуться в её верхние девяносто и как следует прореветься. Была бы у меня мама, я бы так и сделала. Но мамы нет, уже давно… — Ну, рассказывай, как угораздило, — Света закуривает прямо в номере эту свою тонкую никотиновую палочку с кнопкой, отчего у меня округляются глаза. — Датчик дыма не работает, я проверила, — видя моё удивление, поясняет подруга. — Вот такой вот сервис, представляешь, да? Вот такой, но ругать моё отечество, где всё через жопу, как, впрочем, и везде, нам не хочется. — Катя меня заложила Ермакову, — говорю, всматриваясь в ближайший мост за окном, Александровский вроде. — О как, — отвечает Света. — Но, я смотрю, что никто тебя в бетон не успел закатать. Извини, — поясняет она, — это нервное. Продолжай. — Да, нормально бы, вроде. Поговорили мы. Свет, блин, ты ещё и его друг-то на самом деле, — у моего косноязычия сегодня бенефис, наверное. — В общем, спасибо тебе. — За что? За то, что я и тебе друг? — Да. — Марин, — грустно отвечает подруга, рассматривая мост рядом со мной. — Всё бывает. Вы чего решили-то? Разводиться, что ли? — Нет. Говорит, что могу себе где-нибудь на северо-западе поближе к дому квартиру снять, чтобы предаваться там утехам со своими девочками, только чтобы не с мальчиками, потому что не хочет мучиться с тестами на отцовство, вот, — я опять пытаюсь отшутиться. — Не получается? — понимающе уточняет подруга. — Да я и не хочу уже, у него дети есть от второго брака, он не настаивает. А у меня уже перегорело всё, наверное. — И что думаешь делать? — Не знаю. Это честно. По крайней мере, перед самой собой. — Из всех многочисленных жён Ермакова ты — моя самая любимая, — тепло улыбаясь, говорит Света. — Слушай, это безумно приятно знать. Мы обе молчим про Алису, самую первую. Ту, которую на самом деле Саша любит до сих пор. Я знаю. Тонкую, милую. Танцовщицу. Умершую от рака совсем молодой. Света с ней дружила и по-дружески, разумеется, тоже любила её. Мы болтаем и дальше, в основном на отстранённые темы, и на работу я еду уже от неё, предварительно сообщив Ермакову, где я и с кем. — Если ты скажешь, что у тебя и со Светкой роман, я тебя брошу и уйду с Коляном в закат, так и знайте, — говорит мне на ночь благоверный мой. Это веселит до такой степени, что хочется просто откинуться на подушки огромной гостиничной кровати и забыть всё, как дурной сон. Я по-прежнему не отвечаю, занимаясь расписанием и подготовкой лекций на кафедре, хотя твоя речь так жгла мне руки, что я прочитала её ещё в метро. У меня к ней вопросов нет. Но на «хорошо» и «отлично» ты можешь не надеяться. Я пишу под самый конец рабочего дня, что, учитывая выбранную тему, для оценки «удовлетворительно» достаточно даже более чем, но на большее я повлиять не смогу. Гомофобия — она такая гомофобия. Ничего не поделать, особенно в связи со свежими законами. Как бы не завернули вообще, приняв за агитацию. Ты пишешь, что хочешь увидеть меня и поговорить. «Встретимся на ГОСах», — это правильно. Это лучшее вообще, что я могу предложить и тебе, и себе. За ближайшие пару месяцев я даже случайно не встречаю тебя в коридорах института, что и не удивительно, преддипломная практика не требует твоего присутствия здесь. Ко мне не подсылают секретарей с щемящими душу вопросами и предложениями, приняв, как данность, что в следующем семестре меня сменит кто-нибудь другой. Хотя история о том, что я, как настоящая тигрица, бросилась на защиту той самой девочки, которая, не видя берегов, выбрала провокационную тему диплома, всё ещё актуальна среди моих коллег. Меня никто не дёргает, все вежливы, чай попить тоже особенно не зовут, за это надо сказать спасибо Люсьен, которую я «своим приказным тоном ранила в самое сердце, да ещё и в присутствии декана и той самой пресловутой студенточки». Я скучаю. Света давно уехала, и мы теперь больше общаемся лайками в социальных сетях; Жанночка периодически зовёт меня на разные мероприятия, но я отказываюсь; Анж пару раз заводит разговоры о Свами Даши и его редких и так семинарах в Москве, вот уж, извините, нет. При всём моём глубочайшем уважении, мне только шоу экстрасенсов не хватает. Если бы не восторги Жанны, я бы и не знала, кто он такой. А вот Анжелика, оказывается, его фанатка уже много лет. Катя же пропала с моих радаров, о чём я совсем не жалею. И ладненько. Я скучаю и по тебе. Дико, тоскливо, безрадостно, возвращаясь домой с работы, приезжая на пилатес в свой фитнес-клуб, ночуя в одиночестве, пока муж методично и законно выбивает долги из того, кого надо, до самой поздней ночи. Ты не пишешь, и это правильно. Правильно. Я, наверное, слишком много думаю о том, как меня угораздило вляпаться. По всему выходит, что да, не хватало мне рядом того, кто бы гладил меня и кого бы гладила я. Странно, что все аналогии с детьми, которых мне не дал бог, разбиваются в щепки. Детей Саши гладить не хочется, уже не малыши, ершистые. Да я их и не вижу практически, хотя признаю, что люблю. По-своему, конечно, но люблю. «Как ты?» Ну, вот да, я всё-таки не выдержала первой в одну из бессонных ночей. И, если честно, попроси ты меня приехать, я бы сорвалась, не думая, прямо сейчас. Супервизия необходима. Как воздух. Вот такой я хороший психолог. Сапожник, блядь, без сапог. Ты не отвечаешь, и славненько. Нет, на самом деле, это хорошо. Осталось просто убедить в этом себя. Не так ли? Утром я уже жалею, что написала это. Хочется выпить. Очень удачно, что на работе кто-то как раз отмечает свой день рождения. А педагоги зачастую в этом деле не уступают медикам. Факт. Пары рюмок коньяка мне хватает, чтобы наконец расслабиться и, приехав домой, уснуть так, что я просыпаю будильник. Впервые в жизни. Вернее не помню, как отключила его. И думаю, что дело совсем не в алкоголе, а в остром восприятии действительности. Ты не поздравляешь меня с наступившим уже моим днём рождения, в отличие от других студентов, исписавших всю стену во «ВКонтакте». Неизбежно проходят и твои ГОСы. В этот день я не выхожу из кабинета вовсе, изо всех сил подготавливая документацию для того, кто сменит меня. Я бы даже, наверное, посмотрела на экзаменующихся, но ни секретарём, ни членом приёмной комиссии не являюсь. Тем более не являюсь председателем. В задницу такое счастье. Узнаю только о твоём «отлично». Радуюсь про себя, хотя, не надо далеко ходить, ты — способная девочка. Просто без синдрома отличницы. А вот на защиту я прихожу. Дело не в том, что мне очень интересно послушать своих будущих коллег или показать, какой я ответственный руководитель, просто я боюсь, что тебя там сожрут наши местные светила, прежде чем поставить законную тройку. Ты такая бледная и осунувшаяся, серая какая-то, совсем не яркая. Одетая в классический костюм, полностью без макияжа на лице, хотя тебе он совсем не нужен, если быть предельно откровенной. Отвечаешь всё только по делу, киваешь, в основном соглашаешься и вообще выглядишь так, что устраивать цирк ни у кого нет никакого желания. — Хорошо, — секретарь оглашает оценку, называя твою фамилию прямо в зале, после окончания защиты и небольшого совещания, во время которого ты с другими студентами вынужденно покидала зал. Не смотришь на меня, хотя я больше чем уверена, что моё присутствие не осталось незамеченным тобой. Ваша староста поздравляет всех, мальчики из группы обносят цветами комиссию, и только в этот самый момент я, наконец, ловлю твой взгляд. Ты улыбаешься. Коротко и благодарно киваешь. Во всяком случае, я надеюсь, что всё это выглядит именно так для окружающих, если конечно они вообще на нас сейчас смотрят, увлеченные своим триумфом, или обидами, хотя на апелляцию не подаёт никто. Пытаешься тихо покинуть зал, но я прошу тебя подойти ко мне прежде, чем вы отправитесь отмечать с одногруппниками сдачу. — Марина Анатольевна, спасибо. Ты кажешься мне такой утомлённой, что я подозреваю, что ты приболела. Вряд ли же причиной такого состояния является то, что мы больше трёх месяцев не видели друг друга. Говоришь друзьям, что тебе надо домой, что сегодня отмечать не останешься, а дождёшься официального выпускного после вручения дипломов. У меня ноет сердце, когда я вижу тебя такую близкую и одновременно далёкую. Понимаю, что ты не играешь. Что искренняя до самой последней капли, и, подхватывая сумку, выхожу за тобой следом, не задумываясь, что до конца рабочего дня ещё несколько часов. Предлагаю подбросить. Муж купил мне на день рождения девяностый вольво, как я и просила, хотя водить я не люблю от слова совсем. Но умею. Обещал, что камер в нём нет и затонировал по самую макушку, несмотря на запреты нашего дорогого государства. Наверное, и номера у меня какие-то особенные, потому что не останавливали меня пока ни разу. Ты вздыхаешь, колеблешься и соглашаешься. Почему-то не куришь перед поездкой и усаживаешься на заднее сиденье. Я везу тебя до самого дома, большей частью в тишине и, мне кажется, ты даже успеваешь задремать. Так и есть. Припарковавшись у твоего дома, я пересаживаюсь назад, чтобы тебя разбудить. Ты такая сонная и мягкая, открываешь свои глаза, а я жалею, что мне никто не может дать по рукам, потому что тянусь к тебе, обнимаю, касаюсь губами твоей скулы. Прижимаю к себе, ищу твои губы, а ты отвечаешь сначала, но в какой-то момент начинаешь дрожать из-за покатившихся слёз. — Извини, — шепчешь ты прямо в мой рот, прежде чем отвернуться к окну и закрыть глаза. — Это ты меня извини, акулёнок, — глупое прозвище срывается само собой, и я ищу твои пальцы, чтобы сжать их в своей ладони, понимая, что с моей стороны мерзко после сказанных и написанных слов вообще на что-то претендовать. Но, моя хорошая, так хочется. — Я беременна, — всхлипываешь ты, когда я, не сдерживаясь, провожу языком по твоей шее, в невербальной попытке заслужить твоё внимание. — Восемь недель, и вчера я на УЗИ слышала сердце. Эта новость сносит меня штормовой волной и размазывает по камням, прежде чем я успеваю сделать новый вдох. — У нас свадьба, тридцатого. Родители и… Валера… В общем, так будет правильнее, Марин, да? Ты оборачиваешься, наконец, и смотришь на меня глазами побитого щенка. И мне бы порадоваться, что хоть так удалось поставить точку в наших отношениях, но я настолько не ожидала этого, что не знаю, что сказать. А ты тянешься ко мне, умоляя всем телом о ласке, которой так тебе не хватало и рассказываешь, что после нашей последней встречи сначала плакала несколько дней, напивалась сдуру, но это не помогло. А позже со злости переспала с мальчишкой, своим ровесником, сыном друзей вашей семьи, который в тебя ещё со школы влюблён, и вот так. Говоришь, что не думала об аборте, потому что со слов твоей двоюродной сестры у неё после такого хроническое бесплодие. Да и вообще, ты его сердце слышала, как можно так, да? — Да, — соглашаюсь я, разрываясь от противоречивых чувств, ведь мне это даже представить сложно, я и забеременеть-то никогда не могла. — Я желаю тебе счастья, милая, — попытка улыбнуться обречена на провал, но я стараюсь. Искренне. — Я люблю тебя, Марин, — шепчешь ты, маленькая, разбитая, серая из-за токсикоза, скорее всего. И я не могу отпустить твою ладонь. Не могу. Я целую тебя, глажу, аккуратно и медленно, пытаясь попрощаться, скорее всего навсегда, чувствую каждый твой ответ, каждое движение. Ты расслабленная и мягкая прямо здесь, в моих руках. Будущая маленькая мамочка. Родная. Тёплая. И теперь уже точно не моя.